Кремлёвские мастера

МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ

т зари до зари гудит Московский Кремль. Стоит над городом надсадное уханье, грохот сваливаемых бревен, глухие удары таранов, звон железных листов. По велению государя всея Руси Ивана Васильевича заново перестраивают стены и башни Кремля.

Тысячи мужиков, согнанных отовсюду, трудятся не покладая рук до седьмого пота, до боли в плечах и пояснице. А заправляют делом, командуют всем три итальянца: Антонио Фрязин, Марко Руффо и Пьетро Солари. Последний над всеми старший.

Люди поговаривают, что этот Петр уже бывал в Москве еще мальчишкой. Приезжал вместе со своим учителем строить Успенский собор. Только из-за хлипкого здоровья решил уехать обратно в Италию. Теперь вот окреп и опять вернулся. Маленький, вертлявый, смуглый, целый день носится верхом из одного конца города в другой. Уж очень похож он на беса. А ругаться начнет, так обязательно по-русски кричит. Слова коверкает, а все равно кричит.

Сам государь относится к архитектору Петру с уважением. Придет на стройку, встанет и стоит смотрит, как идет работа, как растут новые стены. И никогда сам первый к итальянцу не обратится. Ждет, когда тот накричится на рабочих, укажет, кому что делать, и только после этого заговорит с ним, и станут они вместе какие-то бумаги смотреть. Старики шепотом рассказывают, что в этих бумагах вся сила иноземцев. А завещал их Петру Соларию померший фрязин Аристотель — тот самый, что построил Успенский собор и первым на Руси начал лить медные пушки.

В побасенках стариков, в слухах, гулявших по Москве, была своя, и немалая, доля истины. Когда ранним летом 1489 года Пьетро Антонио Солари прибыл в Москву, Марко Руффо передал ему все оставшиеся чертежи Фиораванти и запечатанное письмо. О чем говорилось в том письме, Марко не знал, а Пьетро ему не рассказал. Только все видели, как иногда Солари доставал из кармана сложенную вчетверо бумагу, снова перечитывал ее, а потом уходил бродить вдоль старых стен. После таких прогулок Солари отдавал новые распоряжения: увеличить высоту стены в одном месте и прекратить строительство в другом. Изредка Пьетро уезжал на другую сторону Москвы-реки и там, присев на какой-нибудь пень, пристально вглядывался в открывавшуюся панораму.

Со стороны Кремль выглядел гигантским разворошенным муравейником. Строительные леса, поднимавшиеся на равных концах продолговатого холма, напоминали торчащие во все стороны иголки от елей-вели-капов. По лесам суетливо бегали маленькие фигурки людей-муравьев. Иногда с грохотом, поднимая облако пыли, рушилось какое-нибудь строение, а через несколько дней на этом месте вырастала ажурная решетка строительных лесов.

Новая Москва обретала свой собственный внешний облик, свое собственное лицо. Приезжие из других русских земель, глядя на строения из красного кирпича и белого камня, начинали перешептываться, что столица-де становится слишком похожей на латинские, западные города. Прибывавшие же в Москву иноземные послы и путешественники, осматривая новые кремлевские стены, башни, здания, с неподдельным восхищением говорили о красоте и величавости русской национальной архитектуры.

Преисполненный чувством гордости за «своих фрязинов», как он их теперь именовал, великий князь и государь иногда даже сам водил иноземцев по Кремлю, с удовольствием показывая новые каменные здания. А таковых насчитывалось уже немало. За годы, прошедшие со дня смерти Аристотеля и до приезда Пьетро Солари, построил Марко Руффо новую круглую Беклемишевскую башню в юго-восточном углу Кремля и Набережную государеву палату с открытой галереей вместо первого этажа, совсем как у лучших дворцов Болоньи — родины великого Фиораванти. До приезда Солари успел Руффо заложить фундамент и будущей Грановитой палаты, где предстояло московскому государю принимать иноземных послов. Помня совет Аристотеля, выбрал Марко как образец для подражания трапезную палату Ермолина в Троице-Сергиевом монастыре.

Приехав в Москву, Солари ничего не стал менять в начатых работах. Он только предложил свою помощь Руффо в строительстве Грановитой палаты. И Марко с радостью принял ее. Тяжелая и ответственная задача стояла перед ним: соорудить на втором этаже палаты огромный и светлый квадратный зал — самый большой на Руси. Солари охотно принялся за расчет толщины столба в центре зала, столба, который один должен был нести на себе всю тяжесть сводов.

