Кровавая весна 91-го

Глава 23

— Ты, ты… — Хомяков хватал ртом воздух.

— Не смог бросить на произвол судьбы бедную зверушку и пропустить собрание, о котором мне много раз напомнили? — участливо подсказал Максимов. — Чего ты так взбеленился, Толик? Может тебе тоже яблочка нарезать? В нём витаминов много. Погрызешь, успокоишься.

— Вон отсюда, — заорал багровый от ярости комсорг. — Ты здесь больше не появишься! Завтра будешь у директора объяснительную писать!

— Да без проблем, — пожал плечами Андрей. — И не ори так, громко, прыщи полопаются.

— В-о-о-о-н! — истерично завизжал Хомяков.

Под смешки и хихиканье присутствующих, Максимов вышел из класса и аккуратно прикрыл за собой дверь. Настроение у него было прекрасное. Ибо, как говорил «Задорнов», нет большей радости для нашего человека, чем испортить настроение другому. Андрей даже чувствовал легкое разочарование, тщательно продуманные ходы сцены «Комсорг и хомяк» оказались лишними. Но и так хорошо вышло. Комсорг оказался глупым и истеричным. С такими работать одно удовольствие. Теперь оставалось отыграть финал драмы в кабинете у директора, и Хомяков будет обходить его десятой дорогой. Ещё и Вернерам надо позвонить, чтобы подстраховали на всякий случай. Заодно о поездке в Строгово с двойняшками и другими ребятами договориться. Сам Максимов не очень хотел туда ехать, помня об обещании, данном оперу, но если не можешь предотвратить, придется возглавлять, чтобы друзья не наделали глупостей…

На следующий день в столовой на большой перемене, к столику Максимова подошла классный руководитель.

— Что у тебя произошло с Хомяковым? — Тамара Владимировна недовольно поджала губы.

— Ничего особенного, — спокойно ответил Андрей. — Пришел на комсомольское собрание с клеткой и хомяком. По дороге встретил друга, он попросил, подержать зверька у себя. Возвращаться было поздно, опаздывал, вот и взял его с собой. У Хомякова была истерика, он меня выгнал. Всё.

— Мне немного другое рассказывали, — нахмурилась «классуха».

— Не знаю, что вам рассказывали. Я изложил, как действительно было.

— Понятно, — недоверчиво хмыкнула «русичка». — В три часа ко мне в кабинет с объяснительной. Это приказ директора. Будем разбираться. Хомяков хотел людей из райкома комсомола пригласить, поставить вопрос о твоем отчислении, но Мария Алексеевна его отговорила. Настроен он очень серьезно, собрал комсомольскую организацию школы. У тебя могут быть неприятности.

— Мне все равно, — улыбнулся Андрей.

«Вашего комсомола скоро не будет. Что он мне сможет сделать? Характеристику испортить? Её вообще-то классная руководитель и директор утверждают. Но даже если и испортят, плевать. Требовать её в большинстве ВУЗов не будут. На крайний случай, выдам себя борца с партократами и зажравшимися комсомольскими функционерами. Осенью это будет актуально».

После уроков в кабинете русского языка и литературы его уже ждали. Сзади у шкафов сидели Мария Алексеевна, завуч, Виктория Константиновна, та самая миловидная сорокалетняя брюнетка, сопровождавшая директора в столовой. За учительским столом — «классуха», Тамара Владимировна, за партами: Таня Ивченко, Колокольцева, Аус, двое парней и долговязая хмурая девица из одиннадцатого «Б».

— Воронов стань у доски, — холодно приказала директриса. Андрей бросил короткий взгляд на Марию Алексеевну. Директор выглядела строгой, но на долю секунды в её глазах промелькнули веселые искорки.

«А ведь Русин прав, Хомякова она недолюбливает», — отметил Максимов.

— Ты написал объяснительную, по поводу своего поведения на комсомольском собрании? — уточнила она.

— А как же, — улыбнулся Андрей, положил дипломат на колено, щелкнул замками, откинул крышку и вытащил лист бумаги. — Вот она. Вам передать?

— Не нужно, — качнула башней волос директриса. — Читай вслух, чтобы все слышали.

— Как скажете, — Андрей зарыл портфель, поставил его у доски и с серьезным выражением лица начал зачитывать документ.

