Кремлёвские мастера

МОСКОВСКИЙ ЗОДЧИЙ

новой Фроловской башни видно далеко окрест. Тонкими ниточками тянутся дороги от Москвы в разные стороны. Вон та в Орду через Серпухов и Нижний Новгород. Левей, через Яузу, — к Владимиру и Суздалю. Еще левей — к Юрьеву-Польскому и в Кострому. Чуть заметна дорога на север через село Танинское, через Радонеж, Троицкий монастырь — в Ярославль.

От выбранной дороги зависит порой судьба человека: куда придешь, к кому примкнешь.

По какой дороге ехать сейчас, надо решать и Василию Дмитриевичу Ермолину.

Несколько недель назад позвал его к себе великий князь и повелел, отложив все дела, ехать во Владимир обновлять две древние, почти совсем разрушенные церкви: маленькую на Торгу и церковь Положения риз на верхней площадке Золотых ворот города. Перед всем народом хотел великий князь показать, как радеет и печется он о древней русской столице Владимире. И поступает так неспроста, а потому, что является прямым наследником и продолжателем дела великих князей владимирских.

Повеление Ивана III было связано с государственными заботами и планами. Поэтому отказаться от него не было никакой возможности. А случилось так, что через три дня после государева повеления прискакал из Троицкого монастыря гонец с посланием. Игумен и вся монашеская братия просили Василия Дмитриевича сына Ермолина поставить у них в монастыре новую трапезную — каменную. Отказать монастырю тоже нельзя было. Как-никак обитель уже много лет была тесно связана с родом Ермолиных. И дед туда постригся. И отец там похоронен.

Сейчас Ермолину надо выбирать, по какой из дорог отправиться в дальний путь.

Вот Кремль перед ним. Блестят кресты на старых Архангельском и Успенском соборах, на церквах Чудова монастыря и перестроенного им Вознесенского храма. Блестит слюда в переплетах маленьких окошек боярских домов. А еще ярче горят окна на третьем ярусе государевых хором. Там, где терема, вышки и светлицы окружены расписными гульбищами с перилами и решетками. Тянутся к небу башенки-смотрильни с вертящимися на ветру золочеными петушками и рыбами, полыхающими на весеннем солнце. Боярские дома стоят среди садов и огородов, то кучами, то в одиночку, словно крепости, огороженные деревянным тыном из дубовых бревен. Около них среди пустырей и оврагов разбросаны как попало курные избы холопов и вольных слуг всякого рода. Избы топятся по-черному, и густой дым выбивается клубами со всех сторон через маленькие окошки.

Красива Москва в эти ранние часы. Не хочется Василию Дмитриевичу расставаться с ней. А ехать надо. Только куда, вот вопрос. Совсем как в сказке: «Направо пойдешь… Налево пойдешь…» Смерть не смерть, а немилость всюду обретешь. А может, перехитрить всех и поехать и в монастырь и во Владимир? Пожалуй, это будет самое разумное. При таком решении и волки сыты будут и овцы целы. Только в этой игре овца — это он сам. Ну, авось все обойдется. Сначала он поедет в Троицу. Наладит там все, а потом уже оттуда поскачет во Владимир. Как-никак строить заново всегда интереснее, чем ремонтировать старое.

Василий Дмитриевич чувствовал в себе силы и желание создать в Московском государстве нечто совершенно значительное. Ведь если говорить честно, то и ремонт стен кремлевских и даже возведение Вознесенского храма — все это, пусть в малой мере, но повторение чужих истин. А хотелось построить что-то совсем самостоятельное.

Мечта о таком строении родилась давно. И окончательно окрепла нынешней зимой, когда Василий Дмитриевич вместе со знакомыми купцами ездил в Новгород Великий.

Поехал с думой найти новые книги для своей библиотеки. Книг, правда, не нашел, но зато познакомился с интересным человеком — старым каменщиком, работавшим в 1433 году на постройке жилых хором архиепископа Ефимия и огромной палаты для заседаний новгородского «Совета господ». Строили ту палату, по рассказам старика, два мастера немца, приехавшие специально из города Любека.

Под конец беседы разохотившийся дед взялся проводить Василия Дмитриевича в палату и показать ему все топкости строительного мастерства. Видать, скучно было деду сидеть дома без дела.

