Красное зарево над Кладно

ДЕКАБРЬСКАЯ БУРЯ И КЛАДНЕНСКИЕ НЕПРИМИРИМЫЕ

Вечер четверга 9 декабря 1920 года. Зал Рабочего дома в Кладно до последнего местечка переполнен уполномоченными. Время богато событиями. Борьба за республику усиливается. Классовые противоречия обостряются. Все еще не решен вопрос, кто кого. Буржуазия или рабочий класс. Капитал или социализм. Мирная эволюция не разрешает противоречий. Она прикрывает их. Чиновничье правительство, которое пришло к власти после отставки коалиционного правительства Тусара, еще не чувствует себя достаточно сильным, чтобы решительно выступить против революционного рабочего движения. Оно собирает силы. Укрепляет свои позиции. В первую очередь укрепляет полицейские силы и жандармерию. Оно опирается на старые полицейские кадры, унаследованные от австрийской монархии. Дополняет их новыми реакционными элементами и авантюристами наихудшего сорта. Легионеры в целом обманули надежды реакционной чешской буржуазии. Буржуазия рассчитывала на легионеров. Она хотела использовать их и бросить в открытую борьбу против чехословацкого пролетариата и социализма. В Сибири агентам капиталистической Антанты удалось при помощи грязного мошенничества натравить чешские легионы против русской революции. Поэтому буржуазия надеялась, что им удастся это и на родине. Легионеры должны были стать самой крепкой опорой чехословацкой реакции, опорой капитализма. Однако что же в действительности происходит сегодня, вопреки их надеждам? Слушайте, что заявляют легионеры, возвращающиеся в эшелонах из далекой Сибири:

Так же звучат и заявления других эшелонов, иногда они даже еще резче говорят о социализации. Среди них есть прямо коммунистические заявления. Вот документ:

Теперь, стало быть, на легионеров надежды мало. В их среду необходимо внести разложение. Согласно старому испытанному девизу: «Разделяй и властвуй». Это удавалось в Сибири. Почему же не удастся в Чехословацкой республике? Всегда найдутся изменники, которых можно подкупить. Не обязательно Союз легионеров, имеется еще и Дружина[49]. В ней сконцентрированы контрреволюционные элементы и авантюристы последнего сорта. Их миссию разъяснит вам следующее сообщение, которое в начале декабря опубликовала левая печать.

Как видите, чешская буржуазия вооружается, лихорадочно готовится к решающему нападению на рабочих. Но она не может сразу открыть свои карты. Она вынуждена продолжать маневрировать. Принуждена и дальше создавать впечатление, будто обдумывает и обсуждает вопрос о социализации. В парламент попрежнему поступают проекты насчет социализации. В начале ноября это делают чешские социалисты. В половине ноября являются правые социал-демократы и предлагают:

В парламенте лежит и проект о социализации, поданный аграрной партией и подписанный самим ее председателем, помещиком Антониной Швеглой из Гостиварж.

Но при этом угольные бароны продолжают бесцеремонно эксплуатировать шахтеров и загребать огромные барыши. Они не стыдятся обкрадывать и государство, не выплачивая миллионы крон налогов.

Сейчас кладненская общественность возбуждена разоблаченными в последние дни мошенничествами Каменноугольного общества горнозаводчиков.

Кладненская «Свобода» пишет:

В чем суть дела? Во времена Австрии в Кладно существовало капиталистическое Общество государственной железной дороги. Кроме шахт, это общество владело также заводом стальных канатов, лесопильным заводом, лесами и так далее. Общество было немецким, и его резиденция находилась в Вене. После переворота в Праге, в 1919 году, образовалось новое общество под названием Кладненское каменноугольное общество горнозаводчиков. Членами общества были: Земельный банк; фабрикант Фр. Клейн, Варнсдорф; Бедржих Дейч, Двур-Кралове; Эмиль Штейн, Прага; Фишер и сын, Кралупы; затем — доктор прав Богумил Штейн, Винограды, и кандидат прав Брумлик, Прага.

Общество выпустило сто акций по пятьдесят крон. Следовательно, его капитал равнялся пяти тысячам крон. Но и этой суммы акционеры не вносили, так как капитал был уплачен из средств предприятия. Общество заключило с Обществом государственных железных дорог договор о долголетней аренде шахт, завода, изготовлявшего стальной трос, и др. Но в действительности это была не аренда. Шахты и заводы просто перешли в собственность Каменноугольного общества горнозаводчиков. Арендный договор был фиктивный и заключен для того, чтобы сэкономить на гербовых сборах. Венские капиталисты опасались социализации и поэтому за бесценок продали шахты и заводы.

В 1919 году чистая прибыль нового общества составляла 24 533 535,29 кроны. Но общество показало только 2 031 554,12 кроны прибыли. А 22 501 981,17 кроны разделили между собой семь акционеров. Все это было установлено официально ревизией в августе 1920 года. Министерство финансов умолчало о результатах ревизии. Решило дело вмешательство аграрной партии, которая участвует в операциях Земельного банка. Когда же члены кладненского Совета рабочих обратились в министерство труда, с тем чтобы оно приняло меры против компании горнозаводчиков, им ответили: «Контроль — излишен. Если мы пошлем туда для контроля чиновников, заводчики дадут им взятку. У них есть деньги, а у республики нет».

Вот каково положение горнозаводчиков. Только одно небольшое общество горнозаводчиков ежегодно присваивает двадцать два миллиона крон прибыли. А положение горняков?

Сегодня собранию уполномоченных должен быть дан отчет о результатах переговоров относительно требований горняков о новом коллективном договоре. Горнозаводчики отвергают требования шахтеров. Они могли бы выполнить их лишь в том случае, если бы цена одного центнера угля была повышена с двадцати семи крон до пятидесяти четырех крон франко-шахта. Дескать, при нынешних ценах на уголь, даже при существующей низкой шахтерской заработной плате, горное дело терпит убытки. Так утверждают горнозаводчики. Правительство использует эти утверждения угольных баронов для обоснования отсрочки социализации. «Взвесьте: если бы шахты были социализированы и перешли к государству, пришлось бы удовлетворить требования шахтеров. Но если б удовлетворили требования шахтеров, это значило бы, что уголь вздорожал на сто процентов. А это восстановило бы против шахтеров всю общественность. Если же не повышать цен на уголь, то государству придется давать дотацию на добычу. Поэтому лучше не спешить с социализацией. Пусть пока сами горнозаводчики с этим мучатся. В интересах социализации шахтеры должны умерить свои требования. И как только появится гарантия, что добыча рентабельна, можно будет социализировать».