— «Её Превосходительству, Графине Марии Свет-Алексеевне Лебедевой, милостивой матушке, директору средней школы номер восемнадцать, отрока нерадивого, в классе одиннадцатом 'А» науки трудные постигающего, Воронова Андрея по батюшке Николаевича.

Объяснительная'.

Завуч возмущенно встрепенулась, хотела что-то сказать, но была остановлена повелительным взмахом ладони директора. Присутствующие напряглись и придвинулись поближе, чтобы не пропустить ни одного слова. Порозовевший Хомяков возмущенно надулся и растеряно оглянулся на директора.

— «Я раб божий, Андрей, обуянный Гордыней, одержимый грехом неверия, шел на собрание бесовское нехристей окаянных, комсомольцами именуемыми, отрицающих Господа нашего Всемогущего, сотворившего Вселенную по своему Образу и Подобию», — продолжал вдохновенно зачитывать объяснительную Максимов. — 'И послал мне Господь испытание великое, встретил я в дороге отрока юного — Рудольфа Вернера со зверушкой мохнатою забавною в клетке.

И воззвал ко мне отрок Вернер с призывом отчаянным: «Спаси тварь божию, хомячка невинного! Приюти его на несколько дней, Христа ради!»

Глянул на животину, и померещилось мне, будто в узилище железом сидит единоутробный брат комсорга нашего Хомякова. Также точно подвержен чревоугодию неумеренному диавольсвому, пузат, мохнат, постоянно жрёт и срёт, где попало. Щеки как паруса на ветру раздуваются, пищит истерично, ежели на него внимания не обращают'.

В классе раздались первые робкие смешки. Под возмущенным взглядом комсорга школьники корчили страшные гримасы, кусали губы, чтобы не заржать. Даже завуч прыснула, но сразу спохватилась, быстро глянула по сторонам и изобразила суровое осуждение.

— 'А когда узнал, что зовут, его как Хомякова Толиком, растаяло сердце мое! Не мог я бросить тварь божию на погибель лютую. Взял я хомячка с собою на собрание бесовское. Думал, комсорг наш увидит брата меньшого, возрадуется, отринет учение атеистическое, богопротивное и примет веру нашу истинную, православную.

Увы, не сбылись мои чаяния. Хомяков, одержимый демонами адовыми, ликом почернел, заорал истерично, слюнями ядовитыми брызгая на зверушку дрожащую малую. Упала она на спинку мохнатую, заверещала жалобно, прося спасения от нехристя страшного. Не выдержала душа моя трепетная надругательства над тварью божьей, невинной. И покинул я собрание бесовское, прижимая к груди зверушку испуганную, пеной дурнопахнущей изо рта паскудного, обрызганную.

Подтверждаю истинность всего написанного собственноручно.

Раб божий Андрей Воронов изложил всё как на духу девятнадцатого марта тысяча девятьсот девяносто первого года от Рождества Христова. Аминь'.

— Так, понятно, — буркнула директор. — Прошу членов комсомольской организации школы и учителей выйти. Я сама поговорю с Вороновым.

Школьники, изо всех сил сдерживаясь, быстрым ручейком просочились за дверь. И как только она закрылась, могучий взрыв хохота потряс стены и гулким эхом пронесся по коридору. Комсорг побагровел и выпучил глаза, с трудом удерживаясь от матерных воплей.

— Ты тоже Анатолий. Я хочу поговорить с Андреем наедине, — глянула на Хомякова директор. Красный от злости главный комсомолец школы стиснул челюсти, и быстрыми шагами покинул помещение.

— Андрей, скажи мне, зачем ты это делаешь? — Мария Алексеевна буравила тяжелым взглядом лицо Максимова.

— Делаю, что? — невинно уточнил, ничуть не смутившийся парень.

— Раздуваешь конфликт с Хомяковым, — спокойно пояснила директор. — Выпрашиваешь неприятностей на свою голову? Так он их тебе организует. Чего ты этим хочешь добиться?

— Хочу, чтобы Хомяков от меня отстал. Извините за выражение, Мария Алексеевна, но он задолбал. То ему доклады непонятно о чем пиши, то ещё чего-то делай. Я вместе с Русиным ему русским языком говорил, чтобы отстал, так он угрожать начал. Каков привет, таков и ответ.

— Зачем тебе всё это, Андрей? — устало спросила Лебедева. — Зачем? Ты же учебу подтянул, на прошлой неделе одни пятерки — единственная четверка от меня по истории. Преподаватели все как один тебя хвалят. Аттестат получишь хороший, все дороги перед тобой открыты. Желаешь, чтобы Хомяков тебе жизнь испортил?

