Красное зарево над Кладно

БОРЬБА ЗА РЕСПУБЛИКУ МЕЖДУ РАБОЧИМИ, БУРЖУАЗИЕЙ И СОЦИАЛ-ПАТРИОТАМИ

Борьба за Чехословацкую республику развивается. Вопрос — социалистическая республика или капиталистическая — все еще окончательно не разрешен. Все резче и резче выступают друг против друга два разных мира. Их разделяет баррикада классовых интересов. По одну сторону баррикады стоят рабочие, по другую — буржуазия. Силы разделились неравномерно. Рабочие в большинстве своем воодушевлены революционной волей. Верой в социализм. Они полны решимости строить его и за него сражаться. Но какой в том прок, когда собственная социал-демократическая партия их покинула? Покинули их и вожди, которым они верили десятилетиями. Но покинули их тайно. Постоянно твердят и заверяют, что построение социалистической республики осталось их целью. Дело не в принципе и программе. Дело только в тактике, как и когда надо начать строить социализм. Поэтому лагерь рабочих ослабляет внутренняя борьба и распри. Социал-демократическая партия не имеет руководства. Не имеют его поэтому и рабочие массы. Рвущаяся в бой армия не имеет вождя. Имеются отдельные авторитетные лица, но они авторитетны только в местных пределах, а не в общегосударственном масштабе. Возвращение товарищей большевиков из России не облегчает ситуации. Скорее осложняет ее. Осложняется она и в Кладно.

В буржуазном лагере обстоит лучше в этом отношении. В его рядах, правда, тоже распри: с одной стороны Крамарж, с другой — Швегла. Тут скрещиваются корыстные интересы господ аграриев с корыстными интересами промышленного и финансового капитала. Но у них есть один общий интерес: республика должна остаться буржуазной. Можно маневрировать, но пробивать действительные бреши в капиталистическом господстве недопустимо. Главная задача — выиграть время. Необходимо возможно дольше оставлять в силе австрийские порядки и законы. Поэтому необходимо сохранить и прибрать к рукам старый австрийский чиновническо-бюрократический аппарат. Полностью его амнистировать и обязать его отплатить услугой за услугу. Теоретически можно согласиться с самыми радикальными лозунгами и переменами. Но на практике никаких перемен не допускать. Для проведения этой политики маневров необходимо отыскать способного и популярного вождя. Буржуазия его нашла. Это профессор Т. Г. Масарик. Перед войной лагерь чешской буржуазии и шовинистического национализма смертельно его ненавидел. Рабочим и социалистам очень часто приходилось защищать профессора Масарика от нападений взбесившегося националистического сброда. Поэтому избрание его президентом социалисты почитают теперь своей победой. Точно так же считает это своим успехом чешская буржуазия, которая быстро пересмотрела свое отношение к Масарику. Ей достаточно сознания того, что Масарик — не социалист. Его демократизм, гуманизм и прогрессивность — это дело второстепенное. Всему этому можно до поры до времени делать уступки. Главное, чтобы сохранить и в новой республике прежний капиталистический строй. Тут профессор Масарик буржуазию не разочаровал. Он не был и не является социалистом. Он был буржуа-прогрессистом. Он остался верен своим убеждениям, а победе социалистических идей он не способствует. Тормозит. Когда вынужден говорить о социализме и социализации, он выражается туманно и неопределенно. Вот как, к примеру, обращался Масарик к рабочим пльзеньской Шкодовки:

Речи подобного характера произносят и социалистические лидеры. Произносят их и откровенные приверженцы капитализма. Сам лидер чешской промышленной буржуазии доктор Крамарж заявил: «Если капиталист будет получать меньше и гораздо меньше, чем получает теперь, это вовсе не будет катастрофой».

Говоря это, доктор Крамарж имеет в виду революционную эпоху. Не будет несчастьем в опасное время снизить прибыли капиталистов — и, быть может, даже значительно снизить. Только бы посредством этого сохранить капитализм на будущее. В этот хаос различных взглядов, в разгар этой фальши и шулерства по отношению к рабочему классу вернулись из России чешские большевики. Возвратились люди, которые имели возможность наблюдать начало борьбы за строительство социализма на практике. Они были свидетелями того, на что способны буржуазные и капиталистические слои, когда их господству грозит опасность. Чешская буржуазия ясно ощущает опасность. Поэтому именно против чешских большевиков направляет она свою борьбу. Направляет борьбу и против кладненцев за то, что приняли большевиков и добились для них возможности открыто выступать и высказываться. Кладненцы отразили все атаки буржуазии. Кладно в самом деле становится республикой в Чехословацкой республике. Становится также и партией в социал-демократической партии. Областная организация в Кладно хотя и является попрежнему составной частью единой партии, но привыкла в каждом случае выражать свою собственную точку зрения. Разногласия кладненцев с центральным руководством партии становятся все большими и большими. Центральное руководство запретило допускать вернувшихся из России чешских коммунистов на социал-демократические собрания в качестве докладчиков. Таких собраний в Кладно и на Кладненщине множество, и докладчиками на них приглашаются коммунисты. Центральное руководство запретило принимать в партию коммунистов, вернувшихся из России. В Кладно их принимают вовсю. В период конфликта с Венгерской Советской республикой руководство социал-демократической партии высказалось за вооруженное выступление против Венгрии. Кладненцы протестуют против нападения на Венгерскую республику. За это они навлекли на себя преследования. Было арестовано немало людей. Они обвиняются в связях с венгерскими большевиками и в государственной измене. Это вновь вызывает массовые протесты кладненцев.