Но как в действительности выглядит хозяйничанье угольных баронов и их мнимые убытки, об этом говорит пример с двадцатью двумя миллионами прибыли, утаенной Каменноугольным обществом горнозаводчиков за один только год. Семь разбогатевших во время войны акционеров-мошенников, не дав ни единого галера капиталовложений, разделили между собой двадцать два миллиона крон прибыли. А десятки тысяч трудящихся страдают. Но это еще не все. Есть безработные. И каждый день их число увеличивается. В середине ноября в Кладно состоялось собрание безработных. Послушайте их резолюцию:

Буржуазия и ее лидеры знают о недовольстве и протестах. Они понимают, что не могут осмелиться предпринять решительную атаку на трудящихся без помощи правых социалистов. Буржуазии необходимо полностью привлечь их на свою сторону и подкупить. Необходимо иметь уверенность, что правые социалисты будут молчать, и тогда, когда осуществится ее план, навсегда отвергнуть какую бы то ни было социализацию. Надолго укрепить в демократической республике капиталистический режим. У них должна быть гарантия, что и после этого социал-демократы будут держать рабочих в узде. Гарантия в том, что они до конца выполнят свою задачу предателей рабочего класса и социалистических идеалов, какие бы это ни повлекло за собой катастрофические последствия для пролетариата. Вместе со всей буржуазной коалицией правые социалисты будут нести полную ответственность за то, что останутся невыполненными обещания, данные трудящимся в революционные дни. А наградой за эту службу социал-демократическим вождям будет Народный дом, типография и пр. При помощи закона, чиновничьего правительства и полицейской силы имущество социал-демократической партии будет отобрано у полноправных владельцев — рабочих, членов партии, которые получили на съезде большинство и избрали собственное руководство, — и передано в руки аристократии вождей.

Этот план уже не является тайной. На этой платформе борьбы за Народный дом и имущество партии буржуазия и чиновничье правительство Черного с согласия высших инстанций[50] и социал-демократических лидеров подготовляют решительное столкновение.

Центральное руководство левицы принимает эту платформу борьбы с буржуазией, навязанную ему правыми. Оно колеблется и боится сделать решительный шаг. Верит в право и законность. Поэтому оно и не приняло на съезде условий Коммунистического Интернационала, не изменило названия партии:

Так доказывают левице адвокат доктор Калабис и другие. В конце концов начинает казаться, будто между политикой правых и левых социал-демократов был лишь один спорный вопрос: кто должен пользоваться имуществом партии.

Об имуществе ведется судебная тяжба. Независимые судьи, как видно, плюют на право и закон. У них есть предписание и указание правительства. Поэтому левице отказывают на суде во всех их легальных и законных претензиях. Левица выпускает воззвание за воззванием, где жалуется на пристрастие и несправедливость. Призывает рабочих защищать право и закон.

Вот что сегодня всколыхнуло общественную жизнь в Кладно. И сегодня обсуждает пленарное заседание кладненских уполномоченных.

Как бороться с безработицей? Какие шаги предпринять против хищничества и мошенничества капиталистических компаний? Как достичь повышения нищенской заработной платы горняков, так, чтобы при этом угольные бароны не могли наживаться на новом повышении цен на уголь? Как расстроить происки правых изменников? Как обезопасить и оберечь себя от террора реакционных боевых групп, дружинников Черженского и буржуазной части «Сокола»?

Собрание проходит шумно. Выступает делегат за делегатом. Ораторы критически оценивают положение, напоминают об единстве рабочих на шахтах, заводах и в поместьях. Дискуссия выявила единое мнение, что без социализации нет ни другого пути, ни надежды на устранение нынешней несправедливости, нужды и бесправия.

Поздно вечером приезжает из Праги группа товарищей и сообщает:

Кладненскими уполномоченными овладевают справедливый гнев и волнение. Они разрабатывают необходимые меры. Завтра в четыре часа утра будет прекращена работа на шахтах и заводах. Рабочие останутся наготове на своих рабочих местах. Утром же в Рабочем доме состоится новое собрание уполномоченных. Смотря по ситуации, собрание решит, какие меры нужно будет еще принять. На шахты и заводы передадут указания по телефону. Согласно решению и указаниям руководства партии и уполномоченных, будут развертываться действия. Уполномоченные сельскохозяйственных рабочих со всех крупных имений Кладненского района тоже будут созваны на пятницу.

В имениях будут действовать солидарно, согласно решению промышленных рабочих.

Поздно ночью расходятся кладненские уполномоченные; они понимают, что настает решительный момент борьбы. Они полны твердой веры в справедливость своего дела и его победу. Кладно наверняка выдержит испытание. Все Кладно будет мобилизовано и единодушно вступит в бой. Но речь, однако, идет не только о Народном доме и типографии. Речь идет о всей будущности рабочего класса Чехословакии, о разрешении коренного вопроса: будет ли Чехословацкая республика буржуазной, капиталистической или социалистической?

На заводской отвал вылили шлак. Над городом и всеми окрестностями разгорелось красное зарево. Это верный предвестник боя. Будет ли оно и предвестником славной победы? Кладненцы твердо верят в свои силы. Кто мог бы в Кладно подвести? Шахты, заводы, Полдовка, рабочие имений? Незачем перебирать. Все до одного вступят в битву. В решительную минуту в Кладно не должно быть ни изменников, ни мародеров. Так кто же в Кладно может стать на пути мобилизованной армии рабочих? Полиция, жандармерия, солдаты, мелкая буржуазия или угольные бароны? Чепуха. Они будут рады, что остались целы. Самые наглые реакционные крикуны трусливо залезут в норы. Но как будет в других местах? Всюду ли так подготовлены и мобилизованы? Всюду ли такое единство, как в Кладно?

Вот вопросы, которые обдумывают и о которых говорят в группах уполномоченных, расходящихся по домам. На все эти вопросы даст ответ будущее. А сегодня нет смысла долго обсуждать и обдумывать. Надо действовать. Если ты не работаешь в утреннюю смену, зайди к товарищу. Ему нужно рассказать о решениях. Чтобы утром на шахте все знали, что делать. Как вести себя, как подготовиться.

Утром в Кладно не работают. Шахты и заводы стоят. В Рабочем доме оживление. Здесь опять собираются уполномоченные. Из Праги приходят призывы к демонстрациям протеста. Собрание уполномоченных дает указание шахтам и рудникам. На шахтах выстраиваются колонны и отправляются в Кладно. На площади митинг. Делается сообщение о вчерашних событиях в Праге. Решено объявить забастовку и твердо держаться. Решено выслать в Прагу делегацию. Требовать объявления всеобщей стачки по всей республике. Целый день заседает в Рабочем доме собрание уполномоченных. Из Праги сообщают о кровопролитии перед парламентом. В демократической республике стреляют в рабочих. Слышите? В рабочих опять стреляют. Падают мертвые и раненые. Реакционные боевые группы и полицейские бесчинствуют. На сцену выходят господин Черженский и свора реакционных авантюристов. Они предлагают свою помощь правительству и буржуазии:

Так пишет правительству авантюрист Черженский от имени своих черносотенцев. Правительство и его органы с радостью принимают помощь Черженского. Они вооружают черносотенцев. Вооружают отлынивающих от работы авантюристов. Вооружают мелкобуржуазные реакционные элементы из «Сокола». Капиталистическая основа республики под угрозой. Под угрозой и частнокапиталистическая эксплуатация. Под угрозой и капиталистическая прибыль. Есть опасность, что республика и в самом деле может стать социалистической. Этому необходимо воспрепятствовать. Трудящихся необходимо разъединить.

