Красивая ложь

Глава четвертая

Снова перенестись в детство оказалось очень легко. Я летела на крыльях памяти, закрыв глаза, и сцены из прошлого представали передо мной. Воспоминания сопровождались ароматами блюд, которые готовила мама, запахом отцовского одеколона и дождевой воды по вечерам, когда он возвращался с работы. Дома часто было холодно, и у меня мерзли кончики пальцев. Я помню, как мои родители смеялись, пели, а иногда ссорились. Когда дела с моим братом Эйсом пошли плохо, в нашем доме все чаще стад раздаваться крик. В моей комнате лежал зеленый ковер, а стены были оклеены обоями, рисунок на которых мне до сих пор легко представить: крошечные розовые бутончики с мятно-зелеными стебельками на белом фоне. Из всех воспоминаний того вечера, который я провела с фотографией в руках, я яснее всего представляла себе один эпизод, казавшийся ужасным на фоне счастливых и безмятежных дней.

Мне было пятнадцать. Я поздно возвращалась из школы после какой-то контрольной (в старших классах я пользовалась репутацией умной и способной девушки). Хотя и не предполагалось, что меня будут провожать мальчики на машинах, я все же приняла предложение старшеклассника Фрэнка Альвареза (сексуальная внешность: широкие плечи, длинные темные волосы). Когда мы подъехали к моему дому, он попытался поцеловать меня. Я помню, что в его машине было жарко, по радио пел Ван Холен, а от Фрэнка слишком сильно пахло одеколоном. Ситуация была под контролем, потому что я не испытывала к Фрэнку никаких чувств, но мне льстило его внимание. Я не могла дождаться, когда выберусь из машины и обзвоню своих подружек с грандиозной новостью.

Когда я вошла в дом, мои родители сидели за кухонным столом. На их лицах застыло мрачное выражение. Отец держал в руках чашку кофе, а у матери был такой вид, словно она проплакала несколько часов подряд. В это время дня отец редко бывал дома, так как у него, как правило, были дела в больнице, а мать обычно готовила ужин, но на этот раз кухня встретила меня холодом и пустотой.

— О Ридли, — произнесла мама, увидев меня, словно она и позабыла, что я должна прийти из школы.

Мама была маленькой, как птичка. У нее были тонкие черты лица и блестящие каштановые волосы. Она двигалась с грацией танцовщицы. Моя мама выглядела на десять лет моложе мам моих подруг, хотя я точно знала, что она на десять лет их старше.

— Иди к себе наверх, хорошо, детка? — обратился ко мне отец, поднимаясь. — Мы позовем тебя к столу немного позже.

Отец был похож на Эрнеста Хемингуэя, но только без пристрастия к алкоголю, как он сам любил говорить. Он отрастил бороду, которая красиво серебрилась сединой, и небольшой (становившийся, впрочем, все более заметным) живот. Он был исполинского роста, более шести футов. У него были сильные руки и широкие плечи. Когда он обнимал меня, все мои детские невзгоды исчезали сами собой. Но в тот вечер он не обнял меня, а лишь слегка похлопал по плечу и подтолкнул к лестнице.

Когда я вошла в дом и застала родителей в кухне в таких напряженных позах, я решила, что меня ждет большой нагоняй из-за моего легкомысленного поведения с Фрэнком Альварезом. Однако вглядевшись в их лица, я поняла, что вряд ли они были бы так расстроены из-за такого незначительного проступка с моей стороны.

— А что случилось? — спросила я их.

Еще до того как мой отец успел ответить, на ступеньках появился Эйс, который, громко топая, спускался вниз. За его спиной я заметила большой рюкзак.