Брать на себя самую трудную, самую главную работу было просто в характере Солари.

В 1490 году он сам заложил одновременно две башни: Боровицкую, прикрывавшую с запада княжеский дворец, и Константино-Еленинскую, с воротами на Великую улицу.

Строить круглую Свиблову башню в юго-западном углу крепости доверили Антону Фрязину, а стену между ней и Боровицкими воротами Солари решил возводить сам.

В то утро, когда мощные тараны должны были разбить старую стену, возведенную Василием Дмитриевичем Ермолиным, Солари долго не решался подать сигнал к началу работы. Острая жалость и грусть вдруг охватили его. Он вдруг представил себе Ермолина, стоящего рядом с ним, и его полные ужаса и отчаяния глаза. Такое ведь может случиться и с ним, Солари. Пройдут десятилетия, и кто-нибудь решит, что для пользы дела необходимо уничтожить его труд, его произведение.

Рассердившись на себя за излишнюю сентиментальность, Солари передал командование всеми работами Антону Фрязину, а сам ушел домой. Лишь через несколько дней, когда умолк беспрерывный стук таранов и грохот падающих обломков, Солари снова пришел на стройку. Перед ним, очищенный от камней и земли, лежал открытый фундамент самой первой каменной кремлевской стены. И был этот фундамент столь прочен и столь надежен, что Солари решил возводить новую стену прямо на нем.

В 1491 году, когда настала пора ломать ермолинскую Фроловскую башню с надвратной церковью святого Афанасия, он опять поручил эту работу другому: Марко Руффо. А сам в это время начал возводить башню Никольскую. Потом оставил на время Никольскую и вместе с Руффо принялся за строительство Фроловской. Он беспрерывно спешил, точно боялся не успеть что-то сделать, упустить нечто важное. Еще не закончена была Никольская башня, а Солари уже начал класть фундамент башни Собакиной.

Правда, случалось так, что в самый разгар строительных работ Солари исчезал неизвестно куда на день, а то и на два, на три. Точно сквозь землю проваливался. Когда Марко Руффо случайно услыхал эти слова, сказанные про своего друга, то весело рассмеялся. Он-то знал, что Пьетро действительно проваливается под землю: строит потайные ходы и камеры под Кремлем. Марко даже чуть-чуть завидовал Солари, что именно ему доверил государь столь важную и ответственную работу. Но еще больше опасался он за судьбу Солари. Иван III обладал характером суровым и скрытным, и кто знает, что может прийти ему в голову по окончании подземных работ — вдруг захочет уничтожить всех тех, кто принимал в них участие; сделает это, чтобы в тайне остался подземный Кремль для врагов.

Уже подходило к концу строительство крепостных стен вокруг кремлевского холма. Новые башни и прясла протянулись вдоль Москвы-реки, вдоль Красной площади и от Боровицких ворот до Свибловой башни. Оставалось только возвести стену вдоль реки Неглинки — соединить башни Собакину и Боровицкую, как неожиданно весной 1493 года приключилось несчастье.

На рассвете в дом Солари постучал испуганный староста каменщиков:

— Беда, мастер Петр! Беда! Вставайте скорее. Вода в башне прибывает…

Уже на ходу застегивая крючки и пуговицы, Солари заспешил к Собакиной башне.

В ее подземелье бил родник. Когда клали фундамент, для него выстроили специальную цистерну-колодец и сделали отводную трубу. В случае осады ключ мог снабжать защитников крепости питьевой водой. Но, видимо, грунтовые воды оказались ближе, чем предполагал архитектор, и теперь поднимавшаяся вода грозила размыть основание башни.

Целый день не выходил Солари из сырого, промерзшего подземелья. Чтобы узнать скорость притока воды, он приказал сначала вычерпывать ее ведрами. Потом, присев на валяющееся бревно, что-то чертил, считал и снова чертил. И только поздно вечером, указав, где и как проложить секретную трубу для сброса лишней воды в Неглинку, усталый и продрогший ушел домой.

Ночью у Пьетро Солари началась лихорадка. Он метался в постели, выкрикивал что-то бессвязное, звал кого-то на помощь.