Газета «Чешске слово»[51] сразу же в пятницу утром печатает на первой странице дюймовыми буквами обращение и призывает:

Старый Ванек раздраженно хлопнул «Чешским словом» о стол.

— Вот вам. Опять лишь предательство и штрейкбрехерство. Что вы скажете, братья? — обращается он к группе уполномоченных — членов партии национальных социалистов, которые вместе с другими сидят в Рабочем доме и совещаются о боевых мероприятиях. — Речь идет только о Народном доме или о борьбе против капитализма?

— Что ж ты, друг, сердишься, — отвечают те, к кому он обращается, — неужели ты ожидал чего-нибудь лучшего от наших руководителей? Мы давно чувствуем, что вся эта социалистическо-буржуазная коалиция ни черта не стоит.

— А что вы теперь будете делать? Как ответите на писанину «Чешского слова», — спрашивает Ванек.

— Что нам делать? Это уже решено. Мы ведь здесь и идем вместе с вами. Можешь на нас положиться. Мы не поддадимся влиянию писаний какого-то газетного пачкуна. Довольно нас водили за нос после переворота, — отвечают рабочие делегаты — члены национально-социалистической партии. Уполномоченные разговорились. Взвешивают и критикуют.

Ставят вопросы и отвечают.

— Послушайте, товарищи. Эту писанину газетных борзописцев действительно следовало бы прекратить. Поглядите: вот обращение нашего Объединения профсоюзов. Что говорит Объединение профсоюзов? Что говорит? Оно призывает всех членов профсоюзов к спокойствию. Да брось ты! Неужели это возможно? А почему невозможно? Да, это так, товарищи! Объединение профсоюзов берет на себя переговоры в споре о Народном доме. Оно готово стать посредником. Разрази их гром! Неужели там наверху все сошли с ума? Разве дело в Народном доме? Тут совсем другое. Речь идет о нашем существовании. О капиталистической эксплуатации и воровстве. Речь идет о Каменноугольном обществе горнозаводчиков. О спекуляции и дороговизне. О республике. О ее существовании и о ее будущем. Пусть никто не говорит, что республику нам завоевали капиталисты. Пусть никто не верит, что они будут ее для нас защищать и удержат ее. В решающий момент они ее предадут и продадут. Удержать и сохранить ее можем только мы. Рабочие. Поэтому необходимо сохранять единство и не уступать. Когда-нибудь мы покончим и с этой газетной травлей. Но теперь надо это всем вместе обмозговать. Нужно сказать, что делать и как делать. Но вот же есть воззвание руководства нашей партии. Воззвание центра нашей левицы. Вот оно. Читайте!

— Подожди, подожди, как это? Сам чорт тут ничего не разберет. Правительство нарушает принцип частной собственности. Ну и пусть себе нарушает. Пусть экспроприирует шахты и поместья. Ведь мы хотим же этого. Или, может быть, мы должны защищать принцип частной собственности? Нет, в самом деле, это сам чорт не разберет. Читайте дальше, может, станет яснее!

— Ну, это еще куда ни шло. Но зачем начинать с таких требований? В них нет ничего боевого. Это выглядит так, будто мы готовимся к тому, что проиграем битву, которая еще не началась. Нет, товарищи, я начинал бы не с этого. Ну, а дальше какие требования?

— Право проверять балансы и книги? Да что тебе это даст, чорт побери? Отправляйся в Каменноугольное общество горнозаводчиков и проверяй там книги. Найдешь там интересные вещи. Это верно. Установишь, что крадут и мошенничают оптом. Но какая тебе от этого польза, если ты не имеешь права тут же схватить этих воров и арестовать прямо на месте? Нет, нет, товарищи, это право проверять книги слабовато. Такое требование сегодня не мобилизует. Но погоди, дальше, может быть, будет что-нибудь посильнее.

— Хватит, подожди! Как же это так? Там, где будет установлено, что предприятие, то есть капиталист, имеет наличные средства… Что это такое наличные средства?

— Ну, если у него в кассе есть деньги.

— Ага, так, значит, если у него в кассе есть деньги, то рабочие, принимая во внимание дороговизну, имеют право на повышение заработной платы на тридцать процентов. Ну, это хорошо, с этим я согласен. Погоди-ка, товарищ. А что если у капиталиста в кассе-то ничего нет? Вот как у нас, на Энгерте. Общество заработало двадцать четыре миллиона. Но в кассе никогда ничего нет. Об этом уж постараются доктор Дейч и его компаньоны, чтобы в кассе было пусто. Чтобы они могли жаловаться, будто терпят убытки и не могут прибавить. Значит, если в кассе нет денег, то у рабочих нет права на эту тридцатипроцентную прибавку? А если рабочие хотят повышения заработной платы, значит они должны раньше постараться, чтобы в кассе были деньги. Но зачем их потом оставлять капиталисту? Будешь работать как каторжный. Наполнять ему кассу, а он ее будет обкрадывать? Забери ее у него, у негодяя! Экспроприируй его! Только когда шахты будут социализированы, шахтеры будут заботиться о том, чтобы в кассе действительно были деньги. Трудиться на капиталиста и иметь право на повышение заработной платы, только когда у него есть деньги в кассе? Нет, товарищи, так требования ставить нельзя. Если бы я сказал это у нас на шахте, меня бы избили до смерти. Чорт побери! Читайте дальше.

— Чтоб им провалиться! Почему все так округляют? Кто может отсюда что-нибудь извлечь для себя? Как мы у себя на Смечно можем знать, созрело ли поместье Клам-Мартиницев для социализма, — созрело или не созрело? Мы уже давно выгнали из Смечно господина графа.

— Значит, он у вас уже созрел. А у нас-то монахи бржевновские, бенедиктинцы. Созрели они уже или еще не созрели? Можем мы экспроприировать их владения?

— Подожди! Чего ты толкуешь об экспроприации? Разве ты не слышал? Ты не можешь его экспроприировать. Ты должен только подвинуть его до такого состояния, чтобы нельзя было больше его экспроприацию откладывать.

— Да оставь ты, кто же это будет подвигать поместье? Сразу видно, что ты железнодорожник. У нас нельзя толковать ни о каком подвигании поместий. У нас народ простой. Им слова нужно на лопате подавать. Либо забирай, либо не забирай. На бумаге-то можно написать. Как говорится, бумага стерпит. Но если хочешь, чтобы люди сделали что-нибудь толковое, ты должен им по-чешски сказать, как и что они должны делать. Подождите! Не перебивайте меня все время. Ну, какие там еще требования? Никаких? Чорт возьми, товарищи, этого мало для всеобщей стачки. Неужели, правда, в этом воззвании больше ничего нет?