Положение со снабжением день от дня ухудшается. Дороговизна, которая после переворота несколько ослабла, растет, как лавина, дошла до небывалых размеров. Начинаются демонстрации недовольства. Доходит и до открытых столкновений. В последние дни мая все это в конце концов прорвалось.

Настала черная пятница в Праге. Прокатились демонстрации против дороговизны в целом ряде городов и местностей республики. На улицах появились «виселицы»[31]. Смерть спекулянтам! Это хором произносили толпы голодающих. Звучало это и в Кладно и его окрестностях. Полдовцы принесли и поставили «виселицу» перед ратушей. Спекулянты, подведенные под нее, обязаны были присягать, что больше не станут спекулировать. Были избраны уполномоченные и комиссии, которые устанавливали сниженные цены и зорко наблюдали в магазинах за распродажей товаров. А кладненское снабжение? Где окружной начальник Россыпал? Где он, самый крупный кладненский спекулянт? Раздаются выкрики: «Под «виселицу» его!» Толпа осаждает закрытые ворота монастыря. В амбарах — склады продовольствия. Другая толпа катится по Гутской улице к окружному управлению. Господина окружного начальника невозможно разыскать. Уехал из Кладно. Появляется канцелярист Франек. Приносит письмо от господина окружного начальника: Председателю Совета рабочих[32].

— Это тебе, Тонда, — зовут товарищи. Тонда распечатывает объемистый конверт. В конверте что-то звякнуло. Выпадают ключи. Тонда читает письмо. Окружной начальник сообщает, что сдает руководство снабжением. Передает склад Совету рабочих. Никаких приемо-сдаточных формальностей не нужно. Счета на весь находящийся в складах товар предъявлены и оплачены. Это резервы, накопленные в результате исправного хозяйствования за прошлые годы. Окружной начальник передает все в свободное распоряжение без претензий на возмещение расходов.

Уполномоченные Совета рабочих принимают склад продовольствия. На складе несколько вагонов муки, уложенной штабелями — мешок на мешке. У уполномоченных загораются глаза. Какое богатство! В магазинах Кладно муки нет. Руководители снабжения скрывают ее здесь, а в продажу не пускают. Немедленно за подводами, развезти муку по магазинам и пустить в продажу. Смотри, демонстрации против дороговизны дали свои плоды! Обнаруженные запасы будут основательным вкладом для ослабления нынешней нищеты и недостатков. Так радуются уполномоченные. Но радость длится недолго. Только до погрузки. Как только взялись за первый же мешок, были поражены тем, что он какой-то твердый. Оказалось, что мука окаменела. Все мешки как один. Несколько вагонов муки совершенно испорчено. Она негодна к употреблению. Может быть, ее можно будет употребить, если снова размолоть на мельнице. Но послать только в общественные кухни на заправку. Так говорят специалисты. Господин окружной начальник знал, почему передавал ключи. Почему убрался из Кладно. Если бы он попался сегодня в руки рассвирепевшей толпы… Тогда с ним свели бы счеты! Все равно; так не может оставаться. Надо послать делегацию непосредственно в правительство. К кому же, однако? — раздумывают кладненцы. Самое лучшее, к министру юстиции доктору Соукупу. Он высказывался против спекулянтов. Он одобрил демонстрации против дороговизны. Он поймет жалобы кладненцев. Окружной начальник Россыпал должен быть убран из Кладно. Он должен быть наказан.

Делегация едет. Она принята министром юстиции доктором Соукупом. Но не имеет успеха. У министра юстиции находится и товарищ Тусар. В ближайшие дни правительство будет сменено. Товарищ Тусар выдвигается председателем. Доктор Соукуп министром уже не будет. Аграрии требуют его голову. Товарищ Тусар и руководство социал-демократической партии жертвуют ею. Поэтому с кладненцами разговаривает уже Тусар.

