Красное зарево над Кладно

КЛАДНЕНЦЫ ПРИСЯГАЮТ НА ВЕРНОСТЬ ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

В ранний утренний час во всех поселках кладненской округи наступило оживление. В день Первого мая Кладно не может обойтись без ранней побудки. По поселкам с самого утра ходят горняцкие оркестры. Надо разбудить спящих: демонстрация начнется рано.

На улицах гремит музыка. Всполошившиеся жители покидают свои постели и появляются у окон. Окна отворяются. Из них высовываются фигуры людей, только что вскочивших с постели и не успевших привести себя в порядок. Только верхняя часть тела кое-как прикрыта одеждой, которую они успели схватить и накинуть на себя. Люди радостно машут из окон и приветствуют оркестры и их свиту. Есть много ранних пташек, которые Первого мая не пропустят случая пройтись вместе с оркестром.

В поселках царит радостное майское оживление и чувствуется какая-то приподнятость. Но есть некоторые семьи, где побудка не вызывает радости. Заспанный буржуй ворочается в постели: «Это еще что? Музыка? Ах да, у большевиков праздник. Разрази их гром! Хоть дождь пошел бы, что ли. Нет дождя? Правда, не идет?» Сквозь занавески в комнату пробиваются ликующие лучи весеннего солнца. Этого довольно, чтобы на весь день испортить настроение буржую, ненавидящему социалистов. И ко всему еще, слышишь? Бах-бах-бах! «Господи Иисусе, жена, кажется, стреляют? Погляди-ка, кто это стреляет? Большевики? Значит, все-таки правда то, что военная полиция заявила брату Клофачу. На Кладненщине у большевиков целые центнеры взрывчатых веществ. Почему у них это не конфисковали? На что же тогда военная полиция? Иисус-Мария, слышишь, старуха, вот сейчас пальнуло совсем близко. Ну, дождались мы. Переворот. Революция. Народные комиссары, Советы рабочих. Как это все может выдержать порядочный человек? Слышишь, опять — бах-бах! Началось. А? Это только ударили в большой барабан? Хулиганы! Как раз под нашим окном! Конечно, это они нарочно. Но все-таки, слушай, старуха, кажется, стреляют. Господи Иисусе, как гремит! Что ты скажешь? Думаешь, из мортиры? Ну? А ведь похоже! Но это просто хамство так пугать рано утром порядочного человека. Подождите, мерзавцы, мы вам этого не забудем. Припомним когда-нибудь. Долго вы тут распоряжаться не будете. Дайте нам только укрепить республику. Мы вас снова научим почитать начальство и слушаться господ. Но сегодня, пожалуй, лучше из дому носа не высовывать. Жена, спусти шторы. Пускай это проклятое солнце не светит сюда так вызывающе. Неужто там, в небесах, не могли придумать ничего лучшего? Первое мая, а дождя нет. Чорт бы все это побрал!» Заспанный буржуй поворачивается на другой бок и с головой укрывается периной. А солнышко светит и светит.