Когда они вошли внутрь, Ермолина поразил простор огромного зала. Сводчатый потолок его опирался всего на один столб, стоявший в центре. Старик каменщик весь как-то распрямился, зашагал бодрее и будто даже стал выше ростом.

— Хитро это немцы придумали, — приговаривал он, хлопая сухонькой лодошкой по массивному столбу. — Только нет у них доброты настоящей. Глянь-ка на своды, на грани столба, какие они все жесткие, острые, угловатые. Не по-нашему все это. Русский человек сделал бы все широко, плавно. Не своды, а песню привольную вывел бы. Ты внимательно присматривай все. Учись…

Василий Дмитриевич все внимательно оглядывал, запоминал. Не упустил он и того, что вся палата снаружи была одета белым камнем, тесанным с одной стороны на грани.

Старика новгородца Ермолин припомнил уже по дороге в Троицкий монастырь. По-своему, по-русски построит он трапезную в обители. Нарядную, просторную, светлую. Не просто трапезную, а парадные хоромы для приема знатных гостей. Такие хоромы, чтобы, увидав их, гости еще больше прониклись бы славой и могуществом обители.

Монастырь уважали еще со времен его основателя Сергия Радонежского. Властный, честолюбивый монах, наделенный умом философа и государственного деятеля, стал ярым проповедником объединения всех русских княжеств. К нему за благословением приезжал Дмитрий Донской, прежде чем двинуть полки на Куликово поле. В монастырь для переговоров приезжали враждующие князья. Здесь крестили своих детей, будущих владетелей наследных земель.

Уважали и почитали монастырь еще и за то, что стараниями своего основателя Сергия Радонежского стал он крупнейшим культурным и просветительским центром всей России. Именно отсюда вышли знаменитые писатели и проповедники конца XIV — начала XV века; люди, которые в далеких от Москвы краях основывали новые монастыри — центры будущей культуры и освоения диких земель. Соловецкий монастырь, Кирилло-Белозерский, Ферапонтов, Савво-Сторожевский под Звенигородом, Киржачский, Николо-Песпошский и многие другие — все они «дочерние обители» Троице-Сергиева. И вполне естественно, что приезды именитых людей не были такой уж редкостью для монахов Троицкой обители…

За воспоминаниями и раздумьями незаметно пролетела долгая дорога. Только на третьи сутки наконец-то добрался Ермолин до монастыря.

Едва успев отдохнуть с дороги, Василий Дмитриевич стал договариваться, сколько подвод монастырю наряжать для возки камня. Обсуждали, подсчитывали, прикидывали до вечера, пока окончательно договорились. А на следующий день, чуть рассвело, пошли еще раз взглянуть на место будущей трапезной — на холме против каменного Троицкого собора.

Апрельское утро выдалось ясное, солнечное, без единой тучки на небе. И Ермолин усмотрел в этом счастливое предзнаменование.

В открытые монастырские ворота вползал небольшой обоз. На кухню везли съестные припасы и сухие березовые дрова. Мужики из ближней деревни засыпали лужи на тропке вдоль дубовой крепостной стены. На паперти собора — единственного каменного строения — надрывно вскрикивали кликуши и юродивые. Монастырь жил своей повседневной, будничной жизнью, и всем было невдомек, что сейчас какой-то приезжий собирается начать новую страницу в летописи обители.

Еще по склонам холма бежали бойкие ручьи, а мужики, согнанные из монастырских деревень, уже начали рыть канавы под фундамент будущего здания. Наблюдать за работой Ермолин упросил монаха Амвросия.

По годам монах был лет на пятнадцать-восемнадцать моложе Ермолина. Но эта разница в летах не мешала Василию Дмитриевичу относиться к нему, как к другу, как к равному.

Родилось это уважение лет десять назад, когда Василий Дмитриевич впервые увидал небольшую иконку, резанную из твердого самшита, в окладе из тончайших золотых нитей, закрученных в сложном узоре. Взглянув на нее, Ермолин сразу же отметил великое мастерство и хороший вкус незнакомого художника. Ему назвали имя мастера: монах Амвросий из Троицкой обители. А когда много лет спустя знакомство состоялось и пришли частые встречи с долгими ночными разговорами, имя Амвросия, как талантливого резчика и ювелира, уже хорошо было известно и в Москве и в Твери.