— Что вы разволновались, дорогие товарищи? За что же нам следует наказывать окружного начальника? За то, что во время войны сохранил муку и не дал увезти ее в Вену? Вы ведь знаете, как старая Австрия грабила чешскую землю. Господин Россыпал заслуживает похвалы. Вы говорите, мука испорчена? Но ведь это не вина господина окружного начальника. За это должны бы ответить складские рабочие, что не пересеивали муку и дали ей испортиться. Вы спрашиваете, отчего мука не была выдана раньше, в то время, как в Кладно был продовольственный кризис? Этого я, как будущий глава правительства, не могу, дорогие товарищи, обсуждать. Возможно, для этого были определенные основания. Муку оставляли в резерве на самый критический случай. Ну, теперь время пришло. Окружной начальник муку выдал. Нет, действительно, нет повода принимать меры против него. Вы говорите, по документам мука не значилась. Так и должно было быть. Если бы она значилась, Австрия ее давно бы отобрала. Вы считаете, что, поскольку могли сэкономить такое огромное количество муки, — значит со снабжением проделывались жульнические махинации? Это верно, товарищи. Но обманывать Австрию — это не грех. Это был патриотический долг. Вы говорите, что продовольственная инспекция обкрадывала кладненских рабочих, а не Австрию? Чем вы, товарищи, это докажете? Окружной начальник сумел за счет снабжения обставить себе квартиру? Это уже сплетни, товарищи! Избавьте главу правительства от разбирательства сплетен. Куда пришла бы республика? Ничего не могу сделать. Все в порядке, будьте довольны, что получили муку, хотя бы на заправку. Теперь общественные кухни смогут варить похлебку. Чего бы ни дали другие, чтобы получить хоть это! Не приставали бы к правительству и не обременяли бы министров так, как вы, кладненцы. Предупреждаю вас. Не как будущий премьер-министр. Как товарищ. Вы там, в Кладно, заходите слишком далеко. Помните, что министром внутренних дел является Швегла — и им останется. Когда он, как следует, до вас доберется, ко мне за помощью не обращайтесь. Я тогда вас защищать не буду. Я вас своевременно предупреждал. Почему против вас могут быть приняты меры? Не задавайте таких глупых вопросов, товарищи! За ваши большевистские интриги. За вашу противогосударственную деятельность. Какая противогосударственная деятельность? Может, перечислить? Не представляете «Свободу» в цензуру. Не сообщаете властям о созыве собраний. Вы избрали Советы рабочих. Натравливаете людей на правительство и законность. Введете их в беду. Как, какое натравливание? А эти ваши последние оповещения? По всей стране объявлено чрезвычайное положение. Нельзя же терпеть грабежи, как было в Праге. Вы утверждаете, что в Кладно грабежей не было? Не было, но вы распродали запас в магазинах по сниженным ценам. Кто дал вам на это право? Правительство обсуждает мероприятия против дороговизны. Министр внутренних дел сделал в парламенте заявление, что подготавливаются меры, которые будут приняты против спекулянтов. Но все должно делаться официально. На законных основаниях. Для вас, однако, все это — звук пустой. Вы не дожидаетесь ни постановлений правительства, ни решений парламента. Даете распоряжение продавать по сниженным ценам — и готово. Теперь еще печатаете оповещения. Вы говорите, что не нужно никакого чрезвычайного положения? Что в Кладно спокойно и уполномоченные ручаются за спокойствие? Что нет надобности закрывать трактиры в восемь часов вечера, как этого требует правительственное распоряжение о чрезвычайном положении? Что можно ходить группами по улицам и, чорт его знает, что еще? Вы думаете, товарищи, что правительство может все это терпеть? Ведь это анархия. Мне просто жаль этих несчастных людей у вас в Кладно. Ведь бедняги, должно быть, совершенно запутались. Не знают, какими оповещениями руководствоваться и какие распоряжения выполнять: не то оповещения окружного управления, не то оповещения Совета рабочих.

— А знаешь, товарищ Тусар, или без пяти минут глава правительства, в Кладно никакой анархии, о которой ты толкуешь, нет. Все знают, чем руководствоваться и что выполнять, — рассудительно говорит товарищу Тусару член кладненской делегации старый Ванек.

— Как это? — выпаливает Тусар. — Как это понять? В Кладно оповещения исходят из двух источников или нет?

— Из двух, это правда, — подтверждает Ванек. — Но люди нисколько не путаются. Руководствуются только одними оповещениями. Домов никто в восемь часов не запирает, трактиры открыты до полуночи, когда есть что выпить, по улицам люди ходят группами — и ничего не случается. Жандармы и те не нарадуются, как нынче в Кладно спокойно и мирно. Там, дескать, где соблюдается это ваше чрезвычайное положение, там их коллег гоняют, как собак, — снова серьезно объясняет и убеждает Ванек.

Тусар выскакивает из-за стола, носится по залу и истерически кричит:

— А теперь хватит, господа! Запрещаю говорить со мной в таком тоне. Как будущий глава правительства, я не могу допускать такого легкомысленного отношения к решениям и распоряжениям правительства. Я здесь для того, чтобы бдительно наблюдать за исполнением правительственных постановлений. То, что творится, в Кладно, это мятеж. Помните, что мы найдем пути, чтобы принять против этого меры и пробить дорогу в Кладно республиканским законам. Помните, что я, как глава правительства, не потерплю анархии. Я наведу порядок любой ценой. Никакой кладненской делегации я больше не приму. Наш разговор окончен.