— Желаю, чтобы он от меня отстал, — спокойно ответил Максимов.

— Теперь комсорг стал твоим врагом. Он не успокоится, пока не отомстит, — криво усмехнулась Мария Алексеевна. — Сейчас уже не восьмидесятые годы, полномочий и возможностей у него поменьше, но сделать гадость может. Думаешь, твоя веселая шутка с хомяком того стоила?

— Стоила, — Андрей с уверенностью глянул в глаза директору. — Что касается гадости. Поясните, пожалуйста, Анатолию, из этой истории можно сделать такую конфетку, что над ним будет ржать весь город. И красиво продолжить её так, что ему этот хомячок ещё долго икаться будет. В крайнем случае, готов ответить за знакомство Хомякова с тезкой-грызуном. Из обвинительного процесса я такое шоу сделаю, что рассказывать эту историю и хохотать до икоты будут даже в Москве. Тут всё просто, он не трогает меня и моих друзей, я не трогаю его.

— Андрей, почему у тебя к Хомякову такая антипатия? — задумчиво протянула директор, внимательно изучая лицо Максимова.

— Потому, что он, извините за выражение, фигней и очковтирательством занимается, Мария Алексеевна, — честно ответил Андрей. — Никому эти собрания, доклады ни о чем и даром не нужны. Через пять минут после их окончания, все уже забудут, что там говорилось. Время, Мария Алексеевна, — очень ценный ресурс. Пока мы молодые, должны использовать его правильно — получать знания, читать хорошие книги, самообразовываться, даже с девушкой на свидание сходить, зарядиться новыми эмоциями и то приятнее и полезнее. А он заставляет нас всех часами протирать штаны на идиотских собраниях. А если кто-то отказывается, угрожает. А я не люблю, когда мне угрожают и шантажом принуждают насильно что-то делать.

— Понятно, — кивнула Лебедева. — Что же, я тебя услышала. Не со всем согласна, но ты имеешь право на мнение. Давай так, я поговорю с Хомяковым, он не трогает тебя, ты не трогаешь его. Насчёт характеристики можешь не бояться, она будет справедливой.

— А я и не боюсь. Трогать его первым не буду, обещаю.

— Значит, договорились?

— Договорились, — согласился Максимов.

— Тогда можешь идти, — разрешила директор. — И, да, Андрей, я считаю, что ты абсолютно не прав. Но мне скандалы, и, как ты сказал, «шоу» не нужны. Поэтому из уважения к твоим родителям, которых хорошо знаю, эту историю мы заминаем. Но если ты ещё чего-то отчебучишь, отгребешь на полную катушку. Всё понял?

— Понял, Мария Алексеевна, — вздохнул Андрей.

— Можешь идти.

На выходе Максимова караулили Аус и Колокольцева.

— У тебя всё в порядке? — с тревогой осведомилась Лена.

— В полном, — Андрей чуть улыбнулся.

— Директор хотела поговорить с тобой в кабинете, только она и Тамара. Хомяков настоял привести тебя в наш класс и собрать комсомольскую организацию. Хотел показать, как тебя показательно размазывать по стенке будут, — наябедничала Колокольцева. — Чтобы все слушали твою объяснительную, и видели, как извинялся.

— Понятно, — усмехнулся Максимов. — Он своего добился. Правда, все пошло по другому сценарию, моему.

— Слушай, как у тебя получается так красиво выкручиваться? — восхитилась Аус, лукаво сверкнув карими глазищами.

— Надо много читать книжек, хороших и разных, — наставительно произнес Андрей.

— Ты на каникулах поедешь в Москву? — сменила тему Лена.

— Не знаю, — честно ответил Максимов. — Как получится.

— Поехали, — Инга ослепительно улыбнулась. — Там будет интересно. Заодно и по столице прогуляемся.

— Я не знаю, чем буду занят, — честно признался Андрей. — Но если получится, обязательно поеду.

— Тогда мы будем ждать и надеяться, — Колокольцева томно вздохнула, внушительная грудь поднялась и медленно опустилась.

«Надейся и жди, вся жизнь впереди», — чуть не пропел Максимов, но в последний момент осекся. Девушки могли счесть строчки из популярной песни ВИА «Пламя» издевательством.