Весенний майский день, каких, правда, бывает немного. Все дороги, ведущие в Кладно, ожили. Бесчисленные колонны рабочих и работниц из всех поселков и деревень спешат на майский смотр. Красный Кладно демонстрирует свою силу. В Кладно приезжают делегации рабочих даже из отдаленных мест республики. Среди них делегация коммунистической молодежи Краловских Виноград. Здесь и члены Марксистского международного объединения в Праге[38]. Есть тут и брненцы и иные. Они хотят видеть Первое мая в Кладно. Первое мая в области, которая по всей республике объявлена «большевистской». Колонны направляются к Рабочему дому. Здесь, на площади и прилегающих улицах, люди выстраиваются в ряды. Тут все колонны из разных мест вливаются в единый главный поток. Красные знамена сверкают над толпой, точно вытканные золотом. Отдельные колонны, дойдя до площади, разделяются на группы. Женщины, горняки, металлурги, молодежь, легионеры и другие. Каждую новую колонну приветствуют ликующими возгласами и рукоплесканиями. Наконец общая колонна построилась и в половине десятого выступает с площади. Во главе демонстрации, с национальным флагом и красным знаменем в руках, шагают легионеры, вернувшиеся из России, Франции и Италии. Все поражены тем, что их так много. Ведь министр национальной обороны брат Клофач запретил легионерам и войскам принимать участие в майских демонстрациях. Но в Кладно, как видите, приказ нарушили. Легионеры участвуют в майской демонстрации и шагают бок о бок с остальными трудящимися. Поэтому их приветствуют по-особому — восторженно, радостно и любовно. И легионерская масса пробуждается. Она освобождается от дурмана и разрывает хитросплетения лжи, которой была опутана. Действительная жизнь и обстановка оказались не такими, какими представляли себе братишки! То, за что они боролись, к чему стремились и что им обещали, — не исполнилось. Не исполнилось потому, что при нынешнем положении дел это исполнить невозможно. Республика остается капиталистической. Капитализм не может всем обеспечить счастливую жизнь. Он не может ее обеспечить и той массе борцов, которые проливали свою кровь за республику. Капитализм помогает только немногим избранным. Легионеры все яснее чувствуют и понимают это. Чехословацкая армия не была перестроена на демократической основе. Не допускается, чтобы в ее офицерский корпус влилась свежая кровь. Кроме нескольких легионеров, выдающихся специалистов, на руководящие посты в армии приглашены только старые офицеры императорско-королевской австрийской армии. Рабочих и других трудящихся, даже если они в рядах легионеров боролись против Австрии, лишили возможности учиться в школах и на курсах, а без этого они не могут быть назначены на высшие командные посты в армии. Правительство и его руководящие деятели прилагают все усилия к тому, чтобы в республике все осталось по-старому. И чтобы в армии тоже все осталось по-старому. Об этом пекутся господин министр Клофач и военные начальники. Вот почему легионеры протестуют, вот почему, несмотря на запрещение министра национальной обороны брата Клофача, они сегодня шагают по Кладно в рядах первомайских демонстрантов. Они маршируют под красными знаменами. Маршируют вместе с большевиками. За легионерами во всю ширину улицы — море красных маков. Это кладненские женщины влились в ряды майской демонстрации. На головах у них по-бабьи повязаны красные платки. Тысячи красных платков, без конца и краю. Впервые в таком количестве они появляются на пролетарской демонстрации. Громко раздаются их выразительные голоса, провозглашающие лозунги. Женщина-работница пробуждается! Женщина больше не хочет быть рабыней! Она хочет быть и будет равноправным членом общества. И она станет им, потому что решила бороться за свое равноправие. Она понимает, что не сможет добиться лучшей жизни ни просьбами, ни мольбами. Ежеминутно раздаются ликующие возгласы. Узнаешь знакомые лица. Маржка, Ружа Веселая, Шадек, Ванек и Мудра. Идут и идут. Возбужденные, исполненные веры в лучшее будущее. Кроме женщин, сегодня в колоннах шагают и другие новые участники демонстрации, которых тоже раньше упускали из виду и недооценивали. Это массы батраков. Январская стачка их многому научила. Январская стачка их закалила. Она влила их в ряды профессиональной организации. Включила в могучий поток пролетариата, борющегося за свои права. Убедила и их, что без социализма нет счастливого будущего. Основное ядро, как всегда в Кладно, составляют горняки и металлурги. Тяжела их работа и трудна их жизнь. Жестки их руки и тверда их воля. Они не поддадутся. Темное подземелье шахт усиливает их отвагу. Жар домен их закаляет. Стократ побежденные и порабощенные, они снова смыкаются в строю и снова идут в атаку. Они верят, что призваны сами решать свою судьбу и судьбу всего общества. Они знают, что придет время — и они будут ее решать, что бы ни происходило сейчас. Решительный момент приближается, поэтому сегодня особенно тверда и решительна поступь горняков и металлургов. Это похоже на то, когда на заводской отвал выльешь раскаленный шлак и ощутишь его горячее дыхание, разрушающую и могучую силу, которую он излучает. Да, разрушающая мощь и огромная, нераспознанная творческая сила плавится в этой массе демонстрантов. Десятилетиями она зрела и закалялась. Десятки и сотни раз бывала отброшена назад и разбита. И опять наливалась отвагой и закалялась. Снова и снова созревала в труднейших условиях. Она готова к подвигам, полна решимости выполнить свою миссию. Несгибаемая и творческая. Решившая разрушать и созидать. Она ждет только крепкой руки вождя, который бы ее сплотил и правильно направил ее разрушительную и творческую энергию, вождя, который вырос бы из нее и с ней слился. Жил ее жизнью и ее желаниями. Понимал ее нужды и ясно выражал ее мысли. Рассеял колебания и вел к победе.