— Тут еще есть заключение.

— Так читай его!

— Как ты читал там, вначале? «Помимо своей воли рабочие массы были приведены в движение!» Как это? Значит, партия этого не хотела? А если не хотела, то зачем призывает к всеобщей стачке? Руководство должно знать, подходящее это время для решительного боя или нет. Зачем позволять, чтобы нас вовлекали в движение против собственной воли? Нет, товарищи, нам все время чего-то недостает. Сдается, что и эта наша нынешняя партия не является той революционной партией, которая нам нужна. Все время что-то не так. Это не само собой вышло, что мы не приняли на съезде условий Коммунистического Интернационала. Мы боялись назваться настоящим именем. Мы думали, что если и дальше будем называться социал-демократами, то нам это поможет. Нам оставят Народный дом и типографию. Закон будет на нашей стороне. Чорта с два — на нашей! Для чего хвастаться, что я остался социал-демократом, когда меня в деревне никто не называет иначе, как коммунист и большевик? Ты прав. Дело-то тут даже не в названии. Дело в том, чтобы не бояться выполнить условия. У нас в теперешней левице тоже есть еще много людей, которые разыгрывают из себя революционеров. Когда им приходится выполнять условия, они почесываются и находят массу отговорок. «Широчайшие народные слои ставят требования». Как может говорить так руководство партии в решительный момент, когда надо мобилизовать массы на борьбу? Почему не сказать прямо: «Мы, руководство партии, выставляем эти требования. Мы выставляем их потому, что они являются требованиями широчайших слоев народа. Мы организуем борьбу за эти требования и становимся во главе этой борьбы». Вот это был бы ясный, революционный разговор. Вот как должно было бы говорить руководство нашей левицы, если б мы были уже революционной партией. Но мы не являемся ею, товарищи. Придется нам еще много учиться. Поэтому обдумаем вместе, товарищи. Нужно хоть в Кладно ясно сказать, чего мы хотим и как себе это представляем. Что должны делать люди на заводах, на шахтах, в имениях и в поселках.

Уполномоченные заседают. Создают комиссию. Вместе обсуждают вопрос и сообща вырабатывают требования и указания:

Так гласят указания. В субботу состоялся снова десятитысячный митинг на городской площади в Кладно.

На митинге выступают уполномоченные заводов и шахт. Выступает и Тонда:

— Сегодня много говорить не нужно, сегодня нужно действовать. Должны быть воплощены в жизнь лозунги, которые до сих пор только провозглашались. Мы объявили всеобщую стачку. Мы начали борьбу против капиталистического строя и преследований. В этой борьбе нет места нейтралитету. Все, кто сознает, что принадлежит к рабочему классу и трудовым слоям, должны встать в ряды борцов. Нельзя расчетливо выжидать и стоять в стороне. Сражающаяся армия должна быть дисциплинированной армией. Должна иметь надлежащее руководство, ответственное за все действия, которые будут предприняты. Вчера после обеда в Рабочем доме собрались представители всех рабочих организаций и объединений, а именно: областной исполнительный комитет социал-демократической партии, горняцкий комитет горного округа, профсоюзная комиссия, окружной комитет металлистов, центральный Совет рабочих, представители рабочих физкультурных объединений, легионеры, уполномоченные заводов и шахт, а среди них и уполномоченные от чешских социалистов, — и избрали единый революционный комитет. Этот комитет принимает на себя ответственность за организацию всеобщей стачки и всех действий, которые будут с ней связаны.

Сегодня же следует приступить к избранию революционных комитетов в количестве от трех до пяти членов в каждом населенном пункте, на каждом предприятии и в поместье. Это главная задача. Вечером в Рабочий дом в Кладно прибудут делегаты революционных комитетов со всех предприятий, поместий и населенных пунктов. Им будут даны инструкции, как поступать и как действовать. Мы, разумеется, не можем на открытом митинге развернуть весь план действий. Мы не будем заранее давать его классовому врагу.

Наша борьба направлена против крупного капитала. Это мы публично и торжественно здесь провозглашаем. Кто не встанет на защиту интересов крупных капиталистов, тому нечего опасаться. А если бы кто-нибудь захотел им помогать и встал бы на их сторону, даже если он не принадлежит к капиталистическому лагерю, — пусть учтет, что будет считаться нашим врагом. Мы с радостью отмечаем, что члены другого социалистического лагеря, чешские социалисты, работающие на шахтах и заводах, объявили о своей солидарности со всеобщей стачкой. Мы предупреждаем тех немногих перерожденцев, боровшихся раньше в одних рядах с нами, что они действуют неправильно. У них еще есть время исправить свою ошибку. А иначе мы будем относиться к ним, как к изменникам рабочему делу. Мы не потерпим, чтобы кто-нибудь коварно нападал на нас с тыла в борьбе, которую мы ведем против капиталистов. Не потерпим штрейкбрехеров и подлых провокаторов. На заводах, шахтах и в крупных поместьях работать воспрещается. Для производства работ, прекращение которых привело бы к аварии, будут поставлены требующиеся там рабочие. В каждом отдельном случае революционный комитет будет выдавать им особые удостоверения. Это постановление распространяется и на рабочих и на служащих. В каждом отдельном случае нужно руководствоваться указаниями центрального революционного комитета. Сельскохозяйственные рабочие постановили на своей конференции конфисковать все крупные поместья. Даны точные указания, как действовать при конфискации. Нужно, чтобы шахтеры, металлурги и все остальные рабочие повсеместно поддерживали начинания крестьян. Революционный комитет обращается к солдатам, полицейским и жандармам с тем, чтобы они не вмешивались в действия рабочих, чтобы не становились на пути всеобщей стачки и не поддерживали бы капиталистов.

Кладненские рабочие будут в борьбе стойкими. Центральный революционный комитет работает непрерывно. Обо всех важных делах и событиях уполномоченные обязаны сразу же сообщать в Кладно — лично или через посыльных. Требовать указаний и ими руководствоваться.

В борьбе, начатой рабочим классом, нам нечего терять, кроме своих цепей, но приобрести мы можем все.

Митинг окончен, массы расходятся, чтобы выполнить свой революционный долг. Вооруженных частей не видно. Только рабочие патрули охраняют заводские объекты и поместья. В кладненском Рабочем доме заседает революционный комитет. Здесь, как в улье. Уполномоченные приходят и уходят. На площади ежеминутно звенят бубенчики. Выпало много снегу. Уполномоченные и курьеры из усадеб и отдаленных поселков приезжают на господских санях. Они привозят сообщения.