— Только один вопрос, товарищ. Будут ли приняты меры против мошеннических махинаций и воровства окружного начальника Россыпала? — обращается к Тусару руководитель кладненской делегации Тонда.

— Я уже сказал. Не будут. Нет причины, — кричит Тусар.

— Наша миссия, в таком случае, окончена, — обращается Тонда к членам делегации. Он поднимается из-за стола, встают и уполномоченные.

— Погодите, товарищи! — останавливает уходящих Вразек из Кюбецка. — Товарищ Тусар угостил нас тут сигаретами. Он обидится, если мы их здесь оставим, — и он берет со стола из коробки горсть сигарет и оделяет ими членов делегации. — Таков уж обычай во всяком министерстве. Ходатайствами обычно нигде ничего не добьешься. Поэтому люди могут заподозрить, что вы у министра вообще не были. А сигареты, которые вы получили, это как штемпель вам приложили, что вы действительно были у министра. Для меня это дело знакомое. Я уж сколько раз бывал в министерствах с этими ходатайствами, — наставляет Вразек членов делегации, выходящих из канцелярии министра юстиции. Министр юстиции доктор Соукуп смущенно пожимает руки членам делегации. Он за все время словечка не проронил.

По дороге старый Ванек облегчает себе душу:

— Признаться, товарищи, этого товарища Тусара, которого наша социал-демократическая партия выдвинула главой правительства, я сегодня видел впервые. Это препротивный тип. В нем вот ни настолечко нет ничего рабочего и социалистического. Скажи, пожалуйста, Тонда, где его наша партия откопала! Глядит на тебя дьяволом. А этот наш старый революционер Франта Соукуп? Сидел там, как мокрая курица, когда этот дьявол бушевал!

— Он не просто дьявол — хромой дьявол. Вы заметили, как он заковылял, когда из-за стола выскочил? — замечает Вразек.

— Теперь меня уже не удивляет, что из этой борьбы с дороговизной, которую обещает вести правительство, ничего не выходит. Тусар, да чтоб повел борьбу против дороговизны? Я скорее сказал бы, что его на заказ делали, чтобы быть компаньоном аграриев-спекулянтов, — отводит душу Ванек.

Делегация кладненцев выходит из здания бывшего кадетского корпуса, где после переворота разместилось министерство юстиции. Направляется к Градчанам. Останавливается у Новой лестницы замка и глядит на Прагу. Подходит полицейский. — Господа, разойдитесь, — напоминает он. Кладненцы глядят удивленно. Полицейский видит, что перед ним не пражане и объясняет: — Чрезвычайное положение. С черной пятницы в Праге никакие сборища и скопления не разрешаются. Особенно здесь. В непосредственной близости к Граду.

Делегация спускается по лестнице замка.

— Вот тебе и демократическая республика! Восемь человек на верхней площадке лестницы замка — это скопление. Прямо во рту становится горько. Тьфу, — облегчает себя Ванек, когда делегация села в поезд на Масариковом вокзале. Затем он продолжает разговор:

— А теперь, товарищи, объясните мне вот что. Были демонстрации против дороговизны и спекулянтов. Вот здесь у меня все по порядку собрано. «Право лиду» пишет:

— Смотрите. Это здесь напечатано черным по белому, — показывает товарищам Ванек.

— Это было утром. После полудня, как пишут газеты, события приняли еще больший размах. Рабочие подошли к парламенту. Вели переговоры с председателем парламента Томашеком. Затем отправились на Стршелецкий остров, где председатель социал-демократической фракции парламента товарищ Рудольф Бехине сообщил им результаты переговоров. Послушайте только, как Бехине говорил, — Ванек перекладывает газеты и снова читает вслух:

— Слышите, товарищи. Во всей республике будет чрезвычайный закон против лихоимцев, и спекулянтов будут преследовать как государственных изменников. Так обещал председатель депутатской социал-демократической фракции парламента. Так обещал председатель парламента. Так обещал министр юстиции товарищ доктор Соукуп. То же самое обещал депутат чешских социалистов доктор Франке. Этот даже, как здесь написано, призывал рабочих, «чтобы они сосредоточили свои усилия на превращении республики в социалистическое государство, ибо только так можно пресечь зло в корне».

Точно так же говорил и осуждал спекулянтов депутат лидовой партии[33] Чуржик. Выступал и депутат национально-демократической партии майор Шпачек. Посмотрите. Тот самый, который приезжал в Кладно от легионеров. Но тогда этот «брат» не похвастался перед нами своей принадлежностью к национальным демократам.

И на Староместской площади он громил большевизм. Нужно, мол, бороться с «золотым» большевизмом. И заверял, что его партия будет принимать меры даже против собственных членов, если они будут спекулировать.

