Кремлёвские мастера

ПУШЕЧНАЯ ИЗБА

о Москве поползли самые невероятные слухи. То начинали говорить, что ходит по городу здоровенная баба трехсаженной высоты и вся косматая, как медведь. То очевидцы рассказывали, что на посаде петух вдруг заговорил человеческим голосом. А то баяли совсем несусветное — с понедельника, мол, будут соль бесплатно раздавать.

Слушая эти рассказы, один заковыристее другого, старые люди только хитро улыбались: «Колокол на Москве льют! Чем лучше и чем больше придумают всяческих небылиц, тем лучше будет он звучать. Оттого и стараются люди».

Колокол для кремлевской звонницы отливали в Пушечной избе, сооруженной недавно Аристотелем Фиораванти за рекой Неглинкой, позади огородов Кузнечной слободы.

Огромный пустырь обнесли дубовым тыном, а у ворот поставили двух стражей. Пока за высоким забором слышался перестук топоров, сотня мужиков рыла по указанию итальянца глубокий канал от Неглинки к будущей Пушечной избе. Потом на канале установили огромное, окованное железом водяное колесо. К этому времени из-за тына стали видны верхушки одной большой и нескольких маленьких печей, а в дальнем углу тесовая крыша бревенчатого сарая.

Однажды поутру к Пушечной избе прискакал великий князь в окружении своих приближенных. Легко спрыгнув с копя, он быстро прошел в приоткрытые ворота. А еще через несколько минут оттуда выскочил молодой парень в кожаном фартуке и войлочной шляпе, махнул рукой в сторону Неглинки и опять скрылся за забором. На берегу реки, там, где начинался канал, два дюжих мужика, заметив сигнал, начали торопливо крутить ворот. Заскрипела тяжелая задвижка, поднимаясь все выше, и вода из Неглинки хлынула в канал.

Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стало крутиться большое колесо. Задвигались, заскрипели перекинутые через него канаты. Что-то гулко ухнуло. Вдруг за забором полыхнуло светом, и взлетел к небу сноп ярких искр. В Пушечной избе началась работа.

Иван III стоял в стороне, наблюдая за торопливой суетней рабочих, за тем, как скачет чертом одетый в темный камзол итальянец. Вот он схватил длинный железный прут, подскочил к маленькой домнице и с размаху пробил внизу небольшое, замазанное глиной отверстие. Из домницы хлынул сверкающий поток расплавленного металла и потек по глиняному желобу к заранее приготовленной в земле форме. Обгоняя струю огня, итальянец заторопился к форме. Подхватив за прицепленную к желобу ручку, он стал двигать им из стороны в сторону, равномерно заполняя форму.

Отливка колокола началась.

Пока великий князь любовался остывающим металлом, пока следил, как тускнеет и становится малиновым яркий оранжевый круг, Аристотель уже расстанавливал людей вокруг большой домны. И снова раздались удары железных прутов о кирпич. И снова хлынул по желобу раскаленный металл. Государь даже прикрыл лицо от нестерпимого жара. Но вот с десяток здоровых молодцов подхватили клещами раскаленную многопудовую лепешку и потащили ее к стоявшему неподалеку помосту.

Над помостом высилось какое-то диковинное сооружение, сплошь опутанное канатами.

Аристотель подскочил к Ивану III.

— Взгляните, государь, на механического кузнеца…

Водяное колесо вдруг завертелось еще быстрее, пронзительнее заскрипели канаты, и на раскаленную лепешку упала сверху тяжелая железная баба. Потом медленно сама поднялась вверх и снова упала. И так методично била и била, рассыпая вокруг искры, пока не превратилась лепешка в плоский остывший блин.

— Теперь железо это пригодно для ковки мечей и стволов пищалей… — Аристотель поклонился Ивану III. — Прошу, государь, через три дня пожаловать на отливку первой московской пушки…

По дороге во дворец великий князь размечтался о том, как через неделю поедет с пушкарями в поле, как сам сделает первый выстрел из пушки. И в щепки разнесет тяжелым ядром поставленный на краю поля деревянный щит. Если все будет удачно, то Москва навсегда сможет отказаться от покупки пушек у иноземцев.

Через неделю гулкий выстрел первой пушки русского производства действительно раскатился по берегам Яузы. И пока молодые пушкари с гиканьем помчались собирать щепки от разбитого вдребезги дощатого щита, Иван Васильевич нежно оглаживал еще теплый ствол орудия.

