Кровавая весна 91-го

Глава 6

Солнечный зайчик игриво плясал на лице, заставляя Максимова вынырнуть из тёмной пелены сна. Андрей прищурился, закрываясь ладонью от бьющего в глаза света. Первое ощущение пробуждения — радость и облегчение.

«Слава богу, приснится же такое, девяносто первый год, маньяк, школа. Сейчас открою глаза и окажусь в спальне своего подмосковного дома на Минском шоссе, или квартире в Хамовниках».

Максимов зевнул, сладко потянулся, хрустнув суставами. Медленно раскрыл глаза и аж подпрыгнул на кровати от шока. Вместо бирюзового подвесного потолка, простенькие советские обои в цветочках. Светодиодные ленты и созвездия, вкрученных в круглые платформы ламп сменились на громоздкую люстру. Огромное помещение спальни превратилось в небольшую комнатку типовой советской девятиэтажки. На двери плакат с Брюсом, рядом на стене грозно щурился Сан-Саныч из «Не бойся, я с тобой», под столом пудовая гиря.

«Черт», — Максимов обреченно откинулся на подушку и закрыл глаза. — «Значит всё-таки не сон, я действительно в девяносто первом году. Вот уж попал, так попал».

В дверь тихонько постучали.

— Доброе утро, мам, — буркнул политтехнолог. — Я уже не сплю.

— Ты попросил разбудить в семь утра, — раздался голос Анны Петровны. — Собирался побегать. Я костюм приготовила, погладила.

— Спасибо, мамуль, уже встаю.

В коридоре на разложенном диване спал Николай Иванович — отец Воронова. Жилистая рука, заросшая до самого запястья жестким черным волосом, свесилась вниз. Одеяло сползло, обнажая худощавый торс в белоснежной майке. Отец вернулся поздно, когда Воронов уже засыпал. По словам матери, как главный технический специалист сопровождал делегации из Венгрии и Югославии. Директор переложил на него организацию всех мероприятий, включая заключительный банкет в заводской столовой.

После гигиенических процедур, в комнате Максимова поджидал аккуратно положенный на стул, утепленный синий спортивный костюм «Динамо» и тонкий свитер. Политтехнолог быстро переоделся, на пороге обулся в найденные в тумбочке белые чешские кроссовки. Подхватил на лежащую на комоде «Ракету» с кожаным ремешком, надел на запястье и вышел из квартиры.

На спортивной площадке перед домом, быстро размялся. Сделал несколько маховых движений руками, наклонов. Разогрел колени, растянул связки на лестнице и только потом побежал к беговой дорожке, опоясывающей футбольное поле и опоясывающей беговой дорожке. Это место Максимов приметил, ещё вчера, возвращаясь домой вместе с Цыганковым.

Оказавшись на дорожке, Максимов двинулся трусцой, резко взял ускорение на сто метров, потом опять замедлился. «Рваный бег» — лучший вариант развития выносливости для ударников. Резкие ускорения и замедления идеально копировали ритм рукопашного боя. Двадцать минут «рваного бега», и Максимов зашел на спортивную площадку рядом с полем. Отработал боксерские двойки и тройки, побил ногами в воздух, сымитировал удары кончиками сложенных щепотью пальцев в глаза и солнечное сплетение, побил в воздух ребром ладони поражая воображаемые сонную артерию и кадык, покидал стопорящие тычки ногами по голеням и коленам.

Подтягивавшийся на турнике моложавый мужик лет сорока в бело-черном гэдээровском костюме, спрыгнул на землю и с любопытством наблюдал за движениями Андрея. Не вмешивался, просто смотрел с ехидным прищуром. Ничего не сказал, но долго провожал парня задумчивым взглядом.

Дома Максимов быстро принял душ, позавтракал, собрал учебники и тетради в «дипломат», поцеловал матушку в щеку и побежал в школу.

Двигался быстрым шагом, обгоняя стайки весело болтавших подростков и совсем малявок, с деловитым видом спешащих в школу, обходя взрослых, ручейками стекающихся к остановкам по обе стороны дороги.