— Вот видите. Все партии, весь парламент и все правительство против спекулянтов. Обещают ввести чрезвычайный закон против лихоимцев и судить спекулянтов как государственных изменников — и вдруг… объявлено чрезвычайное положение по всей республике против рабочих. Если остановишься на лестнице, ведущей к Граду, — это скопление. Полицейский может тебя забрать — незаконное, мол, скопление.

Это же настоящий сумасшедший дом! Кто мне это все объяснит? А товарищ будущий глава правительства говорит тебе, что против вора и спекулянта окружного начальника нельзя принять никаких мер, потому что хотя он и спекулировал и обкрадывал людей, но он будто обманывал этим старую Австрию. Кто же над этими спекулянтами покровительственно простер руки, если все клянутся, что они против спекулянтов? Ну скажи, Тонда. Можешь ты это объяснить?

Старый Ванек раздраженно комкает газеты и швыряет на пол.

— Ну, кое-что, Гонза, объяснить смогу. Смотри. Неправда, что против спекулянтов во время пражской демонстрации выступали представители всех партий. Не выступал там ни один аграрий, — говорит Тонда.

— Ишь ты! А ведь это верно, клянусь. Этого я не заметил, — подтверждает Ванек. Он поднимает брошенные газеты и снова внимательно просматривает. — Нет, из аграриев никто не отозвался.

— В том-то и заковыка, дорогой Ванек. Аграрии-то все же высказались. Но не перед народом. Еще 22 мая 1919 года господин Рудольф Беран, секретарь «республиканской партии чехословацкой деревни» и депутат аграриев напечатал в «Венкове» поджигательскую статью. Могу тебе, Гонза, прочитать, слушай:

— Видишь, Гонза, где отозвались аграрии. Пражские рабочие хорошо знали, где действительные защитники спекулянтов. Поэтому сразу, в начале демонстрации, пошли в редакцию аграрного «Венкова». Господин Рудольф Беран сделал то же самое, что делает обычно всякий вор, когда ему грозит поимка на месте преступления. Кричит: — Держи вора! — а сам прячется за спину бедного сельского люда. Указывает на капиталистов-евреев Вейманна, Петшека и других. Указывает даже на Батю. При этом господа из руководства аграрной партии — друзья-приятели с еврейскими и христианскими спекулянтами и эксплуататорами. Как видишь, аграрии все же отозвались, и все коалиционное правительство капитулировало.

— Что же ты, Тонда, рассказываешь мне! Неужели достаточно было одной статьи какого-то Берана, чтобы все испугались, — возражает Ванек.

— Не только статья была. Был организован целый поход. Аграрии тотчас подали в парламент срочный запрос относительно насилий, совершенных над членами Национального собрания. Грозили выходом из правительства и переходом в оппозицию.

— Погоди, Тоничек, неужели такая угроза могла подействовать на наших товарищей? Не следовало ли аграриев как самых злейших государственных изменников и защитников спекулянтов уже давно выбросить из правительства? Не говори мне, что кого-то можно поймать на такие вот прозрачные махинации помещиков. Я простой шахтер, и то такой глупой политики не вел бы, — горячится Ванек.

— Уж это так, дорогие друзья. Наши товарищи ведут такую политику. Стали просто умолять. Успокаивали и задабривали аграриев. Поэтому-то правительственное заявление об облегчении нищеты трудового народа делал в парламенте именно аграрий, министр внутренних дел Швегла. Этим хотели показать, что аграриев в спекуляции и в повышении цен не подозревают. Затем, само собой разумеется, вместо всех обещанных мер против дороговизны вышел лишь указ о введении чрезвычайного положения во всей республике. Швегла огласил правительственное заявление со всей надменностью и цинизмом разбогатевшего агрария, который знает, что может себе все позволить. Откровенно признается во всех мерзостях. Прочту вам только заключение его правительственного заявления. Это стенографический отчет.

— Внимание, Тонда читает.

— Погоди, Тонда, — перебивает чтение Ванек. — Это что, речь министра внутренних дел Чехословацкой республики? Этому субъекту, который совершенно откровенно признается, что его богом является только корыстолюбие, эгоизм и спекуляция, место не в правительстве, а в исправительном доме, если не в тюрьме.

— Да, это так, дорогие товарищи. Вы все можете это прочесть. Вот отчет о заседании палаты депутатов:

— Тонда, малыш, если бы я тебя не знал, то сказал бы, что ты над нами смеешься. Этот депутат Бродецкий — он же наш товарищ? Нет, разве? — спрашивает Ванек.

— Не только товарищ. Он даже левый, — подтверждает Вразек.

— Это уже чорт знает что такое, — вздыхает Ванек. — Несчастная партия! До чего она дошла! Видишь, Тонда. Твой отец может радоваться, что не дожил до этого. Вот каковы эти нынешние новые бойцы. Скоро наша партия не захочет и вспоминать о своем революционном прошлом.