Мой брат и я были воспитаны в одном и том же доме одними и теми же родителями, но мы отличались друг от друга, как небо и земля. Эйс был старше меня на три года. Он был своенравным и неуступчивым, а я отличалась покладистым характером. Эйс все время восставал против правил, а я охотно им подчинялась. Он был склонен к грусти и злости. Я легче переживала драмы и была по натуре оптимисткой. Мой брат долгое время казался мне воплощением неординарности. У него была внешность киноактера: черные, как смоль, волосы, ярко-голубые глаза с холодными льдинками на дне, волевой подбородок и фигура Аполлона. Все мои подруги были тайно влюблены в Эйса. Если бы мне сказали, что он способен достать звезду с неба, я бы без колебаний в это поверила.

— Куда ты? — обратилась я к брату. Из-за рюкзака у него за спиной я не могла отделаться от ощущения, что он уйдет и не вернется. Он уже не раз ссорился с родителями и грозился уйти. И каждый раз я с ужасом ждала, что он исполнит свою угрозу и исчезнет. Он прошел мимо меня, и в моей душе поселился холод и липкий страх.

— Какого черта я стану здесь оставаться?! — ответил он мне вопросом на вопрос, с вызовом глядя на отца.

— Ридли, — вмешалась моя мать, — поднимись к себе.

Я услышала в ее голосе отчаяние. Я медленно стала на первую ступеньку, держась за перила. Оглянувшись на трех людей, столь любимых мной, я не могла поверить, что они не в силах понять друг друга. Они были сами на себя не похожи. Родители и Эйс казались рассерженными, даже взбешенными, а их лица были словно высечены из камня.

Я не могла вспомнить ни одного вечера, когда Эйс и отец не закончили бы разговор ссорой. За несколько месяцев до ухода моего брата ситуация обострилась до предела.

— Ты никуда не пойдешь, сынок, — произнес отец. — Мы обязательно тебе поможем.

— Мне не нужна твоя помощь. Слишком поздно. И ты мне не отец, поэтому не смей называть меня сыном!

— Не надо так говорить, Эйс, — произнесла моя мать. Она говорила тихим голосом, а в ее глазах были слезы.

— Ридли! — прорычал отец. — Поднимайся к себе наверх!

Я побежала по лестнице. Сердце в моей груди бешено стучало. Оказавшись в своей комнате, я легла на кровать и стала прислушиваться к крикам внизу. Я была далеко от них, поэтому не слышала, о чем они говорили, и в глубине души была рада этому. Когда Эйс хлопнул дверью, мне показалось, что в моей комнате задрожали стены. Вслед за этим наступила тишина, нарушаемая только рыданиями матери. Позже я услышала, как отец прошел в свою комнату. Эйс больше никогда не переступал порога нашего дома. В ту ночь мне суждено было узнать, что не все истории имеют счастливый конец.

В моей памяти стерлись слова Эйса, брошенные им в гневе, под кайфом, от злости, но теперь они снова прозвучали у меня в ушах: «Ты мне не отец». Когда я позже спросила у отца, что имел в виду Эйс, он мне ответил: «Эйс хотел сказать, что он не желает иметь такого отца, как я. Но я его отец, нравится ему это или нет. Не имеет значения, как он к этому относится, но факт остается фактом, и его нельзя изменить».

— Я рада, что ты мой отец, папочка, — сказала я, желая утешить его и убедить себя в том, что все поправимо.

Теперь, когда я держала в руках эту странную фотографию, я отчетливо слышала слова Эйса. Я не могла их заглушить. Они, как ключ к волшебной шкатулке, открыли мне, как много вопросов у меня накопилось. На них можно было дать вполне приемлемые ответы, но вопросы все равно не исчезали. Почему моя мать не сохранила ни одной фотографии со времени своей беременности? Почему у меня не было фотографий, на которых мне меньше двух лет? Почему я не похожа ни на кого из родственников? Словно мотыльки, слетевшиеся на огонь, эти вопросы кружили в моем мозгу.

Я ощутила панику, но в то же время не могла не признать, что я преувеличиваю важность этого письма. Я вдруг вспомнила свой разговор с Заком. Он предупреждал меня, что психопаты теперь начнут донимать меня из-за того, что моя фотография появилась в прессе.

Конечно, он был прав. Это же Нью-Йорк. Психически неуравновешенным личностям здесь полно работы. Я держала в руках старую фотографию. Может, мне всего лишь померещилось, что эта женщина похожа на меня?