'И что теперь делать? Ответ один — забыть о прошлом и начать жить в новом теле. Сейчас весна девяносто первого. Процессы запущены, некогда могучая советская империя скоро рухнет, разваленная предателями изнутри. Наступит время беспредельного бандитизма, чиновничьего произвола, тотального воровства — это негатив. Позитив тоже имеется — это время больших возможностей, для людей, знающих, что и как надо делать. Уникальный шанс что-то изменить к лучшему. Развал СССР уже предопределен, здесь я ничего поделать не могу — нет времени, ресурсов, статуса, ничего, чтобы этому помешать. Письма в Политбюро и другие действия, способные предотвратить катастрофу — на этом этапе ничего не решающая глупость.

Но вот дальше в девяностых появляется уникальный шанс, переиграть историю, сделать по своему, на одной из развилок, направить страну по другой дороге. Сейчас Союз — государство наивных людей, верящих любой пропаганде. Старые пердуны из Политбюро скоро канут в небытие. Те, кто придут им на смену — политики-демократы «новой волны», хоть плуты и мошенники, но в силу отсутствия необходимого опыта, легко поддаются определенным манипуляциям. У каждого из них есть уязвимые места: тщеславие, самодурство, боязнь конкуренции, жажда власти, желание денег. Это ещё не те зубры, обложившиеся доверенными людьми, специалистами по пиару, многочисленными структурами-прокладками, прошедшие кровь, региональные войны, дефолт, смены власти, съевшие пуд соли на всевозможных интригах и махинациях. Значит на их чувствах и уязвимых местах, можно хорошо сыграть. У меня будет временной лаг, в три-пять лет, пока они не заматереют и не наберутся опыта. Со своими мозгами, знанием предвыборных технологий, черного пиара и маркетинга, могу стать джокером, способным перевернуть любую игру в свою пользу. Даже будет интересно поработать, в заваривающейся каше из бандитов, чиновников, «молодых реформаторов», «красных директоров», комсомольских и партийных функционеров дорвавшихся до корыта — довести котел до кипения, чтобы вместе с мутной пеной выплеснуть наружу начинающих коррупционеров, воров и просто моральных уродов. Придется серьезно потрудиться, но когда меня это пугало? Наоборот, такие нестандартные задачи — всегда вызов — то, что дарит моей работе особую изюминку, а мне — моральное удовлетворение и удовольствие от процесса'.

Размышления Максимова прервал дружеский хлопок по спине.

— Здорово, Андрюха, — почти такой же высокий паренек с темной шевелюрой с каштановым отливом и уже начавшей пробиваться щетиной, дружески улыбнулся.

— Привет, Саня, — сразу откликнулся Максимов. Товарища узнал сразу — видел на классных фотографиях. Правда, тогда Русин был моложе, лицо чуть круглее, и тело ещё не окончательно сформировалось.

Парни обменялись рукопожатиями.

«Крепкий», — Андрей оценил тяжелую ладонь товарища и окинул Александра испытывающим взглядом. Скорее худощавый, но руки жилистые, плечи развернуты, подчеркивая треугольник спины. Куртка не позволяла рассмотреть больше, но чувствовалось, сила у Русина имеется.

— Как прошло свидание? — невинно поинтересовался Максимов. — Надеюсь, ты не пел серенаду под окном как в одном известном фильме?

— Какую серенаду? — удивился Саня.

«Ты сам напросился», — мысленно ухмыльнулся Максимов.

— А вот какую!

Андрей остановился, выбросил руку вперед и в полный голос пронзительно пропел скороговоркой, подражая баритону Караченцева:

'Венец творенья, дивная Диана

Вы сладкий сон, вы сладкий сон

Виденьями любовного дурмана

Я опьянен, я опьянен'…

Ковылявшая сзади с костылем, старушка резко остановилась. Палка и авоська с продуктами выпали из задрожавших морщинистых пальцев. Черная кошка в метрах пяти, подняла шерсть дыбом и зашипела. Дворняга, увлеченно рывшаяся носом в мусорке, заскулила и рванула прочь, только клочья грязи брызнули из-под лап. Бежавший в школу первоклашка потрясенно замер, распахнув глазенки и открыв рот. Из носа у ребенка выползла жирная зеленая сопля.

— Её не Диана зовут, — пробормотал Саня, опасливо поглядывая по сторонам, и сразу спохватился. — Андрюх, ты чего? Переохладился?

Кошка негодующе мявкнула и молнией метнулась в подвал. Первоклашка очнулся, вытер соплю ладонью, а ладонь о портфель и продолжил путь, настороженно поглядывая на Андрея.

