Ковентри возрождается

41. КОВЕНТРИ ПРОЩАЕТСЯ

Такси трижды объехало аэропорт.

— Еще раз, пожалуйста, — крикнула Ковентри.

— Черт подери, у меня уже голова кружится! — простонал шофер.

— Ах, да не скулите, поезжайте. Вам же за это платят, верно?

Она задвинула стекло между салоном и водителем. Детей удивила властная интонация матери. Откуда бы такое? Неделю назад она бы стала извиняться за то, что вызвала у шофера приступ головокружения. А теперь она участвует в конспиративной встрече, которую организовала таинственная, шикарная женщина, вся в черном.

Ковентри сидела между сыном и дочерью, крепко обхватив руками их плечи. Через десять минут она должна была вернуться в аэропорт. Она объяснила детям свои планы:

— Я обещала Додо вернуться. Мне кажется, она уже намечает маршрут нашего побега в Уэльс.

— А насколько бы тебя посадили в каталажку — если б ты сдалась? — спросила Мэри.

Ответил Джон:

— Я спрашивал папу. Он считает, года на четыре; за хорошее поведение могут и скостить срок.

— Мама бы хорошо себя вела, правда, мам?

Ковентри поцеловала дочь в шею, но сказала:

— Я бы в тюрьме умерла, Мэри.

— Но ведь ты могла бы и в тюрьме учиться живописи, разве нет? — выпалил Джон.

— Ты читал мой дневник! Ах, Джон, нет, неужели ты его прочел, а?

— Извини, мама, но я не хотел, чтобы его нашла полиция.

— Да, ты прав. Ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедшая.

— Вовсе нет, — запротестовал Джон.

— Какой дневник? — спросила Мэри.

— Брадфорд Кинз считает, что ты волшебная художница.

— Правда?

— Кто это Брадфорд Кинз? — спросила Мэри.

— Был у меня такой знакомый,— сказала Ковентри, которая избавилась от своей безумной влюбленности в Брадфорда на втором же уроке живописи в художественной школе для трудящихся.

Мэри плакала.

— Мамочка, возьми нас с собой в Уэльс или куда ты там еще едешь!

— Нельзя пропускать школу, — сказала Ковентри. — Тебе надо сдать экзамены; и папе одному будет трудно!

— Что мы будем без тебя делать? — сказал Джон.

— Вы вырастете, — ответила Ковентри, — и мы снова где-нибудь будем жить вместе.

Такси вернулось на стоянку, и вот наступила страшная минута. Ковентри заплатила шоферу, и все трое приникли друг к другу, как на семейной фотографии, и каждому не хотелось отпускать остальных.

Сержант сыскной полиции Хорсфилд наблюдал за ними с глубокой грустью. Он наблюдал за ними с тех самых пор, как услышал объявление, обращенное к Джону Дейкину. Шофер его такси прямо затрепетал от восторга, когда ему было велено «следовать за тем такси». Это была фраза, которую он мечтал услышать семнадцать лет.

Хорсфилду полагалось сразу подойти к Ковентри, арестовать ее, а потом спокойно сесть и ждать поздравлений, восхищения, славы и неизбежного продвижения по службе; но чем дольше он наблюдал за этой крошечной группой, тем меньше ему хотелось разлучать их. Он молил Бога, чтобы он направил его и дал ему сил.

Бог посоветовал ему оставить полицию и принять сан священника. Поэтому Хорсфилд плюнул на карьеру и вернулся в зал прибытия; там он увидел Руфь Ламберт, которая сидела на скамье в окружении чемоданов и разбитых тарелок в португальском народном стиле. Она в точности походила на фотографию, которую он носил в кармане. Маленькая, тщедушная, с торчащими вперед зубами.

«Наверное, что-то в ней есть», — снисходительно подумал Хорсфилд, ведь у него в потайном кармане была и фотография ослепительного Сидни.

— Миссис Руфь Ламберт?

— Да.

— Я из полиции (хотя теперь уж недолго, совсем, черт возьми, недолго!). Вас пришли встретить племянница и племянник; они на улице, возле стоянки такси. Я постерегу ваш багаж.