Я поступила так, как всегда поступаю в момент кризиса. Я сняла трубку, чтобы позвонить отцу. Мне показалось, что телефонная трубка обжигает мне руку. Я уже готова была набрать знакомый номер, но вдруг меня охватили сомнения. Я смотрела на телефон, не понимая причины своих колебаний. Разве не глупо звонить по такому поводу? Кровь прилила к моим вискам. Прислушиваясь к мерно звучащему в трубке зуммеру, я вдруг поняла, что в дверь кто-то настойчиво стучит.

Стук как будто вернул меня к реальности. Я не сразу осознала, что барабанят именно в мою дверь. Я пересекла комнату и посмотрела в глазок. В коридоре стоял молодой незнакомый мужчина, но я открыла дверь. Я знаю, что вы подумали. Как можно назвать жительницу Нью-Йорка, которая готова открыть дверь незнакомцу после получения такого письма?

Дело даже не в том, что в Нью-Йорке живут какие-то особенные люди. Просто наше существование сопряжено с постоянной паранойей. Я была слишком растеряна, чтобы всерьез предположить, что мне грозит опасность. Кроме того, молодой незнакомец, стоявший за дверью, заинтересовал меня. О, он был горячей штучкой! Я открыла дверь и посмотрела на него. Он нахмурился, положив руки на бедра и застыв в позе явного недовольства.

В таких случаях говорят, что это флюиды. Какое-то неуловимое движение, и вам совершенно точно известно — секс будет потрясающим. Это ощущение охватывает все ваше тело. Внешние данные здесь ни при чем, но я все же опишу моего незнакомца, ради собственного удовольствия: темно-каштановые волосы, почти черные, настолько коротко остриженные, что они напоминали щетину. Глубоко посаженные карие глаза и чувственные губы, которые мне захотелось представить целующими мою шею. Наверное, он почувствовал то же, что и я, потому что его лицо на мгновение утратило гневное выражение.

— Послушай, — сказал он приятным голосом, — если тебя беспокоит шум, то это не повод бежать к управдому. Можно было просто постучать в дверь и сказать мне об этом.

Он был очень хорош собой: крепкого телосложения, сильный и уверенный в себе. Из-под правого рукава его футболки змеилась татуировка.

— Ты ошибся дверью, — сказала я, сдерживая улыбку и предвкушая его смущение. — Я не бегала к управдому.

Он на секунду задумался, переваривая информацию, а затем из его уст раздался только один звук, подходящий для данной ситуации.

— О, — выдохнул он и неловко переступил с ноги на ногу. — Я прошу прощения.

— Без проблем.

Я закрыла дверь и наблюдала в глазок, как незнакомец уходит. Затем я прислонилась к стене и застыла в ожидании чего-то. Мне казалось, что меня окружают невесомые предметы. У меня в голове и во всем теле поселилась необыкновенная легкость. Очевидно, я пережила шок. Я даже не могла бы сказать точно, сколько времени я провела в такой позе.

Да, он был горячей штучкой. Но я снова вернулась к полученному письму. Я словно раздвоилась. Та Ридли, которая отличалась благоразумием, понимала, что все дело в чьем-то больном воображении. Но другая Ридли, немного напуганная, была взволнована и настаивала на том, что необходимо тщательно все проверить, так как в этой ситуации оказывалось слишком много вопросов.

Я снова взяла в руки фотографию. Появление незнакомца заставило меня повременить со звонком отцу. Я положила фото на стол, а сама легла на диван, который вдруг показался мне слишком большим для такой маленькой комнаты. Но он мне нравился, потому что каждый раз словно принимал меня в вон объятия. Вдруг мной овладела страшная грусть. Я не смогла сдержать слез. Я боялась только того, что мои рыдания услышат соседи, потому что стены в доме были ужасно тонкими. Я не могла допустить, чтобы мой красавчик сосед с забавной татуировкой узнал о моем настроении.