Бабка подняла авоську, злобно глянула на парней, буркнула «фулюганы» и бодро засеменила дальше, позабыв о том, что минуту назад еле ковыляла со страдальческим выражением лица. Брошенный костыль так и остался лежать на тротуаре.

— Господь явил чудо, — громогласно заявил развеселившийся Максимов, — Я своим голосом могу лечить недуги. Бабка улепетывает со всех ног, как чемпион по спортивной ходьбе. Даже костыль потеряла. А несколько секунд назад, еле ползла с кряхтеньем и стонами.

Старуха в бодром темпе спринтера-марафонца, огибавшая угол дома, услышала слова Андрея, и резко остановилась.

— Креста на тебе, нет, антихрист, напугал бабушку, — с надрывом протяжно провыла она.

— Миль пардон, мадам, — театрально поклонился Андрей и шагнул к палке. — Помочь?

— Иди уже, негодник, — отмахнулась старушка. — Я уж сама как-нибудь доковыляю.

— Как скажете, мадам, — поклонился политолог.

Парни двинулись дальше, а бабка воровато зыркнула по сторонам, убедилась, что двор пуст, подобрала юбку и рысью рванула обратно. Схватила палку, увидела выходящего из подъезда деда, и опять с трагическим выражением лица, еле переставляя ноги, медленно заковыляла прочь, опираясь на костыль всей скрюченной тушкой.

— Что это было? — Максимов изумленно поднял бровь, как только они завернули за угол следующего дома.

— Ай да, Андрюха, артист, разоблачил Протасовну, — Саня уже не сдерживаясь, заржал как конь, хлопая себя по ляжкам, как только они вышли со двора к дороге.

Максимов молча ждал ответа.

— Протасовну хлебом не корми, дай на дочку пожаловаться, — отсмеявшись, пояснил товарищ. — Ей одной скучно, а Анна Васильевна давно с мужем в другом районе живет. Бабка постоянно стонет, всем видом показывает, как ей хреново. Вот дочка и взяла маман себе. Но это же Протасовна. Она без приключений и скандалов не может. Начала с зятем воевать, по слухам, чуть до рукопашной не доходило. Дочку жизни учила. Внучкам рассказывала, какой папка идиот и бездарь, как он должен быть благодарен судьбе за такое сокровище, как супруга. Короче, через три недели привезли Протасовну обратно в свою квартирку, высадили из такси, дали водиле денег, чтобы помог вещи затащить, и свалили в закат. Соседи говорили, мчались так, будто за несколько минут планировали добежать до финской границы. Бабка обиделась и решила на общественное мнение надавить. Ходит, ноет всем знакомым, как ей плохо, ноги отказывают, а дочка с мужем обратно привезли, бросили умирать в квартире одинокую больную старушку. Люди у нас доверчивые и к чужому горю отзывчивые. Недавно коллективную жалобу написали и по квартирам ходили, подписи собирали, мол, дочка оставила мать родную чуть ли не при смерти, просим принять меры. Думали, заставят Анну Васильевну обратно Протасовну к себе взять.

— И что, заставили? — Максимов с интересом ожидал ответа.

— Не, — мотнул головой Саня. — Подписи только на днях собирать начали. Может ещё не отправили или жалоба до адресата не дошла.

Разговаривая, парни зашли в ворота школы и слились с потоком спешащих на уроки малышей и подростков. В вестибюле стояло несколько дежурных с красными повязками, проверяющих у детей наличие сменной обуви. Двух старшеклассников они предпочли не заметить. В раздевалке, повесили на стальные крючки куртки и вышли в вестибюль. Первый «алгебра и начала анализа». Кабинет оказался на втором этаже в самом конце коридора.

Максимов зашел вместе с Сашей и с интересом глянул на одноклассников, изученных по школьным фотографиям. В девяносто первом никто из одиннадцатого «А» уже не носил форму. Парни и девушки одевались как хотели, избегая слишком яркой и провокационной одежды.

Максимов помахал рукой сидевшей спереди, впритык с учительским столом Татьяне. Девушка фыркнула и отвернулась, гордо задрав носик. Подмигнул улыбнувшемуся Цыганкову за соседней партой.