Но в этом вся трагедия. Вождя здесь нет. Он мог быть и ему следовало тут быть, но в решительный момент он подвел. Он испугался силы, которую сам создал. Испугался боевой решимости тех, которых целыми десятилетиями подымал из пыли, призывал и организовывал. Этим вождем должна была стать социал-демократическая партия. В течение долгих десятилетий она руководила упорными боями против капиталистической тирании и эксплуатации. Из маленьких всходов она выросла в опасную силу. Десятилетиями ждала она решительного дня, а когда этот день наступил, — оказалась неспособной выполнить революционную миссию, к которой готовила рабочий класс. В решающий революционный момент нет решительного революционного руководства. Рабочие массы во всей республике чем дальше, тем острее это чувствуют. Они чувствуют это после победы на выборах и особенно сегодня, в день Первого мая. А сильнее других это ощущают кладненцы. Поэтому они поднимают знамя борьбы не только против капитализма, против господства буржуазии и ее происков. Они поднимают знамя борьбы против бессилия своей собственной социал-демократической партии. Против ее оппортунистического руководства, пораженного маразмом.

Огромным потоком катятся кладненцы по Королевскому проспекту к главной площади. Они демонстрируют и протестуют. Сегодня, в день Первого мая, они хотят ясно выразить свое недовольство. Они недовольны положением в республике и в своей собственной партии. Обратите внимание хотя бы на лозунги на их стягах. Это не официальные лозунги коалиционной правительственной партии. Вот, читайте их:

«Да здравствует русская Октябрьская революция!»

«Да здравствует Коммунистический Интернационал!»

«Будущее принадлежит пролетариату!»

«Россия — наш образец!»

«Кто не работает, тот не ест!»

«Слава русской революции!»

«Долой капитализм!»

«Долой коалиционное торгашество!»

«Хотим социалистическую республику!» — и так далее.

Наконец вся десятитысячная масса собралась на площади и остановилась. Плечом к плечу. Стоит и ждет.

Ждет исторического момента. Открытия митинга. Сегодня это не только майский митинг. Это торжественная присяга — десятки тысяч новых бойцов встали здесь, чтобы пополнить поредевшие ряды. Чтобы гордо и бесстрашно развернуть знамена. Чтобы показать свою непоколебимую решимость идти вперед. Читайте, что пишет о митинге кладненская «Свобода»:

После митинга его участники разошлись по домам. Многие остались в Кладно на торжества, которые происходили после полудня. На майские торжества в Кожевом лесу.