Ванек был прав.

Руководство социал-демократии в новой республике не хотело вспоминать. Не хотело вспоминать первых зачинателей революционного социалистического движения. Не захотело даже отметить сорокалетнюю годовщину основания партии на нелегальном съезде в Бржевнове[34]. Сорокалетняя годовщина приходилась на 1918 год, когда еще бушевала война. Поэтому ее не отметили. Рабочие требовали, чтобы годовщина была отпразднована в 1919 году, в первой республике. Руководство партии отказалось. Высказалось отрицательно также пражское областное руководство. Кладненцы связались с местной организацией социал-демократии в Бржевнове. Совместно с ней постановили организовать митинг 17 августа 1919 года в Бржевнове. Пражское руководство отказалось принимать участие. Еще существует осадное и чрезвычайное положение. Шествия и митинги еще запрещены. Положение напряженное. Есть опасность, что могут произойти столкновения. Главой правительства является товарищ Тусар. Зачем, в таком случае, рабочим демонстрировать? То, чего партия хочет, она может заявить непосредственно правительству через своих министров и своего премьера. Так разъяснял товарищ депутат Немец, который специально приехал на собрание уполномоченных в Кладно. Партия уже многое простила кладненцам. Но нельзя же так злоупотреблять терпением и разрешать себе новые подрывные действия.

Это ослабляет позиции партии. Аграрии это используют. Указывают на кладненцев. Требуют от главы правительства, чтобы он пробил законам дорогу в Кладно. Свой собственный произвол аграрии оправдывают ссылками на Кладно. Глава правительства не может принимать против них мер, раз его собственные товарищи не подчиняются ни законам, ни правительственным распоряжениям.

Вот так и в этом роде говорил в Кладно товарищ Немец. Его миссия осталась безрезультатной. Кладненские «яростные шершни» были непреклонны. У них имеются свои доводы в пользу празднования сорокалетия основания партии. Против Кладно было возбуждено преследование. Был арестован ряд товарищей коммунистов из России, которых приютили кладненцы. Их обвинили в преступлениях и государственной измене. В шпионаже и сотрудничестве с врагом. Это связано с их деятельностью в Кладно. Кладненцам ничего о такого рода деятельности не известно. Никакие доказательства не были предъявлены. И на этот раз получилось так же, как тогда, когда коммунистов чехов обвинили в убийствах и других преступлениях, якобы совершенных ими по отношению к легионерам в России. Никто не предъявил ни единого доказательства. Но все-таки на основании этих лживых доносов их преследовали. Их лишили гражданства. Даже собственная социал-демократическая партия исключала их из своих рядов. Кладненские рабочие не верят буржуазной клевете и обвинениям. Они требуют доказательств. Пусть арестованные предстанут перед судом и пусть докажут их преступление. А если доказательств нет, пусть их освободят. То же и с осадным и чрезвычайным положением. Почему оно уже давно не отменено? Как может руководство социал-демократической партии терпеть что-либо подобное? Как может подчиняться такому диктату буржуазии? Нет, кладненцы не подчинятся. Кладненцы в Бржевнов пойдут. Вспомнят о старых основателях партии. Тогдашние зачинатели социалистического движения не испугались чрезвычайных законов австрийского министра Баха. Несмотря на организованные им полицейские преследования, они созвали свой первый съезд. Основали социал-демократическую партию. Никакие преследования и тюрьмы их не остановили. Поэтому сегодня рабочие не испугаются угроз и полицейских мер министра-агрария Швеглы. Пойдут походом в Прагу. Устроят демонстрацию.

Товарищ Немец уезжает из Кладно не солоно хлебавши. Кладненцы пойдут в Прагу.

Кладненцы пошли в Прагу. В воскресенье в третьем часу утра многотысячная масса построилась перед Рабочим домом. Пришли розделовцы, либушинцы, мотычинцы и другие.

Красные знамена развевались над головами. На транспарантах лозунги: «Освободите политических заключенных!», «Отмените осадное положение!», «Да здравствует социалистическая республика!»

Шествие продвигалось с горняцким оркестром во главе. Дорогой присоединялись новые и новые участники. Крочеглавцы, држиньцы, буштеградцы и так далее. С кладненского вокзала на Выгибке отправились четыре специальных поезда. Сбор был в Либоце. Туда пришли и толпы рабочих из Праги и окрестностей. Огромная толпа покатилась к Градчанам. В самую последнюю минуту навстречу вышла депутация Исполнительного комитета социал-демократической партии. Возглавлял ее генеральный секретарь партии товарищ Шкатула. Он заклинал кладненцев отказаться от своего замысла идти в Град. Достаточно послать депутацию. Об этом уже договорено. Товарищ премьер-министр готов принять депутацию. При условии, что кладненцы останутся в Бржевнове. Не пойдут в пражский Град. Нет также никаких возражений против того, чтобы в Бржевнове был организован митинг. Кроме того, центральное руководство партии само пришлет на митинг докладчика. Делегирован товарищ депутат Немец.