Слева от Сереги, расположился нескладный рыжий паренек, с вздернутым носом, усеянным горстью веснушек и яркими голубыми глазами. Затасканный узорчатый свитер с потертый в локтях, раньше явно носили отец или старший брат. Серые брюки тоже не производили впечатления новых.

«Олег Гринченко», — отметил Максимов, продолжая наблюдать за одноклассником — «На школьных фотках он выглядел совсем ребенком, сейчас немного повзрослел».

Рыжий, закрывшись книжкой, украдкой бросал влюбленные взгляды на девушку с волосами цвета спелой пшеницы, заплетенными в толстую косу, и вздыхал. Блондинка не обращала внимания на незадачливого Ромео и сосредоточенно с ручкой в руках, и, шевеля губами, что-то черкала в листике, положенным сверху на раскрытую тетрадку.

Соседка — загорелая шатенка в горчичной импортной блузке, насмешливо сверкнула карими глазами, заметив взгляд Максимова, фыркнула и что-то прошептала в розовое ушко подруги.

«А это Лена Колокольцева и Инга Аус».

Блондинка подняла глаза. Андрей усмехнулся и дружелюбно помахал ладошкой.

— Привет, красавицы. Не сияйте так ослепительно, я не взял с собой мазь от ожогов.

Голубые глазищи блондинки изумленно округлились. Шатенка сверкнула белоснежными ровными зубками и с нескрываемым интересом посмотрела на Максимова.

Гул в классе затих. Все взгляды скрестились на Андрее.

— Чего уставились, леди энд джентльмен? — удивленно спросил виновник торжества. — У меня пиджак белый или рог на лбу вырос? Не смотрите на меня так, будто я вам всем очень много задолжал и неожиданно вернулся из многолетнего путешествия.

— Ты чего, Андрюха, под центрового начал косить? Неожиданно, — усмехнулся смуглый крепыш. Левое ухо у него было по-борцовски сплющено.

«Миша Георгадзе» — мысленно отметил ещё одного знакомого по школьным фотографиям Максимов. — «Похоже, борцуха».

— Не, Михаил, просто надоело притворяться и корчить из себя образцового советского школьника, — небрежно ответил Андрей. — Пора явить народу себя настоящего — единственного и неповторимого.

— Ты вроде и раньше образцовым не был, — хмыкнул Георгадзе. — Аккуратнее будь с комплиментами. Дошутишься, никакое карате не спасет.

— Успокойся, Миша, — ухмыльнулся Андрей. — Ревнивцы нынче не в моде. Девушек покоряют другим. Приятными манерами, красивыми подарками, изысканными комплиментами, а не истериками и угрозами.

— Я тебя предупредил, — буркнул спортсмен и повернулся к соседу — смазливому высокому брюнету, листающему учебник.

— Андрюха, — Саня, уже устроившийся в правом ряду на последней парте, призывно махнул ладонью. — Садись, давай. Через две минуты звонок.

Под заинтригованными взглядами одноклассников, Андрей невозмутимо прошел к товарищу, плюхнулся рядом, открыл дипломат и начал выкладывать учебник и тетрадку.

Дверь кабинета распахнулась. В помещение вошла полноватая невысокая женщина лет пятидесяти в сером костюме. Седые волосы собраны в хвост сзади, строгое лицо без следов косметики.

Загрохотали отодвигаемые стулья. Саня пихнул в бок, замешкавшегося Андрея. Все ученики поднялись с мест, приветствуя учителя.

Учительница окинула взглядом класс и благосклонно кивнула:

— Садитесь.

«Греб твою мать, опять в школе фигней страдать», — вся комичность ситуации только дошла до Максимова. — «Быть снова молодым, это классно, но школа и эти дети. Ну о чем с ними разговаривать мне, пятидесятилетнему дядьке? Ими даже манипулировать неинтересно, всё как на ладони. Мама, роди меня обратно!».

Женщина уселась за стол, раскрыла журнал, пробежалась взглядом по фамилиям учеников.

— Так, вчера мы проходили Интеграл, формулу Ньютона-Лейбница. Кто хочет отвечать по материалу?

Поднялись три руки. Татьянина, ещё одной невысокой девочки и полного парня. Учительница их проигнорировала. Медленно прошлась взглядом по ученикам, остановилась на невозмутимом Андрее.

— Воронов, к доске.