Кремлёвские мастера

ПРОЛОГ

начале нашего века академик Алексей Александрович Шахматов готовил к изданию очередной XXIII том Полного собрания русских летописей.

В тиши своего кабинета при свете лампы с большим зеленым абажуром ученый читал страницу за страницей рукописную книгу, привезенную из подмосковного монастыря — Троице-Сергиевой лавры. Судя по написанию букв, по принятым сокращениям, книга относилась ко второй половине XV столетия. А начиналась она с летописи.

Первая, десятая, двадцатая страницы были хорошо знакомы академику. Они повторяли текст уже известной летописи из Ростова Великого. Но вдруг под годом 1462-м в привычный текст сделана вставка: «Того же лета месяца июля 27, священа бысть церковь камена святый Афанасеи на Москве, во Фроловских воротах, а придел у нея святый Пантелеймон, а ставил ее Василий Дмитриев сын Ермолин. Того же лета поновлена стена городная от Свибловы стрельницы до Боровицких ворот каменей, предстательством Василия Дмитриева сына Ермолина».

Еще одна вставка — к 1464 году. Затем — к 1466, 1467, 1469, 1471, 1472 годам. Алексей Александрович даже дернул себя за рыжеватый ус, столь неожиданно было открытие. Кто-то очень подробно, со знанием всех деталей вписал в летопись сообщения о некоем Василии Ермолине. Может, сделал это писец по договоренности с заказчиком, а может, сам Ермолин…

— Гипотеза, господа, гипотеза… — произнес вслух любимое присловье Алексей Александрович.

Он откинулся к спинке кресла и прикрыл усталые глаза. Тут было над чем задуматься. Впервые стало, наконец, известно первое имя русского строителя Кремля. Правда, Ермолин жил и работал во второй половине XV века. Имена его предшественников еще неизвестны, но все равно это успех…

Когда в 1910 году летопись была напечатана, ее так и назвали — «Ермолинская».

Но стоило только появиться книге в продаже, как тут же возникли споры: «Можно ли называть Ермолина зодчим?» А поводом послужил текст самой летописи. О каждой работе Василия Ермолина написано, что она выполнена его «предстательством».

«Предстатель» — это значит «заступник, проситель за кого-нибудь, заботник, покровитель, стоящий впереди, перед…». Так написано в «Толковом словаре русского языка» Владимира Даля.

«Ермолин только брал подряды на строительство, — утверждало большинство историков. — Обратитесь к Далю, и вы поймете, что Ермолин только нанимал каменщиков и руководил ими. А планы и проекты создавали другие. Кто? Не знаем. Но Ермолин не мог быть архитектором. Не стройте иллюзий…»

Понадобились десятилетия и множество самых различных исследований, чтобы ученые, наконец, пришли к выводу: в конце XV века, когда каждая строительная артель представляла собой самостоятельно действующий коллектив творческих людей, руководитель работ неизбежно становился и архитектором, то есть человеком, продумывавшим и создававшим внешний облик возводимого здания. Поэтому можно считать Василия Ермолина первым из известных нам русских зодчих, строителей Московского Кремля. Детство и юность его теряются в туманных далях. Он не оставил записей о них. На страницах летописи Ермолин появляется впервые уже в зрелом возрасте и пишет о себе не просто по имени, а с отчеством, что разрешалось людям только почтенным и именитым. По сведениям той же летописи, он тесно связан с митрополитом, с великим князем и, конечно, лицо в Москве хорошо известное и немаловажное…

Вот он шагает по древним улицам Кремля, замощенным дубовыми плахами. Высокий, в меру дородный. На вид ему лет сорок пять, В холеной окладистой бороде уже проглядывает седина. На нем кафтан зеленого бархата. В частые поперечные складки подобраны длинные узкие рукава. Тонко позванивают ажурные серебряные пуговицы, каждая чуть не с яйцо величиной. Блестят на солнце серебряной вышивкой сафьяновые сапоги с лихо загнутыми кверху острыми носами. На голове у Ермолина шапка «мурмолка» — высокая, с плоским верхом и отворотами по краю.

Василий Дмитриевич торопится во дворец к великому князю…

Жарким летом 1365 года за рекой Неглинкой вспыхнул сильный пожар. Резкие порывы юго-западного ветра раздували пламя, и вскоре весь город превратился в гигантский костер. Трещали горящие бревна, разбрасывая вокруг снопы искр. Мычали, блеяли, ржали обезумевшие животные. Кричали в испуге дети и женщины. Стоял кромешный ад, где одинаковые муки принимали и праведники и грешники.

За три часа город выгорел дотла. Сгорел Кремль, его могучие дубовые стены, поставленные еще при Иване Калите. Погорел посад и дома за Москвой-рекой и Неглинкой. И пополз по Москве слушок, что начался пожар не случайно, что подожгли город вражьи люди — или литовцы, или злоумышленники от тверского князя. Однако тщательный розыск виновных не открыл.

Пожар случился летом, а уже зимой великий князь московский Дмитрий Иванович, получивший через несколько лет прозвище Донского, решил окружить Кремль настоящей каменной стеной. Вскоре из подмосковного села Мячково начали возить к Кремлю глыбы строительного камня. А весной 1367 года «заложи Москву камен и начала делати беспрестани». Известный историк русской архитектуры Н. Н. Воронин подсчитал, что на перевозке камня в течение четырех зимних месяцев, пока стоял лед на реке, работало почти пять тысяч саней.

А на самом строительстве в летние месяцы было занято ежедневно более двух тысяч человек — каждый пятый взрослый житель города.

Сначала выкопали гигантский ров протяженностью в две тысячи метров. В ров забили сваи, сверху навалили камней и обильно залили известью. Когда известь застыла, начали класть стены и девять массивных башен. Шесть из них имели проездные ворота — Никольская, Фроловская (теперешняя Спасская), Тимофеевская — с востока, Пешкова, или Водяная, — с юга; Боровицкая и Ризоположенская (теперь Троицкая) — с запада.

Каменные стены Кремля стали лучшим доказательством возросшего могущества московских правителей. Не случайно тверской летописец отметил: «На Москве начали ставить город каменный. Надеясь на свои великую силу, князья московские начали приводить всех князей русских под свою волю».

Год спустя после окончания строительства к Москве подступило войско литовского князя Ольгерда. Подошло и остановилось перед каменными стенами. Трое суток метался Ольгерд в своем шатре, кричал на своих полководцев, сулил богатую добычу воинам, а взять каменную крепость Москвы не сумел. Новый Кремль оказался неприступным.

Но с годами от многочисленных осад, от частых московских пожаров стены ветшали и осыпались, а в тяжелые годы междоусобиц лихие люди по ночам выламывали и увозили даровой камень. К середине XV столетия, когда 27 марта 1462 года великим князем московским стал молодой Иван III, первая каменная стена Кремля была похожа на старый латаный-перелатаный кафтан.