Товарищ Шкатула просит и уговаривает. Клянется, что стоило большого труда вынудить у правительства все эти уступки. Ведь кладненские товарищи знают, что он, Шкатула, тоже симпатизирует левым. Но именно поэтому должен предостеречь товарищей. Опасно вести такую массу людей в Град. Невозможно же поручиться за сохранение порядка при скоплении такой огромной толпы. Но кладненские уполномоченные за порядок ручаются. Шкатула снова твердит: что если в среду демонстрантов проникли провокаторы? Кто помешает их коварным действиям? На кого ляжет ответственность?

К чему все эти уговоры, если массы идут и идут. Красные знамена развеваются гордо и ликующе. Чем ближе к Граду, тем больше растет толпа. Нигде не заметно неприязни. Наоборот. Шествие приветствуется и радушно встречается населением. Те, которые против и не сочувствуют, те попрятались и залезли в щели. Как же не прятаться? Люди, спасайте души, большевики идут! Кладненцы вступили в Градчаны. Прошли по Градчанам. Направили к премьер-министру Тусару депутацию. Депутация принята. Передает требования:

Премьер-министр товарищ Тусар здоровается с некоторыми членами депутации, как со старыми знакомыми. Признает выдвинутые требования справедливыми. Может заверить депутацию, что правительство уже само обсудило ряд проблем и приняло меры. Он рад возможности заверить депутацию, что мнение правительства совпадает с мнением населения. Осадное положение и чрезвычайные меры будут во вторник на будущей неделе отменены. Расследование дел политических заключенных будет закончено в течение двух недель — не позже. Что же касается социализации, неизменными остаются принципиальное решение и договоренность между всеми правительственными партиями, что к социализации нужно приступить. Дело очень сложное и трудное. Требует зрелого размышления и значительной подготовки. Усиленная подготовительная работа ведется. Глава правительства убежден, что подготовка будет успешно завершена. Что путем законности и мирной эволюции будет у нас проведено в жизнь единственное в своем роде историческое дело — социализация мирным путем, которая послужит примером всему миру!

Депутация уходит. Головы полны обещаний столь любезного сегодня господина премьер-министра. Карманы полны сигарет, которые господин премьер-министр собственноручно благосклонно раздавал и предлагал делегатам.

После ухода делегации премьер-министр входит в смежное помещение, где собралось большинство членов президиума социал-демократической партии.

— Как дела на улице, товарищи? — это первый вопрос главы правительства.

— Демонстрация проходит совершенно спокойно. Идут от Градчан к Бржевнову, — гласит ответ.

— Это значит — гора с плеч! — с облегчением вздыхает Тусар, садясь в кресло и закуривая сигарету. Обращается к членам президиума.

— Товарищи, говорю вам, что вы в последний раз заставили меня принять подобную депутацию! В партии необходимо навести порядок. Как долго партия будет терпеть подрывную деятельность кладненцев? Ведь там сплошной большевистский сброд. Это позорит партию. А мне в правительстве из-за этого постоянные затруднения. Если они не хотят ничего слушать, исключите их, и баста!

— Исключить их, товарищи, это действительно был бы наилучший выход. Но можем ли сделать это теперь, перед выборами в Национальное собрание? Подсчитайте, сколько мандатов мы потеряли бы, если бы перед выборами подорвали самые сильные позиции партии. Не остается ничего другого, как снова запастись терпением и подождать. Сманеврировать как-нибудь придется, — отвечает Тусару доктор Мейснер.

— Лучшим маневром было бы, если бы мы смогли кого-нибудь повесить. Я бы, товарищи, перед этим не остановился. Следовало начать, пока все было еще в зародыше, когда большевизм только начал поднимать у нас голову. Это ошибка руководства, прозевавшего удобный момент, — замечает Рудольф Бехине.

— А разве у нас вообще есть какое-нибудь руководство, товарищи? — сетует старый редактор Немец. — Как может руководство сохранять авторитет в низах, если вышестоящие товарищи[35] не обращают на руководство внимания?

— Как тебя понять, товарищ Немец? — резко спрашивает Тусар.

— Разве руководство решало вопрос, кого из товарищей направить в правительство? — упрекает Немец. — Было ли вообще принято решение руководством партии по этому вопросу. Все проделала за спиной руководства пятерка. Руководство было поставлено перед свершившимся фактом. В правительстве то же самое. Никто нам не говорит, что правительство собирается предпринимать. Когда же наступает тяжелый момент, хотят, чтобы мы удержали рабочую массу в узде. После того, как я десятилетиями проработал в рабочем движении, рабочие будут под конец смотреть на меня, как на изменника!