Через три дня немножко полегчало. Солари пришел в себя, оглядел всех собравшихся и попросил принести чертежи Фиораванти. Перед ним стали поочередно разворачивать все листы. Слабым голосом Пьетро иногда просил подержать перед ним чертеж подольше. Он смотрел, внимательно разглядывая каждый штрих, и только изредка закрывал на минуту глаза. Никто из собравшихся даже не мог предположить, что больной Пьетро Антонио Солари мысленно совершает свою последнюю прогулку по Московскому Кремлю.

…Квадратные, круглые, восьмиугольные московские башни с плоскими крышами напоминали ему крепости родной Италии — Бризигеллы, Лучано, Милана. Даже стены с зубцами были похожи. Только там, дома, эти зубцы назывались сухо и холодно — «двугорбые гиббелиновские», а здесь о них говорили поэтично — «ласточкин хвост». Эта поэтичность ощущалась и во всем внешнем облике Московского Кремля. То взлетая кверху, то опускаясь вниз, крепостные стены как бы повторяли очертания высокого холма. И расстояния между башнями, хотя и не превышали дальности выстрела из мушкета, тоже были различны. Если глядеть на Кремль со стороны Москвы-реки, то на западном плече стены — от Свибловой башни до Тайницкой — поставили только одну промежуточную стрельницу. В этом конце за стеной высились островерхие крыши и шпили величественного государева дворца. Зато на восточном плече, в сторону к Беклемишевской башне, там, где за стеной укрылись небольшие деревянные и кирпичные домишки, построили целых три стрельницы. Угловые же башни, более высокие и массивные, резче подчеркивали контуры кремлевского холма…

Пьетро глубоко вздохнул и опять закрыл усталые глаза. Он выполнил завет учителя, дошедший до него через много лет в запечатанном письме.

Помни, писал Аристотель, тебе предстоит построить не замок воинственного рыцаря, гордого своими кровавыми подвигами, а столицу молодого, но уже могущественного государства. Помни, что этот народ велик и самобытен. Даже в годы страшного монгольского владычества сумел он сохранить свой язык, свою культуру. Не навязывай ему чужих вкусов. Я пишу тебе о том, что сам знаю и видел. Помни, что русская архитектура неразрывно связана с окружающей природой… Он, Пьетро Солари, всегда твердо помнил эти слова Аристотеля и сделал все, что мог.

Солари открыл глаза. Близкие и друзья склонились над ним в ожидании.

— Надпись! Надпись о моих работах…

Через два дня он умер. Его похоронили рядом с учителем. Еще через неделю из Москвы в Милан выехал государев посол с твердым наказом: пригласить в Россию друга и товарища покойного Солари, опытного зодчего Алевиза.

Вскоре после отъезда посла Марко Руффо и Антонио Фрязин по велению государя установили на Фро-ловской башне белокаменные доски с надписями: со стороны Красной площади на латинском, а со стороны Кремля на русском языке: «В лето 6999/1491 — авт./июля божию милостию сделана бысть сия стрельниц повелением Иоанна Васильевича, государя и самодержца всея Руси и великого князя Владимирского и Московского и Новгородского и Псковского и Тверского и Югорского и Вятского и Пермского и Болгарского и иных в 30-е лето государства его, а делал Петр Антонис от града Медиоланта».

Белые доски ярко выделялись на фоне красной кирпичной стены. И прохожие невольно останавливались и читали написанное.

В конце лета 1493 года к Фроловским воротам подскакал усталый и пропыленный всадник. Не обращая внимания на прохожих, на сопровождавших его людей, он сошел с коня, снял шляпу и тяжело опустился на колено. То был прибывший в Москву мессир Алевиз из Милана.

Ему теперь предстояло довершить великое дело, начатое еще Василием Дмитриевичем Ермолиным, продолженное Аристотелем Фиораванти и его верными последователями.

К 1499 году Алевиз закончил сооружение последнего отрезка крепостной стены вдоль берега реки Не-глинки. Потом он прокопал глубокий ров со стороны Красной площади, устроил подъемные мосты у Фроловской и Никольской башен, возвел плотину на Пе-глинке, из которой поступала вода в ров, и сделал еще много, много полезных дел…

На этом перестройка Кремля не закончилась. Она продолжается и сегодня. Каждая эпоха оставляет здесь, в сердце России, памятник своему времени.