Сколько воспоминаний связано с этими торжествами! Сколько знаменательных событий с ними связано! Торжества в Кожевом лесу в Кладно должны быть проведены в день Первого мая. Как невозможно отменить народный митинг Первого мая, так невозможно отменить и эти вечерние торжества. В нынешнем году кладненцы особенно к ним готовились. Поэтому хочется, чтобы они удались. Как будто и погода поняла это. Редко так хороша бывает погода в день Первого мая. Буржуазные пессимисты и впрямь должны завидовать большевикам. Что же, выходит, и там наверху все идет кувырком. Если всемогущий не может послать на этот большевистский сброд гром и молнии, то хотя бы, по крайней мере, наслал хороший дождь. Но нет, как назло, светит солнышко. Светит солнышко — и потому в лесу весело. Поскорее, торопитесь: в лесу сегодня масса аттракционов! Напрасно буржуазная печать проклинает кладненцев и призывает на их головы божью кару. Этот сброд дичает день ото дня. Право, их уже невозможно терпеть. Для них нет ничего святого. Они все превращают в шутку и пошлость. Как это только терпят подобные выходки? Ведь такого здесь раньше никогда не бывало. Посмотрите-ка! Процессия уже направилась от Рабочего дома к лесу. Что это там впереди? «Кавалерия»[39]! Опять бесчинствует Гонза Веселый. Видите, каков он? Этого Гонзу ничем не проймешь. Перед войной его выгнали с завода за то, что он организовал стачку. Годами он не мог найти работы. Почему? Да как вы можете спрашивать? Кого выгонят с завода за стачку, тот ни в Кладно, ни в окрестностях не найдет работы. Он навсегда отмечен. Вот поэтому не получил работы и Гонза Веселый. А сорванцов у него было, что маку в поле. Господа надеялись его сломить. Мол, станет ему невтерпеж и он запросит милости. Но Гонза — ни в какую. Он начал распространять «Свободу». Разъезжал по шахтерским поселкам на своем старом велосипеде, который когда-то вытащил со свалки и починил. Добрая, Доксы, Дружец, даже Жилина и так далее — это все его район. Стал играть на гармонии в трактирах, где собираются шахтеры. В конце концов Гонза научился играть один за целый оркестр. Гармонь, бубен, медные тарелки — все заставляет звучать и петь под своими руками и ногами. А вон, глядите, какие лошади! Как это здорово он умеет все устраивать. Мальчишки помешались на его кавалерии. Ну-ка, посмотрите! Посмотрите, какая удачная фигура. Правда? Вон тот генерал с выпученными глазами, который так шевелит усищами. А что это у него написано на красно-желтой ленте на груди? Анти-антимил-антимилитарист Клофач! Да нет, не может быть! Это все-таки чересчур. Публично издеваться над военным министром! Где же полиция? Полиция? Да вы смеетесь, разве она сегодня в Кладно что-нибудь значит? Сказали бы лучше «Совет рабочих», — дело другое. А кто это, вон там — маленький, с хитрецой, у которого кляча все время пятится назад? Кто это? Он тоже кого-то напоминает. Кто бы это мог быть? А-а, Й. С. Махар — писатель[40]. Он теперь генерал-инспектор армии. Ну, чорт с ним. Над ним-то пускай издеваются. Он заслужил. Это тот, кто сочинял похабные стихи про чешских патриотов. Он ругал доктора Крамаржа и сказал о сотрудниках газеты «Народни листы», что им-де надо на Вацлавской площади наплевать в лицо. В общем тертый калач. Как его только могли сделать инспектором армии? Впрочем, не удивляйтесь. Ведь он теперь тоже состоит в партии Крамаржа. Теперь-то уж, небось, не плюет в лицо сотрудникам газеты «Народни листы». Ведь он сейчас сам пишет в этой газете. Неужели? Не может быть? Все это натворила национальная революция. Вот это и есть переворот, дорогой мой! Нынче не время для старых раздоров. Сегодня все, кто любит нацию и родину, занимает солидное положение и кое-что имеет, — все должны держаться заодно, а то эти большевики в минуту их разделают под орех. Вы же видите, что они себе позволяют в Кладно. Слава богу, хоть образумился буржуазный патриотический фронт. Сегодня надо позабыть старые раздоры. Простим друг другу, что было, и вместе бросимся на большевиков.

— Вы правы. Смотрите, сколько их. Конца нет. Давайте лучше уйдем, а то только зря будем злиться на эту голь. — Вы правы. И это они позволяют себе здесь, в городе! На общественной улице. Что же будет там, в лесу? Тихий ужас! Мой мальчик рассказывал, что там все подготавливается. Будут распевать сатирические песенки и демонстрировать соответствующие картинки. Говорит, всех высмеивают. Даже про папашу Масарика там есть. — Бросьте! Разве это возможно? Впрочем, знаете, между нами, действительно не мешает слегка ущипнуть этих господ наверху. Ведь они, проклятые, тоже когда-то пили нашу кровь, как и он. Вы понимаете, кого я имею в виду? Помните, во время процесса Гильснера? Он заступался за евреев, а против нас, порядочных чешских патриотов, писал статьи. Тогда еще он хотел выступить в кладненском Доме соколов! Вот был скандал. Помешать ему не удалось. Его защитила эта шахтерская сволочь. Но когда он направился к трибуне, тут мы завопили: «Долой продавшегося евреям!» И швырнули несколько тухлых яиц. Вот видите, кто бы тогда сказал, что когда-нибудь он у нас станет таким хорошим? Не будь его ума, тяжело было бы нам одним справляться с этими большевистскими мятежниками. Наш доктор Крамарж — великий вождь, но что ж поделаешь, у него есть фабрики.