Вот приехали из Смечно. Рассказывают:

— Вчера Совет сельскохозяйственных рабочих постановил забрать в свое управление смечненское поместье Клам-Мартиница. Это постановление объявили рабочим и с их согласия провели в жизнь. Были конфискованы усадьба, замок, пивоварня, овчарня, лесное управление и всё принадлежащее поместью. Служащих призвали подчиниться Совету сельскохозяйственных рабочих и остаться на своих местах. Служащие подчинились. Все необходимые работы ведутся под контролем рабочего управления. Обеспечены регулярные поставки молока. В поместье расставлены вооруженные рабочие патрули. После обеда в Смечно прибыл отряд во главе с поручиком. Он предъявил распоряжение охранять замок. По призыву рабочих солдаты сложили оружие. Офицер не хотел уходить с разоруженными солдатами. Было достигнуто соглашение. Солдаты могут остаться в Смечно. Но они не будут здесь нести караул. Охрану и всю ответственность за порядок берут на себя вооруженные рабочие.

Так же, как в Смечно, обстоят дела во всех крупных поместьях Кладненщины. Все подчиняются распоряжениям революционного комитета. Господин окружной начальник Россыпал ходатайствует о разрешении уехать в Прагу, чтобы подать рапорт. Революционный комитет отказал. Несмотря на это, господин начальник все-таки едет. Но уезжает недалеко. В Буштеграде дорогу преграждают шлагбаумы. У шлагбаумов стоит рабочая охрана. Господин окружной начальник сердится. Требует, чтобы его пропустили. Напрасно. Охрана неумолима. Господин окружной начальник возвращается в Кладно.

Еще в субботу поступили вести об организации революционных советов в пятидесяти семи населенных пунктах Кладненщины.

На вокзале патруль конфискует весь тираж всех буржуазных газет и журналов, поступающих в Кладно.

Это вызывает страшную панику. Синдикат журналистов по команде своих хозяев протестует.

«Этот поступок является неслыханной угрозой свободе печати», — заявляют журналисты.

Они не протестуют против того, что у социал-демократической левицы была насильно отобрана типография, у пражских рабочих отнята возможность издавать «Руде право», что на вокзале Масарика полицией была конфискована «Свобода», привезенная из Кладно взамен «Руде право». Тут синдикат ничуть не возражает. Да и почему бы ему возражать? С помощью цензуры, конфискаций и захвата типографии в капиталистическом государстве можно предотвращать издание антикапиталистических, рабочих газет. Это не угрожает ни свободе печати, ни самим журналистам. Но никто не имеет права угрожать свободе капиталистов, не мешает обливать грязью рабочих.

«Это дикое насилие, совершенное над «подлинной» свободой печати. Это прямая узурпация свободы слова, не говоря уже о материальном ущербе».

«Если произойдет еще один такой случай, когда насилие части населения будет угрожать свободе печати, мы прибегнем к репрессиям».

Так грозит рабочим синдикат журналистов. Но кладненцы не обращают на это внимания. В воскресенье они опять конфисковали буржуазные газеты и журналы на кладненском вокзале.

«Свобода» ищет дорогу в Прагу. Если нельзя прямым путем, найдет окольный. А кладненские женщины на что? Мудра, Шадек, Ружа Веселая, Анка Кодытек и другие. Они складывают «Свободу» в корзины, несут их в Стршебиховице. Из Стршебиховице по местной железнодорожной ветке едут в Кралупы. Из Кралуп — в Подбабы. А уже из Подбаб, с помощью тамошних рабочих, «Свобода» найдет дорогу в Прагу.

Кладненщину охватила всеобщая забастовка. Нигде не работают. Все безоговорочно присоединились к стачке. Все подчиняются революционной рабочей власти. Не вмешиваются даже войска. Рабочие патрули стоят на вокзалах, на заводах, в имениях. Проходят по поселкам.

А в Праге совещаются. Совещаются правительство и руководство левицы. Что делать?

Буржуазия видит, что не может собственными силами сломить революционное рабочее движение. Хотя и не во всей республике дело обстоит так, как в Кладно. Повсюду вспыхивает опасное пламя. Государственная власть и вооруженные силы часто подводят. Ославанские шахтеры разоружили воинский отряд, высланный для того, чтобы занять электростанцию. В Годонине работницы табачной фабрики заставили драгунов, которые были посланы против демонстрантов, сдать винтовки и вернуться в казармы. Забастовочное движение вспыхивает повсюду — на горняцком севере, в сельскохозяйственном Мельнике. Забастовка стала всеобщей и в Чешских Будейовицах, Тршебиче, в Иглаве.

Бывший премьер-министр Тусар уезжает из Праги. Он, дескать, едет лечиться в тихий уголок, прежде чем занять должность посла в Берлине. Пражский Град занят войсками. К Кладно стягиваются надежные воинские части, жандармерия и полиция. Кладно вызывает панический страх. Здесь бездействует вся официальная и государственная власть. Здесь управляют рабочие и их революционные комитеты. Их все признают, и им все подчиняются.

Признают это и в Праге, в правительстве и в коалиции. Кладно становится опасным для капиталистической республики. Этот город должен быть покорен. Солидарность кладненцев должна быть разбита, а они — наказаны. Это должно стать предостережением всем тем, кто когда-либо в будущем посмел бы подумать о подлинной социализации в республике. Чиновничье правительство бюрократа Черного собирает антирабочие силы. Составляет контрреволюционные планы.

В первую очередь правые социал-демократы. Генеральный штаб без войска. Мы им дали Народный дом, который им не принадлежал. Дали типографию, построенную на средства рабочих. Дали им газету. Без нас они бы ничего не имели. Обанкротившиеся вожди ничего не смогли бы сделать против рабочих. За это они должны нам отплатить. Армии, правда, у них нет, но все-таки они пользуются влиянием. Их люди сидят в профсоюзном центре. Сидят в руководстве профессиональных союзов. Они могут дезориентировать рабочих. Они могут разбивать единство. Могут сеять сомнения. Они могут предавать и нападать из-за угла.

Социал-демократическое руководство выполняет свою роль. Объединение профсоюзов не только отказывается дать указание об объявлении забастовки и повышении заработной платы и выставить другие экономические требования, на выполнении которых вот уже долгие месяцы настаивают рабочие всех отраслей, — Объединение профессиональных союзов поспешно сводит на нет все проходящие в этот момент стачки и отказывается от борьбы за повышение заработной платы. Оно призывает к порядку и к возвращению на работу. Грозит репрессиями всем членам, которые не подчинятся.

Революционный фронт содрогается, дает трещины. Рабочие на некоторых предприятиях колеблются и приступают к работе. Но Кладно держится твердо.

И несмотря на то, что Объединение профсоюзов подвело, а Чешская рабочая община[52] и другие профессиональные центры дезорганизуют рабочих, — все равно еще есть большая надежда на профессиональный союз железнодорожников. Им руководят левые. Во главе железнодорожников стоит депутат Бродецкий. Он объявил себя сторонником левицы. Он осуждает коалиционную политику правых. Обещает, что Уния железнодорожников выдвинет требования и призовет железнодорожников присоединиться к всеобщей забастовке.

В воскресенье в Кладно совещаются уполномоченные. Сообщают, какова обстановка. В Кладно и окрестностях обстановка превосходная. Забастовка всеобщая, солидарность полная. Симпатии большинства населения на стороне бастующих. Войска и полиция полностью нейтрализованы. Правительственные власти наблюдают за движением пассивно и беспомощно. Вызывает беспокойство только то, что вокруг Кладненщины стягиваются воинские части. Поступают сообщения о прибытии все новых и новых вооруженных подкреплений. Против Кладно собраны самые благонадежные и самые реакционные части армии, полиции и жандармерии. Это окружение становится опасным. Нужно было бы его прорвать.

Но как прорвать и обезвредить это контрреволюционное кольцо, грозящее сомкнуться вокруг Кладно. Вот этот вопрос и обсуждают уполномоченные. У них рождается идея. Поход на Прагу! Заманчивый лозунг. Уже сколько раз по самым различным — и важным — поводам шли кладненцы на Прагу. Еще в 1905 году, во времена первой русской революции, когда развернулась борьба за всеобщее избирательное право.

— Помнишь, Тонда? Помнишь, как вся Прага радостно встречала нас? Как мы подняли боевое настроение? Ты тогда тоже приветствовал нас вместе с жижковцами. А в прошлом году, в годовщину первого социал-демократического съезда в Бржевнове? И тогда нам все грозили. А мы, вопреки всем угрозам и предостережениям, дошли до самого Града. Мы демонстрировали под окнами правительства и президента. Ни одна рука не поднялась на нас. Почему бы не повторить это сегодня? Увидите, как снова поднимется настроение на пражских заводах, когда там услышат, что идут кладненцы. Решайтесь, дайте команду, пойдемте! — Вот что раздается из рядов уполномоченных.

Центральный революционный комитет обдумывает. Что делать? До сих пор в Кладно проходит только всеобщая забастовка. И хотя выставлены вооруженные посты, но это всего лишь забастовочные пикеты. Но идти на Прагу! Сегодня это будет не просто демонстрация. Перед Прагой, на Белой горе, за Дейвице и на Длоугемиле стоит артиллерия. Выступить сегодня на Прагу — означает перейти от всеобщей забастовки к вооруженному восстанию. У кладненцев есть винтовки. Есть и несколько пулеметов. Но у них нет орудий. У кладненского гарнизона нет артиллерии. А у Праги есть артиллерия, и она сосредоточивает ее против Кладно.

Тонда стискивает виски. Взвешивает и обдумывает.

— Как ты думаешь, Ванек? Должны ли мы это сделать? Так ли уж мы подготовлены? Как говорит о революции товарищ Ленин? Надо иметь решающее большинство на решающих участках. Сегодня в Кладно у нас есть решающее большинство. Это бесспорно. Вопрос в том, можем ли мы считать Кладно решающим участком в республике?

— Ну, я думаю, что таким участком остается Прага, Тоничек. Поэтому необходимо добиться решающего влияния в Праге. И правильно было бы сейчас двинуться туда и завоевать это влияние, — кивает головой старый Ванек.

— Значит, ты думаешь, что нам следовало бы попытаться?

— Нет, погоди. Я этого еще не сказал. Я думаю, что и революционная стратегия должна учитывать все обстоятельства и условия. Оружие у нас найдется. Солдаты готовы дать его нам. Но они с нами не пойдут. Они еще не созрели для того, чтобы самим примкнуть к революции. Не знаю, как другие гарнизоны, а кладненский гарнизон не будет стрелять в рабочих. Настолько-то уж он нейтрализован. Но все-таки дело еще не дошло до того, чтобы он стал бороться с нами в одном строю. А тем более, чтобы пошел в атаку на Прагу.

— Это верно. Но не это главное. Мы наберем людей для этих нескольких сотен винтовок. Они будут надежнее, чем нейтрализованные солдаты. Без винтовок нам люди ни к чему. Поход на Прагу — это не демонстрация, это уже бой. Не пойдем же мы против пушек с голыми руками, ведь нескольких сотен винтовок мало.

— Знаешь, Тоничек, меня даже не очень беспокоит оружие. Меня больше беспокоит руководство.

— Какое руководство, кого ты имеешь в виду?

— Кого ж, как не Микулаша.

— Я не знаю о нем ничего плохого. Никто на него не жаловался. До сих пор он хорошо организовывает наши вооруженные патрули.

— Да, никто не жаловался. Это правда, что мы не знаем о нем ничего плохого. Но мы и вообще о нем очень мало знаем, вот это-то мне и не нравится. Ты вот с ним знаком, а ты о нем что-нибудь знаешь? — спрашивает Ванек у Тонды.

— Ну, если уж быть откровенным, то я знаю о нем лишь то, что он сам о себе рассказывал. Он родом с Ганы. Из крестьянской семьи. В молодости поступил в кадетское училище. Дядя его был советником по делам церкви при императорском дворе в Вене. По его протекции Микулаш попал в Терезианскую академию. Там воспитывались для военной службы сыновья австрийской знати. Потом он служил в тирольских егерях. В двадцать три года был уже обер-лейтенантом. Для австрийской армии это была быстрая карьера. В 1909 году грозила война с Сербией. В Швейцарии сербы вербовали добровольцев. Микулаш сбежал в Швейцарию. Он хотел вступить в сербскую армию. Но до войны дело не дошло, и Сербия прекратила вербовку добровольцев. Микулаш остался у разбитого корыта. Он очутился без денег и без работы. Наконец, стал подсобным рабочим на строительстве. Между тем в Австрии военный суд приговорил его как дезертира к смертной казни. Семья хлопотала за него. Заступился дядя, и государь император помиловал его при условии, что Микулаш возвратится и вступит в армию. Тогда он вернулся, был разжалован и зачислен в армию простым солдатом. Когда в 1914 году вспыхнула война, он уже опять был командиром взвода. Ему возвратили офицерский чин и послали в Галицию против русских. При первом удобном случае он перебежал к ним со своим взводом. Попав в плен, он очутился на Украине. Перешел в православие. Принял имя Микулаш. Другое его имя — Франтишек. Потом в 1915 году вступил в Чешскую дружину, которая формировалась в Киеве. На съезде Дружины в 1916 году Микулаш был в оппозиции. Он был исключен из Дружины. По приказу президиума его арестовали, отвезли в киевскую крепость и передали русским царским властям. В крепости Микулаш познакомился с сербскими пленными. Заявил о желании вступить в сербские легионы, формировавшиеся в России. Его приняли. Он дослужился там до чина майора. В 1917 году началось разложение сербских легионов. Микулаш уехал в Одессу. Там он женился на дочери богатого одесского купца. Это и есть его Акулинка. Ты ведь ее знаешь, он привез жену с собой в Чехию. В июле 1917 года Микулаш вступил в русскую армию. Он был принят в чине капитана и причислен к штабу XI армии, где по собственному желанию был прикомандирован к штабу I Чешской добровольческой дивизии. А там, как он сам говорит, его не взлюбили. По совету самого профессора Масарика он выпросил отпуск и снова уехал в Одессу. Здесь его и застала Октябрьская революция. В январе 1918 года он вступил в части Красной Армии, действовавшие на юге России. Когда немцы оккупировали Украину, Микулаш вместе с остатками армии отступал из Одессы к Крыму, потом к Ростову, через Донскую область на Волгу и по Волге до самого Царицына и Пензы. В Пензе он опять сблизился с чехословаками. Но долго тут не задержался. Уехал в Москву. Между тем в Пензе дело дошло до известного конфликта между чешскими легионерами и большевиками. Микулаш был членом делегации, которой руководил профессор Макса. Эта делегация 1 июля 1918 года была послана через Пензу под Самару, чтобы на месте вести переговоры о ликвидации конфликта. Но здесь 20 июля Микулаш был арестован русскими властями и под конвоем препровожден в Москву. Он говорит, что его арестовали на основании фальшивых сведений и доноса со стороны руководства чехословацких легионов. В Москве в конце августа, после расследования, он был выпущен на свободу. И опять уехал в Одессу. Потом в январе 1919 года Микулаш возвратился из Одессы в Чехословакию. Ему присвоили чин подполковника и сделали заместителем военного коменданта Праги. Находясь в этой должности, он разработал проект организации чехословацкой армии, взяв за образец Красную Армию. Микулаш бывал в социал-демократическом Народном доме. Там я с ним и познакомился.

Кто-то ему посоветовал, чтобы он обратился со своим проектом прямо к премьер-министру товарищу Тусару. Микулаш Млчох так и сделал. Тусар его выслушал. Просил представить проект в письменном виде. Потом взял этот проект и пошел с ним в Совет министров — и вот результат: постановлением правительства Микулаш был немедленно отстранен от командования. Одновременно он был разжалован и уволен из армии без права на пенсию. Сразу же его выселили из квартиры, предоставленной ему во дворце Печека как заместителю пражского коменданта. Он очутился с семьей в полной нищете и приехал к нам в Кладно. Вот и все, что он сам рассказал о себе и что вообще о нем известно. Теперь, во время забастовки, он организует нашу вооруженную милицию. Он тоже с самого начала одержим идеей, чтобы мы выступили вооруженным походом против Праги.

— Видишь ли, Тоничек, я ничего не могу с собой поделать. Я все время вижу в нем только авантюриста. И то, что ты сейчас рассказал, еще больше убеждает меня, что это авантюрист. Я не вверил бы таким людям судьбу нашего движения и судьбу борьбы за социализм.

— Но Млчох пользуется популярностью. Его любят. Он умеет обращаться с людьми по-товарищески. Он отличный докладчик. Его доклады о России люди слушают, затаив дыхание. Чуть на руках его не носят.

— Это все я знаю, Тоничек. Авантюрист всегда в первую очередь старается быть популярным. Популярность для авантюриста — всегда самый лучший путь к карьере. У кого намерения честные, тот не гонится за популярностью. Тот должен иметь мужество говорить людям и неприятное, делать и непопулярные дела. Но хватит пока о Млчохе, обсудим наше положение. Поход на Прагу… Это действительно прекрасно. Народ просто одержим этой идеей. Но кто ее больше всех пропагандирует? Подумай-ка. Микулаш Млчох. О нем мы уже говорили. И еще Карел Вразек. К сожалению, он уполномоченный в Кюбецке. Он тоже гонится за популярностью. Только и знает, что ездит с ходатайствами в Прагу. Из-за каждой чепухи ведет делегацию в министерство. А зачем? Чтобы выбраться из шахты и покутить в пражских кабаках. Потом Лойза Муна — подожди, не кричи, не перебивай меня. Конечно, у него большие заслуги, так как, вопреки всей буржуазной клевете и травле, он показал, что действительно происходит в России. Но он влюблен в самого себя. Муна думает, что он один вызвал в Кладно нынешнее революционное движение. Думает, что если бы не он, не было бы красного Кладно. Чепуха, Тоничек. Движение здесь было. Это результат работы не одного человека. Это результат работы десятков и сотен зачинателей. Именно потому, что здесь было революционное движение, Лойза мог выступить по возвращении из России. Это шахтеры держали в узде бросавшуюся на него буржуазию, натравленных легионеров и мелкобуржуазную часть «соколов». Нет, нет. Запомни, что Кладно создало Муну, а не Муна — Кладно. Если Лойза не поймет этого как следует и во-время, то он потерпит крушение. Это верно, Тонда, так же, как то, что меня зовут Ванек.

— Ну, хорошо, товарищ. Я знаю, что во многом ты прав. Но это спешное дело, и мы должны как-нибудь его решить. Что ты советуешь?

— Что я советую! Продумать стратегию и оценить положение. Поход на Прагу — это, Тонда, уже не только политический вопрос, это вопрос военный. Скажем, ты пробьешься к Праге по Длоугемиле. Не испугаешься артиллерии. Вдохновишь людей, и они пойдут. Бросятся, как львы, когда будет нужно. А в самую критическую минуту неприятель вдруг окажется в твоем тылу. Откуда? Стянул подкрепления по железной дороге от германской границы, от Карловых Вар. Ты ведь прекрасно знаешь, что от Хеба уже подбрасывают подкрепления.

— Значит, ты считаешь, что ничего нельзя сделать?

— Вовсе нет, Тоничек. Сделать можно. Но только в том случае, если железнодорожники выполнят, что обещают. Если они завтра объявят всеобщую забастовку. Из-за бездействия железнодорожного транспорта неприятель в первые минуты не сможет использовать против Кладно свое превосходство. А когда потом в результате кладненского вооруженного восстания разгорится бой и в других областях, тогда уже превосходство будет на нашей стороне.

— Чорт возьми, Гонза! Тебе надо было родиться генералом, — смеется Тонда. — Значит, если завтра железнодорожники объявят забастовку, как обещает Бродецкий, то мы пойдем на это. Мы превратим всеобщую забастовку в вооруженное восстание. Ну, до завтра. Только бы Бродецкий и железнодорожники не подвели.

Старые товарищи пожимают друг другу руки и расходятся.

Декабрьское утро. Понедельник. Кладно кутается во мглу тумана. Шлак на отвал не выливают. Красное зарево погасло. Рано утром Тонда уходит в Рабочий дом. Он знает, что сегодня решающий день. Он ждет ответа на вопрос: «Пойдут поезда или нет?»