Пушка по своим размерам и внешнему облику напоминала венецианскую, но, по мнению великого князя, была красивее и лучше. Ведь это была первая отечественная пушка. И вовсе неважно, что отлил ее итальянец. Пройдут годы, и множество пушек — пищалей затинных, ломовых, завесных, пригодных и для обороны и для наступления, — отольют подучившиеся московские мастера.

Теперь Иван III уже всерьез раздумывал о том, как с помощью самого большого на Руси пушечного парка сумеет привести к окончательной покорности и Новгород и Тверь. А там настанет время, когда пойдут московские полки к Балтийскому морю открывать путь для свободной торговли с Западом.

Всем работникам Пушечной избы и всем пушкарям государь на радостях приказал выдать по новому кафтану, а Аристотелю Фиораванти дарена была шуба на соболях и перстень с драгоценным изумрудом.

Вручая дары, великий князь и государь повелел Аристотелю опять поторопиться со строительством собора, ибо ждут его в будущем другие очень важные и неотложные для Москвы дела. Потом, помолчав немного, добавил:

— О военной силе забывать тоже не следует и работы в Пушечной избе не прекращать…

Французские короли, начиная с Франциска II и до Людовика XVI, присягали при короновании на евангелии, известном под названием «Texte du sacre». Украшенное драгоценными камнями и золотыми застежками, оно хранилось в ризнице Реймского собора. Лишь в XIX веке ученые обратили внимание, что это евангелие по своему происхождению русское. Оно переписано кириллицей и глаголицей в конце XIV столетия. До сих пор еще продолжаются споры на тему, как могло попасть ото евангелие во Францию.

Пути «странствия» русского евангелия пока остаются не выясненными, но зато хорошо известен тот интерес, который проявляли в средневековье и в эпоху Возрождения на Западе к России и русской книге.

Древнерусские рукописи и книги есть в собраниях крупнейших библиотек Европы — Копенгагена, Брюсселя, Ватикана, Лондона, Оксфорда, Кембриджа, Парижа, Стокгольма, Дублина.

В Мюнхенской общественной библиотеке хранится сборник из 169 страниц под названием «Фрейзингенские отрывки». В этот сборник включено три русских отрывка религиозного содержания, записанных латинскими буквами. Языковеды, проанализировав текст этих отрывков, пришли к выводу, что они были созданы в начале XI столетия.

До наших дней уцелел выпущенный в начале XVI века специальный русский словарь на 146 страницах — «Разговоры русско-немецкие». Некоторые специалисты считают, что этот словарь был впервые написан в самом конце XV столетия, но вовсе не является самым древним. Просто более ранние словари не сохранились до наших дней.

Интерес к московским книгам и московским библиотекам был велик еще и потому, что в Европе ходили восторженные легенды об уникальной либерее (библиотеке) московских государей. Вот что, например, писал 1 июля 1526 года польский библиофил Ян Лаский-младший: «Я полагаю, что добуду сочинения церковных греческих авторов, еще никогда не издававшиеся. Ибо я дал поручение некоторым своим друзьям, чтобы они поискали их в Москве…» Тот же Лаский пишет 30 марта 1527 года: «Я ожидаю из Москвы некоторые старинные греческие книги…»

Сорок лет спустя пастор Иоанн Веттерман из города Юрьева (Тарту) был удостоен великой чести: Иван Грозный показал ему свою библиотеку, собирать которую начинал дед Грозного, государь Иван III. Библиотека эта, по свидетельству пастора, «состояла из книг на еврейском и латинском языках… Книги, как драгоценное сокровище, хранились замурованными в двух сводчатых подвалах… Там было много хороших сочинений, на которые ссылаются наши писатели, но которых у нас нет, так как они сожжены и разрознены при войнах…».

К сожалению, библиотека московских государей до сих пор не найдена и по-прежнему остается волнующей загадкой для многих ученых. В огне пожаров, войн и восстаний погибли многие замечательные книжные собрания древнерусских городов и монастырей. Но даже по случайно уцелевшим рукописям и отдельным письменным свидетельствам современников мы сегодня имеем право говорить о высокой книжной культуре, о любви к книге, о ее собирательстве в средневековой Руси.