Все знают, как он наживается на рабочих. И хотя он, конечно, желает нации только добра, о нем говорят — капиталист. Да, да. Вот до чего мы докатились. Раньше, бывало, чем богаче человек, тем больше ему почета. Люди снимали перед ним шапку, руки целовали. А теперь? Теперь если человек имеет какой-нибудь доходный дом и у него хорошо идет торговля, то, по их мнению, он должен этого стыдиться. А уж, тем более, если он владелец фабрики. С фабрикой нынче трудно завоевать популярность в народе. Поэтому чем дальше, тем больше затирают нашего доктора Крамаржа. Да и стареет уже, бедняга. Не успевает быстро поворачиваться. Теперь-то ведь фабрикой на людей не подействуешь. Теперь к ним надо идти с проповедью гуманности и демократии. Но пусть так. Пожалуйста, получайте гуманность, демократию, равное право участвовать в выборах. Почему бы не доставить вам удовольствие, раз это мне ничего не стоит? Но вы уж не посягайте на мой доходный дом и магазин. Оставьте в покое мои гражданские доходы и прибыли. Понимаете, сосед? Нам тоже нужно уметь развиваться. Уж такое нынче время, что все движется вперед. Нынче, если вы хотите кое-что приобрести и сохранить, то должны быть прогрессистом, с реакцией далеко не уедешь. С реакцией плакали бы наши доходы. Нет, я решительно за прогресс. За мирную эволюцию. Я верю в нашего папашу президента. Хоть я тогда и кричал на него и швырял тухлые яйца. Да здравствуют гуманность и демократия! Лишь бы это не угрожало капиталистической прибыли и доходам.

Я верю, что под руководством папаши президента все пойдет хорошо и мы, наконец, покончим с этими большевиками. Вспомните, сколько хлопот наделали нам перед войной социал-демократы. А теперь? Теперь они тоже стали другими. Умный человек не может всю жизнь сходить с ума. Он должен когда-нибудь образумиться. И вот социал-демократы уже начинают понимать, что к чему. Взгляните-ка на этого Тусара. Разве можно на него жаловаться? Это только шахтеры, которых сбил с пути большевизм, думали: вот погодите, когда станет товарищ Тусар премьер-министром, посмотрите тогда, что будет. Будет революция. Он капиталистов в порошок сотрет. Успокойтесь, голубчики. Разве премьер-министры делают революцию? Так могут думать только глупые шахтеры. Но министры? У них столько дел в правительстве, что им вообще некогда заниматься подобной чепухой. Однако я слышал, что члены социал-демократической партии этим недовольны. Говорят, они возмущаются. Вот хотя бы в Кладно. Гм-гм. Подумаешь, возмущаются, негодуют! Вы ведь знаете, что не из каждой тучки идет дождь. Правда, нынче у господина Тусара неприятности в партии. Но будем надеяться, что вечно они продолжаться не будут. В случае необходимости мы ему поможем. Что? Мы, капиталисты, поможем социалисту? Никогда!

Ну, ну, сосед спокойнее. Помните: рука руку моет. Сегодня ты мне, завтра я тебе. Если мы хотим мирной эволюции, то не должны быть твердолобыми. Мы должны приспособляться.

Ну, хватит о политике. Подумаем о более приятных вещах. Давайте-ка зайдем выпьем по стаканчику.

— Не знаю, право, погода хорошая, я обещал жене…

— Полноте! Куда же вы сегодня можете пойти погулять? Ведь не пойдете же в Кожеву за большевиками?

— Что это вам пришло в голову? Я вовсе и не хочу. Это жена думала, что мы могли бы пойти к бойням и сделать вид, будто симпатизируем шахтерам. Знаете, ведь мы только еще начинаем обзаводиться. Торговлишка-то еще идет, а вот доходный дом пока не дает прибыли. Жена думает, что надо бы пойти, так сказать, ради клиентов. Ведь мы в Новом Кладно вынуждены иметь дело с шахтерами. Но мне не хочется идти. Ведь раздражает, когда слышишь их музыку. От одного этого удар может хватить.