Слава не вскружила голову монаху-художнику, и он по-прежнему большей частью молча выслушивал Ермолина. Лишь иногда, при разговоре о библиотеке Василия Дмитриевича, Амвросий тихим голосом упрекал его:

— Помни, Василий, единая вера сильнее всего на свете. Человек без веры что воин без щита, Потому к князь без православной церкви бессилен в делах своих. Власть духовная пуще власти светской. Не забывай сие никогда…

Сейчас же, пока Василий Дмитриевич съездит во Владимир и наладит там работу, Амвросий обещал присмотреть за тем, как кладут фундамент.

Из Владимира Василий Дмитриевич вернулся осунувшимся и почерневшим. Только ввалившиеся глаза блестели радостно. Все получалось как нельзя лучше.

Теперь он был полон уже хорошо знакомым ощущением жажды деятельности, когда не хватает суток, когда хочется всюду успеть, все проверить. В такие дни на Василия Дмитриевича находили приступы раздражительности. Рассердившись на медлительность других, он хватал инструмент и сам начинал копать, месить, класть камни в стену.

Чуть ли не каждую неделю требовал он от монастырских властей присылки из деревень все новых и новых мужиков: Ермолину казалось, что люди работают слишком медленно.

К июню стены первого этажа поднялись над землей. А к началу сентября принялись за дело кровельщики. Неделей позже закончили и кухню, поварню, которую заложили на полтора десятка шагов севернее трапезной.

В центре огромного четырехугольника, огороженного монастырской стеной, поднялось двухэтажное здание с островерхой башней у северо-западного угла. На макушке башни крутился, поскрипывая на ветру, вырезанный из медного листа флюгер — архангел Михаил с поднятым мечом.

Первый этаж, выложенный из белого камня, обтесанного выпуклыми гранями, был значительно меньше второго. Второй же, возведенный из кирпича, выдавался вперед и как бы висел в воздухе. Это ощущение подчеркивали и галерея-балкон с южной стороны и широкие каменные лестницы, которые вели на эту галерею прямо с земли. Нижнее, малое, помещение предназначалось для повседневной трапезы монахов, а вот зала наверху открывалась только при особо торжественных случаях: в дни приезда русских князей или иноземных посольств.

По своим размерам и вместительности верхняя трапезная могла соперничать со многими помещениями великокняжеского дворца. Расписанный сводчатый потолок трапезной опирался всего-навсего на один массивный столб, стоявший посредине. От этого и все помещение представлялось особенно просторным. Вокруг столба на полках в виде лесенки стояли всевозможные серебряные и вызолоченные кубки. При свете многочисленных свечей они вспыхивали белыми и желтыми огоньками.

Днем при солнце драгоценные кубки горели холодным: металлическим блеском. Днем в палате было всегда светло. Окна выходили только на южную сторону. Они располагались парами, замкнутыми в рамы белокаменных наличников. А над каждой такой парой — небольшое круглое окно. И от этого даже в пасмурный день трапезная выглядела полной света.

Столы для торжественных обедов расставлялись буквой П, или, как говорили, «покоем». Во главе садились почетный гость и игумен монастыря. По их сигналу начинали пир. Проворная прислуга только успевала подносить новые блюда и наполнять вместительные кубки.

Новая поварня внешне повторяла трапезную. Такая же башня на углу, только поменьше. К башне примыкало тоже двухэтажное здание, но поменьше трапезной. К западной стене, правда, был пристроен еще маленький флигель. В этом флигеле стояла печь на семь медных котлов для повседневной готовки. А в двухэтажном здании размещалась кухня для обслуживания именитых гостей…

Слух о новом монастырском строении быстро разлетелся по окрестным городам и обителям. Приезжали специально поглядеть на одностолпную палату, на граненый камень первого этажа. Ходили вокруг, оглядывали, щупали, покачивая от удивления головами.

Такого каменного строения еще не возводили ни в Москве, ни в других среднерусских княжествах. Поражавшая своей новизной и внешней необычностью, трапезная стала примером для подражания нескольких поколений московских зодчих. Так, в 1488 году итальянские архитекторы Марко Руффо и Пьетро Антонио Солари, осмотрев строение Ермолина, использовали его как образец при сооружении Грановитой палаты в Кремле — палаты для государевых торжественных обедов и приема иноземных послов. Поставили они в центре зала тоже только один столб, а камень для наружной облицовки обтесали выпуклыми гранями. От этих тесаных камней и пошло название палаты — Грановитая. Примерно еще двадцать лет спустя трапезные, наподобие ермолинской, были построены в других монастырях Московского государства.