— Я тоже, — Андрей подмигнул подружкам. Девчонки заулыбались.

— Ладно, пошли мы. Пока, — Лена незаметно тронула строящую глазки Ингу за локоть. — Увидимся.

— Обязательно увидимся, — улыбнулся Максимов. — Пока, девчонки.

Внутренний зверь требовал новых жертв. Предсмертные хрипы, брызги крови, ломающиеся под сильными пальцами тонкие девичьи шейки, отчаянное сопротивление, последние судорожные подергивания жертвы — всё это невероятно возбуждало, дарило ощущение всемогущества, невероятное удовольствие, сравнимое с ярким продолжительным оргазмом. Когда убийца выходил на охоту, выпуская внутреннего зверя, сознание автоматически отключалось от повседневности. В глазах появлялся яростный блеск голодного хищника, походка становилась по-звериному пружинистой. Цвета приобретали особую яркость, а звуки — отчетливость. Ощущались мельчайшие оттенки запахов, а кожа становилась невероятно чувствительной даже к легкому прикосновению.

За свою жизнь он научился отлично прятаться среди серой безликой толпы, становясь одним из них. Убийца обладал врожденной внимательностью, умением наблюдать и легко перенимать необходимые навыки. Несколько лет работы техником освещения в театре, общение с актерами, наблюдение за репетициями не прошли бесследно. Он научился разыгрывать эмоции, мастерски перевоплощаться в забулдыгу, готового продать душу за вожделенную чекушку или его антипод — аристократа с врожденной интеллигентностью манер и высокомерным выражением лица. Убийца был уверен: он с легкостью мог сыграть сгорающего от ревности Отелло, пылкого Ромео, влюбленного Квазимоду гораздо лучше многих профессионалов. Театральный реквизит, выкупленный по случаю, у старого спившегося актера, позволял ему перевоплощаться в любой образ, а лекарства, приобретенные в клинике у медсестер, в бытность подсобником, дурманить сознание жертв, которых не хотелось убивать сразу. У него было много масок и личностей, созданных, чтобы возвыситься над стадом, стать умелым манипулятором, жонглирующим эмоциями и умело направляющим агрессию толпы.

Он получал наслаждение, наблюдая со стороны за реакцией народа, отслеживая действия милиции, тщательно продумывая ответные ходы. Воспринимал, это как шахматы — противостояние, показывающее всю гениальность его гроссмейстерских замыслов, неуязвимость перед этими суетящимися мелкими человеками, тщетно пытающихся поймать страшного неуловимого убийцу — существо высшего порядка.

Убийца нес миссию — избавлял мир от этих сосудов скверны и похоти, именуемых женщинами, делая его чище. Он хорошо помнил свою первую попытку уединиться с сельской девушкой. Тогда он был совсем юным и Анька, застав его перекидывающим сено в сарае, прижала своей большой грудью и начала медленно раздевать. Она не смогла его возбудить, страсть сменилась разочарованием, а потом насмешками и оскорблениями. Когда девушка звонко смеялась, называя его импотентом, зверь, загнанный в потаенные уголки души, вылез наружу.

Мощный удар ладонью сшиб Анну как кеглю. Повинуясь внезапной вспышке ярости, он сомкнул скрюченные пальцы на белоснежной шее, наблюдая, как сереет лицо и из глаз жертвы медленно уходит жизнь. Хрустнули переломанные позвонки, убийца ощутил, как обмякло и расслабилось напряженное тело, и горячая волна возбуждения накрыла его, заставив затрястись в экстазе. Робкий и незаметный сельский паренек умер, и родилась новая личность — опасный хищник, начавший убивать…

Аньку он забросал сеном и спрятал в углу сарая, а глубокой ночью утопил в болоте около леса, для верности нацепив на шею веревку с тяжелой железкой, найденной у бывшей станции МТС…

Сейчас убийца, спрятавшись за черной кроной дерева, на лесистом холме, наблюдал в бинокль за двумя местными милиционерами, что-то ищущими на дороге, чуть в стороне, где было найдено тело последней жертвы. Появившаяся со станции компания подростков заставила его вздрогнуть.

— Не может быть, — ошеломленно прошептал убийца и опять глянул в бинокль.

Никаких сомнений не оставалось. Впереди вместе с белокурой девушкой шел тот самый шустрый паренек, помешавший разъяренной толпе устроить беспорядки у райотдела…