— Ну, вот видите. И в самом деле, необходимо успокоиться. Надо перейти на другие темы. Забудьте о прогулке и пойдемте…

— А куда?

— К Ждярской. Не упускайте, там есть новый товар. А какие красотки! Поверьте мне… И потом, хотя я и за мирную эволюцию, но это стоит переворота. Идемте, идемте, сосед. Надо забыть о большевиках. Нельзя быть таким эгоистом. В демократической республике нужно быть гуманным. А тем девушкам тоже кое-что нужно: если хочешь быть красоткой, надо одеваться. А раз человек сам зарабатывает, то и ближнему своему должен это позволить. Но, признаюсь вам, меня на тряпки не поймаешь. Я люблю все в натуральном виде. Хе-хе! Понимаете? Ну, пойдемте. — Два жирных бездельника перестают обращать внимание на шествие и поворачиваются к нему спиной. Медленно, вразвалку они проходят мимо реального училища. Направляются к Ждярской.

Между тем последние ряды демонстрантов перешли на другую сторону и приближаются к бойням. «Кавалерия» Гонзы Веселого уже давно дошла к месту торжества в Кожеве.

— Мне хочется увидеть, что это за большой сюрприз, о котором все время говорили. Ты ничего не знаешь, Маржка? — обращается жена Мудры к жене Тонды, которая шагает среди демонстрантов, ведя за руку маленьких Маню и Иржину.

— Теперь уж я могу выдать вам этот секрет, товарищи. Все равно вы попробуете это через несколько минут. Но мужу об этом ни гу-гу! А то скажет, что я не умею хранить тайну, — решается Маржка.

— Ого, так, значит, это что-то съедобное? Говори скорее. Что это такое будет? — пристают любопытные женщины.

— Белые роглики[41], — выдает тайну Маржка.

— Да брось ты, откуда их возьмут? Ведь, роглики печь не разрешается. Как же их будут здесь продавать? — Так реагировала на маржкину новость толпа женщин.

Идет второй послевоенный год. Но продовольственные затруднения не прекращаются. Муки все время нехватает. Ее нехватает даже на скудный хлебный паек. Поэтому изделия из белой муки еще запрещены. Не разрешается их выпекать. Маленькая Иржина нетерпеливо тянет мать за юбку.

— Мама, что такое роглики? Какие они? А мне тоже Дадут?

Она, конечно, не помнит рогликов, ведь в начале войны ей было всего два года.

— Да, да, тебе тоже дадут, только ты должна хорошо себя вести, — уверяет дочурку мать. Потом отвечает на вопросы любопытных женщин.

— Знаете, рабочие с мельницы Фишла рассказали, что на паровой мельнице мелют на сторону. Совет рабочих провел ревизию. И действительно было конфисковано несколько мешков муки. Поэтому президиум Совета рабочих решил отпраздновать Первое мая мукой Фишла. Из белой муки напекли рогликов, которых в Кладно уже годами никто не видел. Вот посмотрите, какая там очередь собралась, — показывает Маржка подругам, направляясь вместе с ними к месту торжества.

— Ну, и хороша же ты! Не могла нам об этом раньше сказать, чтобы мы поторопились. Теперь-то нам ничего не достанется, — журят женщины Маржку.

— Хватит, не бойтесь. Об этом уж позаботились. Каждый может купить только две штуки, — уверяет Маржка.

— Ну да, вон сколько там столпилось ненасытных. Спрячут и будут становиться по нескольку раз, а остальным так ничего и не достанется. Как в такой суматохе разберешь, кто уже получил? Неужели лучше не сумели организовать? — возмущаются женщины.

— Не бойтесь, все организовано, как надо, — снова объясняет Маржка.

— Да как, расскажи, пожалуйста? — удивляются женщины.

— Каждый должен предъявить входной билет, на нем сделают отметку, чтобы нельзя было получить еще раз, — объясняет Маржка подругам.

— А ведь он может купить второй билет, — возражает жена Мудры.

— Может, но это не беда. Тогда от праздника будет больше выручки.

— Ну, это мы знаем. Твой Тонда всегда только и заботится о том, чтобы профсоюз заработал как можно больше, — говорят женщины.