Иконописцы Троице-Сергиева монастыря изображали новую трапезную на иконах. Иноземцы с восторгом упоминали о ней в своих записках. Только благодаря этим свидетельствам мы сегодня можем представить себе, как выглядело это великолепное здание, разобранное, к сожалению, при строительстве нынешней колокольни…

К началу октября Василий Ермолин завершил работу и во Владимире. Довольный и усталый, он вернулся в Москву. Здесь ждала еще одна небольшая радость. Митрополит Филипп в благодарность за строение трапезной прислал ему свое благословение и дорогой подарок — штуку итальянского бархата.

Только вот великий князь Иван III на сей раз оставил Василия Дмитриевича без своего внимания.

Может, недосуг сейчас князю, попытался утешить себя Ермолин. Может, занят он сейчас важным государевым делом: предстоящей свадьбой с византийской принцессой…

Одиннадцать веков на юго-востоке Европы существовала могущественная Византийская империя. Одиннадцать веков оказывала она свое духовное, культурное и политическое влияние иа все близлежащие страны и государства.

В октябре 1452 года к стенам Константинополя подступило огромное войско турецкого султана Мс ха меда II. Перепуганный император Константин Палеолог обратился за помощью к папе римскому. Папа обещал прислать войска только при условии объединения византийской и католической церквей. Папа и здесь искал в первую очередь выгоду для себя. Но император Константин с гневом отклонил это хитрое предложение Рима. В Константинополе еще с ужасом вспоминали нашествие крестоносцев. Византийцы предпочли турецкую чалму папской тиаре. 29 мая 1453 года после двухмесячной осады турки ворвались в город.

В 1459 году турки завоевали Сербию, в 1460-м— Грецию, в 1463-м — Боснию, в 1467-м — Албанию. Над Европой нависла серьезная опасность. Взоры правителей и политиков европейских государств с надеждой обратились к Москве. Однажды уже Россия спасла Европу от кровавого нашествия монголов. Может, и теперь удастся спастись от турок с помощью русских воинов, русской крови…

Январской ночью 1472 года во дворце Венецианских дожей на площади святого Марка собрался Совет Десяти.

Над самым богатым европейским государством — Венецианской республикой — нависла угроза нищеты. Еще в разных портах Средиземного и Черного морей принимали груз в свои трюмы торговые и боевые суда республики. Еще три тысячи галер и парусников гордо несли на своих мачтах флаги с изображением льва святого Марка. Но близился день, когда станут ненужными корабли и останутся без дела тридцать с лишним тысяч матросов.

Пал Константинополь, пали десятки больших и малых городов Малой Азии, Пелопоннеса, Крыма. Венецианская республика лишалась богатейших колоний и лучших рынков. Призрак нищеты незримо присутствовал сегодня в мраморном зале совета.

Огромные пушистые милетские ковры, которыми были увешаны стены, приглушали голоса собравшихся. Ни один звук не смел проникнуть за пределы зала. Будущее подданных Венецианской республики хранилось в глубочайшей тайне.

— …Синьоры, князь московский, этот северный варвар, должен стать нашей главной политической и даже военной силой в борьбе против турок. Наш агент в Москве сир Джованни Батиста делла Вольпе сообщает, что князь Иван после смерти своей жены согласен вступить в новый брак с принцессой Палеолог…

— Но может ли Венеция верить сообщениям человека родом из Винченцы? Человека, который, по нашим сведениям, поддерживает связь с Римом?..

— …Думаю, может. Брак принцессы Зои и князя Ивана сейчас один из важнейших моментов в политических интригах папы. Пока наши планы совпадают. А с помощью делла Вольпе они развиваются довольно успешно. Этот человек извещает нас, что князь Иван собирается в конце зимы отправить в Рим свадебное посольство. Сейчас мы должны оказывать московитам всяческую помощь. А когда принцесса воссядет на московский трок, мы сумеем внушить князю, что Москва единственный наследник византийских земель и родовое наследство следует силой отобрать у неверных турок. В случае удачи Венеция может не страшиться будущего…

В эту ночь над Европой вспыхнула яркая комета. Ее увидели в Венеции и Новгороде, в Будапеште и Лондоне, в Риме и Москве. И тысячи людей, глядя на диковинную хвостатую звезду, с тревогой гадали, что сулит им в будущем это небесное знамение.