— Дорогие товарищи, — цинично говорит Тусар, — если я должен нести в правительстве ответственность за нашу политику, мне должно быть предоставлено право, чтобы я в переговорах с другими партиями решал и проводил то, что признаю правильным. Я не могу связывать себе руки никакими партийными директивами. Коалиционная политика — это шахер-махерство. Если руководство партии не хочет этого признать, нечего было вам лезть в коалицию. Раз мы уже взяли на себя совместную ответственность, мы обязаны вести себя, как серьезные политики. Никто не имеет права позволять себе такие сумасбродства, какие вытворяют эти обезумевшие рабочие. Вы полагаете, что я постоянно буду улаживать дела с остальными партиями? Вот, например, товарищ доктор Соукуп. Кто ему дал право брать на себя обязанности защитника на процессе большевиков, обвиняемых в государственной измене? Как мне в правительстве объяснить это аграриям и национал-демократам? Процесс по делу о государственной измене. А бывший министр юстиции, депутат, член президиума самой сильной правительственной партии, к которой принадлежит сам глава правительства, защищает государственных изменников на процессе, подготовленном правительством. Что об этом скажут за границей? Ведь это позор! Знаете ли вы, что нам придется ликвидировать весь этот процесс? Против этих большевиков мы все еще не имеем никаких материалов. Как мы сможем их судить, если бывший министр юстиции выступит в роли защитника? Где была твоя голова, Франтишек, когда ты брался за эту защиту? — упрекает Тусар Соукупа.

— А что же мне было делать, если вы меня выбросили из министерства. Неужели мне, бывшему министру юстиции, защищать в суде какого-нибудь вора? Как бы на меня смотрели судьи, бывшие мои подчиненные? — сетует доктор Соукуп.

— В этом ты, доктор, виноват сам. Горе с вами! Все еще не можете привыкнуть к тому, что мы — правящая партия. Теперь нельзя распускать язык, как прежде. Не мог же я тебя поддерживать против аграриев, когда ты, как министр юстиции, во время майского бунта против дороговизны признал справедливым суд улицы. Товарищи, пройдет еще много времени, пока из вас воспитаешь настоящих государственных политиков. Господин президент тоже вами недоволен, — снова упрекает Тусар.

— Как недоволен? Разве я немедленно после того, как посетил президента, не написал поджигательскую статью против Венгерской Советской республики? Разве я не призывал к военному походу против венгерских рабочих? Разве я не утверждал, что венгры перешли демаркационную линию и напали на нас? Я утверждал это, хотя и не был в этом убежден. Все вы отлично знаете, что история с этим переходом демаркационной линии была бессовестным мошенничеством. Я сделал это, хоть знал, что рабочие сегодня будут плевать на меня и называть вертихвосткой. Хотелось бы мне знать, признают ли это наиболее высокопоставленные лица[36] и назначат ли меня когда-нибудь министром, — приносит на костер свое полено и бесстыдно обнажается редактор «Право лиду» товарищ Стивин.

Тусар встает.

— Хватит, товарищи! Так мы ничего не добьемся. Повторяю вам, в партии нужно навести порядок во что бы то ни стало. Организация должна повиноваться. Иначе мы в правительстве не удержимся. Каждый хочет получить министерское кресло, а где мне их взять? В других партиях такая же драка. Ну, ладно. До выборов еще кое-как потерпим. Буду и дальше торговаться, как барышник, обещать социализацию, борьбу против спекулянтов и все, что угодно. Но после выборов все это должно прекратиться. Кто не будет повиноваться, тот полетит. А если даже после этого не уймется, отрежем… — Тусар делает выразительный жест рукой, касаясь горла. Собравшаяся компания понимает его жест, и все кивают головами в знак согласия.

На прощание Тусар снова всем напоминает:

— Помните, товарищи, мы — правительственная партия. Мы несем ответственность за экономику государства, за собственность его граждан. Никакой анархии не потерпим. С мятежниками переговоров вести не будем.

А в это время в Бржевнове идут митинги. Выступают социал-демократические ораторы. Вспоминают, как сорок лет назад несколько самоотверженных простых людей закладывали фундамент великой рабочей армии — социал-демократическую партию. Они не страшились репрессий, сидели в тюрьмах, подвергались преследованиям и жили в изгнании. Но не сдавались. Сражающаяся революционная армия росла. Она существует. Полна готовности и решимости бороться. Это доказывает, что непримиримый классовый дух в рабочей массе сохранился, удержался и усилился. Надо следовать по пути, на который вступили сорок лет назад. Не изменять социалистическим идеалам. Сохранить верность старой социал-демократической программе, возродить ее революционный дух в партии. «Да здравствует социализм! Да здравствует социалистическая республика!»

Так в Бржевнове говорит рабочая масса. В Граде, в кабинете председателя Совета министров Тусара, совещаются социал-демократические лидеры. Пропасть между ними и народом разрастается. Углубляется и расширяется день ото дня. Уже ничто не в состоянии уничтожить ее.