— Но ведь это тоже необходимо, товарищи. Кладно теперь не может думать только о себе. Оно обязано заботиться об агитации в тех областях, где руководят правые. Надо быть довольными, что мы выручаем деньги на праздниках. Выручка идет в пользу «Свободы». Нужно, чтобы «Свобода» стала ежедневной газетой, — вступает в беседу старая жена Ванека.

— Да ведь мы против этого ничего не имеем. Мы рады. Это мы только напоминаем Маржке, какие у ее Тонды бывают идеи. Он-то всегда и везде найдет какой-нибудь выход. Я бы не согласилась его стеречь, Маржка. Уж он бы наделал хлопот, — смеется жена Шадека.

— Взгляните-ка, женщины, что это там такое? Народу еще больше, чем у рогликов. Наверное, тоже продают что-нибудь вкусное, — говорит Мудра.

— Ну, где уж! Смотри, на дереве висит какая-то картина и гармонь играет. А вон кто-то указывает тростью на картину. Да ведь там бродячие певцы. Наверное, это какая-то веселая шутка. Мы должны посмотреть, — предлагает жена Шадека и бежит к группе около дерева.

— Посмотрите, женщины, на того рыжего с гармошкой. Ведь это молодой Голичек! А та девушка в платочке, которая изображает бродячую певицу, — это же Ружа Веселая! Тише, тише, уже начинается.

— Граждане и гражданки, товарищи! Слушайте:

Душещипательную песню для дамочек и барышень о том, как большевики в Кладно собрались убивать господ… — Доносится с той стороны, где висит плакат.

Поется на мотив: «Как маршировал я чрез границу…» — Ну, Ружа, начинай, — говорит гармонист, сжимая в руках гармонь.

Ружена поет:

Во время пения ежеминутно слышатся смех и одобрительные возгласы слушателей. Когда отзвучали последние звуки песни и гармонь пискнула в последний раз, раздались всеобщие аплодисменты.

— Граждане и гражданки! Душещипательная песня для дамочек и барышень — за гривенник, по гривеннику, — восклицает молодой Фейгл, и граждане покупают.

Сквозь толпу слушателей протискивается какой-то взволнованный гражданин. Он останавливается перед певцами, мерит их с ног до головы злым взглядом.

— Кто такие? Что вы тут делаете? — рычит он.

— Мы бродячие певцы, товарищ Дубец, поем новейшую ярмарочную песенку, — с усмешкой отвечает Голечек. — Может, тоже купишь, товарищ? За гривенник, по гривеннику! — предлагает Фейгл.

— Никаких песенок больше не петь. И продавать их тоже нельзя. Уберите все это, — горячится Дубец.

— То есть как? — защищается Голечек. — По какому праву ты нам запрещаешь, товарищ?

— Именем второго областного исполнительного комитета, — напыщенно произносит Дубец.

— Как так, именем исполнительного комитета? Ведь товарищ секретарь сам дал нам эту песенку, чтобы мы ее разучили, — протестует Ружа.

— Никто не имеет права нападать на республику. Никто не имеет права высмеивать заслуженных товарищей и функционеров. Сию минуту уберите эти позорные карикатуры или я их разорву, — приказывает разъяренный Дубец.

— Нет, нет! Пускай поют, мы хотим слушать! — раздаются голоса собравшихся.

— Кто это изображает здесь цензора? Окружной начальник Россыпал тут командовать не будет. Мы не потерпим никакой конфискации.

— Товарищи, — обращается к протестующим Дубец. — Будьте же благоразумны. Поймите, что нельзя так грубо оскорблять наших заслуженных деятелей, а тем более господина президента.

— А кто кого тут оскорбляет, товарищ? — доносятся голоса. — Насколько мы слышали, господина президента оскорбляют спекулянты, которые прикрываются его именем. Не глупи и оставь людей в покое, пусть себе поют.

— Нет, не оставлю, — стоит на своем Дубец. — Что ты на это скажешь, товарищ Киндл? — обращается он к редактору «Свободы», заметив его в толпе.

— Я всегда обо всем сужу объективно, — отвечает Киндл.

— Значит, ты соглашаешься с этими оскорбительными песенками?