Поезда идут. Левое руководство, железнодорожников не призвало к всеобщей забастовке. Несмотря на свое радикальничанье и на все свои обещания, которые он давал публично и открыто, Бродецкий обманул. Поезда идут. Но есть известия и похуже. Железное кольцо все сильнее сжимается вокруг Кладно.

В Рабочем доме Тонду ждет посыльный из Лужны.

Он приехал рано утром поездом. Товарищи сообщают: ночью из Карловых Вар прибыли в Лужну новые воинские эшелоны. Эшелоны были поставлены в тупик. Войска ждут дальнейших приказов. Ждут приказа двигаться на Кладно.

В таком положении необходимо быстрое решение.

Собираются уполномоченные. Дальше откладывать невозможно. Кладненцы должны решить вопрос. И они решают: превращать всеобщую забастовку в вооруженное восстание преждевременно.

— Раз не пойдем на Прагу, значит мы все проиграли, — говорит Вразек из Кюбецка, надевая свой пиджак и фуражку.

— Куда ты так спешишь, Карел? — удивляются товарищи.

— На шахту, конечно. Думаете, Кюбецк будет ждать, чтобы приступить последним?

— К чему ты хочешь приступить? — говорит Ванек.

— Да к работе же, товарищи, раз мы не идем на Прагу. Для чего же тогда бастовать? Бог помочь!

— Никуда ты не пойдешь, трус вонючий! — кричит Ванек. — Забастовка не кончена. Забастовка продолжается. Значит, так и надо действовать. Тонда скажет нам, что и как. Говори коротко и быстро. Чтобы каждый мог скорее выполнить то, что ему поручат. Нельзя допускать паники. Ты, трактирный герой! — Ванек сверлит Вразека грозным взглядом и бичует словами.

Вразек исчезает в задних рядах и усаживается сгорбившись. Его маленькая фигурка теряется в толпе уполномоченных. Тонда дает указания:

— Товарищи, наша всеобщая забастовка — правильное и законное дело. На каждом предприятии рабочие предъявили требования. Глупо было бы кончать забастовку, когда она так разрослась и проходит с такой солидарностью. Правда, верно и то, что мы готовились к вооруженному восстанию. Но у революции тоже есть своя стратегия. Чтобы революция победила, ее нельзя совершать обособленно. В одном только месте. Мы бы допустили тактическую ошибку, если б позволили подавить и уничтожить движение в Кладно, где оно лучше всего организовано. Враги использовали бы это для уничтожения коммунистов во всей республике. Кладно и дальше должно нести вперед красное знамя. Мы снова убеждаемся, как правильны слова товарища Ленина, что без дисциплинированной коммунистической партии невозможна победоносная социальная революция.

Мы не отказываемся от победоносной социальной революции. Поэтому мы и должны укреплять кладненское революционное движение, чтобы оно и в дальнейшем способствовало созданию коммунистической партии. Мы прекращаем подготовку вооруженного восстания. Мы усиливаем всеобщую забастовку. Нужно повсюду превратить вооруженные патрули в забастовочные пикеты. К работе не приступать вообще! И в Кюбецке тоже. Слышишь, Вразек? Руководство партии не отменяло забастовки. Что скажут нам товарищи в других областях, где по призыву посланных нами делегатов только еще разрастается забастовочное движение, если бы Кладно вдруг капитулировало? В забастовке надо выстоять. А если придется ее кончать, кончим организованно и последними. Запомните это. Еще сегодня надо везде сделать все, что необходимо. Надо организовать резервное руководство. Возможно, дело дойдет до арестов. Первыми на очереди будут члены революционных комитетов. Но это никого не должно испугать. Их место займет новое руководство. Новые забастовочные пикеты.

— Примите женщин, товарищи! Мы будем дежурить в пикетах! — кричат Мудра, Шадек и другие присутствующие здесь женщины.

— Примем, товарищи. Кладно не даст победить себя и разбить. Докажем, что на место выбывших встанут новые бойцы. В конце концов наше дело победит. Россия и дальше будет для нас маяком и образцом.

— Будет. Клянемся! — гремит зал.

— Еще одно важное дело. Указание для тех, кого, паче чаяния, арестуют. Не надо говорить о наших замыслах, о том, что и как мы подготовляли. Мы начали забастовку как протест против преследований. Мы боремся за свои рабочие требования на предприятиях. За социализацию шахт и крупных имений. Мы создали все условия для забастовки. Все мероприятия были направлены на то, чтобы обеспечить мирное течение забастовки и ее победу. Обо всем этом сказано в постановлении, которое мы размножили. Оно датировано минувшей пятницей. Не нужно говорить, что его издали только сегодня. Вы получили его еще в начале забастовки, в пятницу и в субботу. Поступайте согласно этому постановлению и им руководствуйтесь. Постарайтесь, чтобы и все остальные держали язык за зубами. Мы достигнем этого только в том случае, если все увидят, что мы не сдаемся, не хнычем и не капитулируем. Мы еще повоюем, товарищи.

Уполномоченные расходятся. Они идут выполнять указания, изложенные в постановлении.

События быстро развиваются. Так же быстро со всех сторон подступают к Кладно военные отряды. Приходит сообщение об аресте забастовочных пикетов. По направлению от Праги к Унгошти, Енче. По направлению от Раковника к Лужне, Рженчове — и на других направлениях.

У Тонды конфликт с окружным начальником советником Россыпалом. Арестованных пикетчиков бьют и истязают. Тонда по телефону обращает на это внимание окружного начальника и возлагает на него всю ответственность. До сих пор забастовка протекала мирно. Нигде не доходило до насилий. На шахтах, заводах и в имениях делается все, что необходимо и обеспечивает безопасность работы; сделано все для того, чтобы не было аварий и после окончания забастовки работа могла быть возобновлена без помех.

— Тогда заканчивайте забастовку, — говорит окружной начальник.

— Нет, господин начальник, мы ее еще усилим.

— Как? Что вы собираетесь сделать? — спрашивает советник Россыпал.

— Мы не будем препятствовать, если рабочие, озлобленные насилиями жандармов, отзовут охранные команды с шахт и от домен.

Господин советник выронил телефонную трубку.

Ночью полностью сомкнулось вооруженное кольцо вокруг Кладно. Сомкнулось и вокруг Рабочего дома. Жандармы, войско, вооруженные «соколы», черносотенцы Черженского в русских папахах со всех сторон окружают Рабочий дом. Под сапогами скрипит снег. В ночи блестят штыки. В стороне, за кордоном, охраняемый штыками жандармов, стоит дрожащий советник Россыпал.

Наконец-то! Из Рабочего дома жандармы выводят связанного Тонду и несколько уполномоченных. Господин советник Россыпал облегченно вздыхает.

В час ночи он сообщает по телефону в Прагу:

— Все члены революционного комитета арестованы и отправлены на автомашинах в Прагу.