— Нет, не соглашаюсь, — защищается Киндл.

— Ну, так запрещаешь им петь?

— Нет, не запрещаю. Я только объективно высказываю свое мнение. Пожалуй, товарищи, не следовало бы распевать такие песенки, — обращается Киндл к Голечеку и Руже.

— А почему не следовало бы? Мы развлекаемся, как хотим.

— Ну, раз народ хочет вас слушать, тогда пойте.

— А ты, Карел, если хочешь, тоже можешь что-нибудь спеть вместе с товарищем Дубецем, — слышится с разных сторон.

— Товарищи, будьте благоразумны. Это все же наш социал-демократический майский праздник, на котором нельзя каждому делать то, что ему вздумается. В особенности нельзя делать то, что направлено против партии и ее руководства. Мы не позволим оскорблять свою партию, — вновь негодующе говорит Дубец. — Каждый честный член партии будет со мною согласен.

— Правильно, товарищ! Я с тобой согласен. Это значило бы расколоть партию и повредить ей. А мы должны заботиться об ее единстве, — вмешивается в спор Саска из Жегровиц. — Мы, жегровицкие, не согласны на раскол партии. Верно, товарищ Клейн?

— Право, не знаю, товарищи, мне эта песенка в общем нравится. Почему из-за нее произойдет раскол партии? По мне, пускай молодежь поет. Только пусть товарища доктора Соукупа оставят в покое. Все-таки он наш сенатор. Это мы избрали его на последних выборах. Поэтому, я думаю, его лучше не трогать. А что касается докторши Алисы, капитана Воски и других, то мне все равно, я их не знаю, это не наши люди. Но на товарища доктора Соукупа нападать не позволю, — говорит Клейн.

— Чорт возьми, неужели мы будем с каждым разговаривать! И позволим помешать нашей торговле! — горячится Фейгл. — Запевайте. Я буду продавать! За гривенник! По гривеннику, граждане! Постойте, постойте. Вот идет Тонда. Пусть он рассудит.

— В чем дело? — спрашивает подошедший Тонда.

— Не хотят позволить нам петь эту душещипательную песенку, — поясняет Ружа.

— Кто это? Почему?

— Да вот, товарищ Дубец. Мы, дескать, разрушаем республику и обижаем ее заслуженных деятелей.

Тонда вопросительно смотрит на Дубеца.

— Да, товарищ. Это правда. Ведь это просто-таки скандал. Я буду жаловаться в исполнительный комитет области, что здесь, на нашем майском празднике, допускается оскорбление республики и попытка расколоть партию. Мы не дадим прививать нашей республике большевистские диктаторские манеры и вносить в нее анархию.

— Хорошо, товарищ. Ты против анархии и диктатуры. Ты ратуешь за демократию. Но ведь нет ничего легче, чем разрешить это дело тут же, на месте, демократическим путем. Кто за то, чтобы запретить песенку? — спрашивает Тонда.

Поднимается только одна рука. Это Дубец. Киндл, Саска и Клейн смотрят нерешительно, но рук не поднимают.

— Кто за то, чтобы продолжали петь? — снова звучит вопрос.

Лес рук взметнулся вверх.

— Думаю, что нет необходимости считать; явное большинство, бесспорное и демократическое большинство. Ты, ведь, не захочешь, товарищ Дубец, разводить анархию и применять диктатуру. Сам господин президент Масарик провозгласил, что в свободном обмене мнений и состоит наша демократия. Вот мы теперь и высказываемся за и против того, что наболтали о нас, кладненцах, в разных официальных местах. Мы заявляем о своем мнении песней и картинками. Пойте, Ружа и Голечек.

Толпа разражается смехом и одобрительными рукоплесканиями.

Дубец уходит, что-то ворча себе в усы.

Голичек и Ружа опять поют под смех и аплодисменты.

Песенка проникает в толпу и зажигает ее. У Фейгла наперебой разбирают листочки с песенкой.

— Давай одну душещипательную! — снова и снова раздается из рядов слушателей.

Раньше чем майский вечер спускается на Кладно, многие в лесу мурлычут:

«Как республику мы объявили…»

Группы участников, расходясь по домам, громко поют припев: