Кровь и слезы Луганска

Чернухино. Исправительная Колония – 23

После второго залпа "Градов" по колонии начали работать минометы. От близких разрывов вылетали стекла, осколки летели на койки, втыкались в подушки, рвали одеяла. Заключенные сидели на корточках, прячась за импровизированной баррикадой из тумбочек. Отряды перемешались. Рексы, опера и прочие сотрудники ИК-23 разбежались, оставив подопечных на произвол судьбы. Толпы зэков метались из секции в секцию, стараясь укрыться от прилетающей смерти.

Тех, кому не повезло, оттаскивали в душевые. Там хоть кровь стекала в канализацию. Война всех уравнивает. Вместе лежали и смотрящие, и опущенные. И таскали мертвых тоже вместе. Понятия остались в довоенной жизни.

Осужденный Сидельников с погонялом "Боцман" после очередного близкого разрыва выполз из спальни в коридор. Там хотя бы окон не было.

— Подвинься, — пихнул острым локтем какого-то зека. Тот сидел, подтянув колени и уткнувшись лицом в них.

Зек не ответил. Осужденный Боцман ткнул его еще сильнее, тот медленно завалился, сполз по стене и глухо ударился головой о бетонный пол, накрытый желтым линолеумом. Лицо его было перепачкано запекшейся кровью.

Боцман огляделся. Кругом стонали, матерились, харкали кровью. Шныри рвали полосами простыни и кальсоны, неумело заматывали раны, бегали с кружками воды. Откуда-то доносились глухие удары, словно кто-то бил топором по двери.

Мелькнуло знакомое лицо.

— Хохол! — крикнул Боцман. — Хохол!

Невысокого роста зэк оглянулся. Измятое лицо, серые глаза, бесстрастный взгляд. Да, это Хохол.

— Боцман? Живой? Мне сказали, тебя завалило вчера.

— Хрен им по всему рылу, — сплюнул Боцман и встал, придерживаясь за стену казенно-голубого цвета. Боцман сам ее красил в прошлом году. — Хохол, нам пиздец.

— Будто я не знаю, — ухмыльнулся Хохол.

Если бы Боцман увидел эту ухмылку пару месяцев назад, он бы, наверное, обделался. Если Боцман сидел за чистые кражи и на зоне сторонился воровской кодлы, стараясь быть ближе к мужикам, чем к ворам, то Хохол... Про Хохла ходили легенды.

Говорили, что первый раз тот сел за то, что менту заточку в печень всадил. Мент тот был его одноклассником. И женился на подруге Хохла, не дождавшейся того из армии. Говорили, что прямо на свадьбе и зарезал бывшего друга. И сдался сам мусорам. А по зонам пошел по отрицалову. Слов лишних не говорил, движений резких не делал. Был вежлив и чистоплотен. Но если узнавал, что в отряде сука или крыса, мог зарезать так же спокойно, как играл в шахматы. Срок ему добавляли и добавляли, приближался четвертьвековой юбилей.

Познакомился Боцман с Хохлом, как ни странно, в библиотеке. Тогда Боцмана только перевели в ИК-23, попал он на карантин, потом в третий отряд, где и жил Хохол, потом уже во второй перевели. В библиотеке были отрядные дни. То есть, раз в неделю зеки одного отряда могли туда приходить, если хотели. Телевизор Боцман презирал, предпочитая читать. Вот тогда они с Хохлом и разговорились. На неделю можно было взять пять книг. Читать, конечно, из новинок было нечего. Зато было много классики. От Жюля Верна до Мельникова-Печерского. Вот четыре книги "На горах" и "В Лесах" Боцман уже взял и думал, что бы еще подобрать. Как-то глаз не цеплялся ни за что.

— Вот эту возьми, — Хохол неожиданно вынырнул из-за стеллажа и протянул Боцману книгу.

"Белые и черные". Александр Котов.

— Это шо? — не понял Боцман.

— Книга. В шахматы можешь?

— Да я больше в буру там...

— Бура для малолеток. Шахматы для королей.

И ушел.

Мельникова-Печерского пришлось продлить еще на пару недель, впрочем, библиотекарь по этому поводу не переживал. Гораздо большей популярностью у контингента пользовались женские романы, а не русская и мировая классика.

Боцман зачитался книгой про русского чемпиона по шахматам. Странные, какие-то магические, волшебные слова — эндшпиль, испанская партия, сицилианская защита, ферзевый гамбит — завораживали, манили, колдовали. За ними скрывалась невиданная для Боцмана свобода: тихий закат над штилевым морем, пальмы, ром, влажные глаза мулаток, треск падающего сейшельского ореха...

Через несколько дней Боцман пришел к Хохлу и попросил его научить играть в шахматы. Хохол согласился, но не успел. Сначала его перевели в другой отряд, а потом началась война.

— Хохол, нам пиздец, — повторил Боцман. — Тикать надо.

Что-то очень большое разорвалось на плацу колонии.

— Надо, — согласился Хохол. — Но куда? И как?

— Да похер как, главное выбраться, я уже третьи сутки, кроме воды, ничего не жрал!

— Слушай, Боцман, — по нам лупят со всех сторон. Украинцы, сепары, какая разница? Наверняка зона окружена, на рывок пойдем, нас сразу пехота положит в лоб и мама, не горюй. Сечешь?

— Секу... И шо робыть?

— Рокировку.

— Не понял? Это как в шахматах?

— Типа того. Ты трупы рексов видел здесь?

— Не...

— Жаль. Я тоже. Можно было бы переодеться.

— Так они съебались же все.

— Ну мало ли... Курить есть?

Боцман полез в карман, достал мятую пачку "Беломора", в ней оставались пять папирос.

Закурили прямо в коридоре. Неделю назад за такое их бы отправили в ШИЗО.

Пробегавший мимо молодой совсем зек резко остановился, учуяв табачный дым:

— Пацаны, дайте тягу.

— Пацаны сиську на параше сосут у дядек со стажем. Нахуй пошел.

Страшный, холодный, льдистый взгляд Хохла ударил по лицу пацаненка и того просто сдуло из коридора.

— Шо вот ты так? — сказал Боцман, но его слова заглушил очередной разрыв.

— Га?

— Шо вот ты так, — стряхнул с головы пыль штукатурки Боцман. — Шо беспределить? Дали бы по тяге пацану...

— Мне эта тяга нужнее, — коротко бросил Хохол. Приподнялся, встал, отряхнул колени, подошел к лежащему осужденному. Ноги того были сплющены и перемотаны красной тряпкой, когда-то бывшей белой простынью с фиолетовой печатью на углу.

— Держи, браток, — раненый, не открывая глаз, зачмокал губами, втянул мокрый мундштук в рот. Затянулся, задержал дыхание. Закашлялся. Попытался повернуться, не смог, затих, тяжело дыша.

В этот момент началась тишина. Впрочем, это все, даже Хохол, сразу и не поняли. Еще один промежуток между разрывами — подумаешь, стоит ли обращать внимание? Но еще минута за секундой, и ватная тишина глухо наваливалась на оглохшие уши. Пахло гарью и кровью.

— Говоришь, был пиздец? — медленно сказал Хохол.

— Ну...

— Вот сейчас пиздец начнется. Настоящий.

— Да ладно тебе, Хохол, шо вот ты все время...

— Боцман, ты откуда?

— Я? С Енакиево, а шо?

— А я с Лутугино. Меня там все... Будешь жив, доберешься, найдешь пацанов, они меня грели, я им помогал словом, расскажешь, что тут было. Буду я жив, наведаюсь к тебе. Есть кому рассказать?

— Да ты шо, Хохол, да у меня там кожна собака знает, шо це Боцман, да я...

Распахнулась входная дверь. В косых лучах света, падавших сквозь пыль и дым, появились фигуры. Как в голливудском кино. Каски, автоматы, бронежилеты. Они светили фонариками по лицам и телам заключенных. Не орали, не били, просто шли, аккуратно перешагивая через тела раненых, живых и умерших. Они заглядывали в комнаты, резко водя стволами. А когда дошли до конца коридора, наверное, старший из них, крикнул:

— Чисто!

Боцман и Хохол рефлекторно повернули головы на крик. Увидели каким-то странным, обострившимся зрением черные отверстия в дулах автоматов. Или в штурмовых винтовках? Или... Да какая разница, если из этих дыр на тебя смотрит смерть разнообразного калибра.

— Граждане заключенные!

Хохол и Боцман повернули головы обратно, к входу. Там стоял, широко расставив ноги, какой-то военный с мегафоном возле лица.

— Граждане заключенные! Путинские наемники, российские войска и донбасские террористы двое суток обстреливали вашу колонию с целью уничтожения отбросов общества, как они заявляли.

— Трое... — чей-то слабый голос перебил говорящего.

— Что?

Ему не ответили.

— С вами говорит полковник Пилипчук. Сейчас начнется эвакуация осужденных из колонии. Нуждающимся будет оказана необходимая помощь. Просьба здоровым выйти из здания и построиться по отрядам. Раненые остаются пока здесь. Миссия Красного Креста займется ранеными в течение нескольких минут. Раненых вывезут в госпитали.

Слова разносились по коридору и отражались от обшарпанных стен.

Привыкшие к порядку зеки начали подниматься с пола. Все, кроме раненых. И тех, кто притворялся ранеными.

— Пойдем? — спросил Боцман.

— Есть другие варианты? — огрызнулся Хохол и встал.

В черных робах, испачканных кровью и штукатуркой, они медленно вставали, держась за стены, и брели к выходу, поправляя мятые кепи.

Говорящий в мегафон тоже вышел, одним из первых, он встречал зеков на плацу. На плечах его горели три большие звезды, руки он заложил за спину, широко расставив ноги.

Они выходили цепочкой, один за другим, становились в строй. Отряды поредели на треть. Остальные лежали в душевой или стонали в коридорах.

Когда вышли все, человек с большими звездами снова взял матюгальник из рук младшего офицера.

— Граждане зеки!

Строй стоял молча.

— По вам трое суток молотили российские войска из всех видов оружия. Ваши товарищи лежат сейчас, истекая кровью. Помощь идет. Кто-то этой помощи не дождался. Это не наша вина, что мы не успели. Но Украина о вас помнит и не забывает, поэтому мы здесь. И вам предлагаем несколько вариантов. Желающие могут вступить в Национальную Гвардию Украины. Добровольцам предлагается полный социальный пакет, амнистия и денежное довольствие от тысячи долларов США в месяц.

Одобрительный гул поднялся над строем зеков.

— А как амнистия? — раздался чей-то голос.

— Амнистия это само собой, это даже не обсуждается. Это по умолчанию, как говорится, — хохотнул полковник.

— Пиздеж, — прошептал Хохол.

— Шо так? — тоже шепотом спросил Боцман.

— Потом...

— Второе! Прописанные на территории Донецкой и Луганской областей могут вернуться домой. По своему желанию, — продолжил полкан.

И вот тут возмутились западенцы. Их держали отдельно, в первом отряде. Вот весь, выживший, первый отряд и заорал от возмущения. Мол, мы воевать тоже не хотим, чего это луганским и донецким привилегия такая?

— Третье! Жителям других областей тоже выходит амнистия, но — чуть позже. Нам нужно провести сортировку, чтобы каждый из вас уехал домой, без всяких там разных беспорядков.

Западенцы одобрительно загомонили между собой.

— А кормить будут?

— Будем, — улыбнулся полковник. — Добровольцы в АТО, три шага вперед!

Где-то треть от числа всех осужденных вышла из строя. Их очень быстро — словно овчарки стадо овец — бойцы согнали в кучу и погнали в пролом стены.

Только сейчас Боцман увидел, что стены колонии разбиты снарядами. Самые большие дыры в заборах достигали метров пятнадцати, а то и двадцати. Все вышки были разрушены. Здания разбиты. Окна вылетели. Асфальт стоял горками. Война, блять.

— Донецкие, луганские — три шага вперед!

Хохол неожиданно сделал шаг, одновременно, схватив Боцмана за рукав. Он потащил его с собой. От неожиданности Боцман споткнулся, полетел вперед, перед глазами мелькнул воткнувшийся в асфальт снаряд "Града". Хохол удержал его, затрещала черная ткань.

А потом их повели через другой разлом в стене.

Ни Хохол, ни Боцман так и не увидели, как западенцам раздали автоматы. Старые, древние АК-47, чищенные в последний раз в годах шестидесятых. Когда их раздавали — они были похожи на заливную рыбу. Кусок солидола, в котором угадывался смутный силуэт автомата. Сначала желе счищали ножами, потом протирали носками. Их заклинивало после второй-третьей очереди. Поэтому галицаи добивали своих раненых кто прикладом, а кто плоским штыком.

Главное же выжить, правда же?

Донецко-луганских выстроили за стенами колонии.

Украинские военные что-то ходили кругами, переговаривались друг с другом, время от времени орали в рации.

— Тройка, я Юпитер, я готов, где транспорт?

В ответ рация что-то нечленораздельно бубнила, похоже, что матом.

Боцман посмотрел на небо. Небо было близко и серо. Из небесного брюха валил снежок. Маленький такой, легкий. Он вертелся, кружился и от него слегка кружилась голова Боцмана. Если бы Боцман родился и жил в Мурманске, Салехарде или Вятке, то он бы знал, что такое снежанка — странная болезнь. Когда человек теряет ориентацию в пурге, он не понимает: где верх, а где низ, куда вправо, а куда не надо. А потом этот человек бесконечно падает, падает, падает в мельтешение снежинок, заворожено умирая от переохлаждения...

Но Боцман родился в Лутугино.

— Граждане осужденные! — хрипло прокричал лейтенант в ментовской форме. Он держал перед собой несколько листков бумаги. Закашлялся в серую перчатку на левом кулаке и продолжил:

— Граждане осужденные! Указом президента Украины Петра Порошенка вы амнистированы...

Боцман радостно обернулся и посмотрел на Хохла:

— А ты говорил!

— Ша, молекула, — буркнул Хохол, глядя на ботинки. — Ща начнется...

— Отправить сейчас вас по домам мы не можем.

— Начинается... Чуешь, Боцман?

— Не...

— Дороги перекрыты российскими оккупантами. Однако, есть договоренность с террористами. Вы сейчас колонной будете выходить от наших позиций к позициям сепаратистов. Вам необходимо намотать на головы белые повязки. Раздайте.

Рядовые побежали вдоль строя, раздавая простыни каждому пятому зеку.

— Разрезать, раздать каждому. Надеть повязки на голову, повторяю!

Зеки начали рвать руками белые полотнища и раздавать по строю.

— Напоминаю, что там, — лейтенант ткнул куда-то в сторону Луганска. — Террористы, чеченские и осетинские наемники, им ваша жизнь — заработанный доллар. Вас там будут расстреливать. Желающие остаться — шаг вперед.

Из строя вышло еще десять человек. Одного Боцман знал, молодой парень, сел за аварию. Набухался, поехал кутить дальше. Въехал в остановку. Убил всего одного человека, пятерых просто инвалидами сделал. Все бы и ничего, да погибшая мало была беременна, так еще и невестка харьковского депутата. Вот и дали трешечку. Легко отделался.

— Сто двадцать три осталось, — спокойно резюмировал лейтенант. — Налево!

— Отставить! — из-за спины лейтенанта появился майор. — Что, сынки, неохота Родине послужить? Понимаю, страшно. А грабить не страшно было? Убивать не страшно было? Вы же твари, поганые твари. Отбросы.

Майор шагнул к строю, медленно пошел вдоль стоящих по стойке "смирно" зеков. От него пахло застарелым перегаром.

— Шо, бляди, по домам захотелось? А когда божьи заповеди нарушали, не боялись? Не убий там, не укради, а? Вас, сук, расстреливать надо. На площадях. Как при Сталине! Чтобы не мера наказания была, а мера социальной защиты!

Последние слова он выкрикнул на фальцете.

— Блять, Родина в опасности, а вы тут... — майор заорал на Хохла.

— Ты меня на понт не бери, гражданин начальник, — ухмыльнулся зэк и длинно сплюнул на ботинок майора. — Я и не такое слышал от гражданина воспитателя.

— Ты сейчас у меня услышишь, ты сейчас услышишь... — майор побледнел, резко развернулся и рявкнул на лейтенанта. — Бегом выполнять приказ!

— Налево!

Тюрьма хоть и похожа на армию, но это не армия. Поэтому и повернулись все налево, но не щелкая каблуками. Так с ленца.

Грязь февраля пятнадцатого...

Вроде бы и зима, даже снег местами лежит. И пар изо рта есть. И небо низкое. И солнце сквозь рваные раны облаков не греет.

Но вот шагаешь, ступаешь на обмерзшую землю, глина хрустит, ты проваливаешься в жуткую жижу по щиколотку, она заливается в низкие бутсы, холодом тянет до пяток, потом до пальцев, они немеют. Ноги до колен превращаются в колодки, обтянутые ошпаренной кожей. Но идти надо. Потому что вот тот пацан, который решил сесть, снять ботинки и выжать коричневым свои носки, получил пинок по спине и прикладом по затылку. От удара прикладом по затылку потерял сознание, потекла кровь из носа.

Когда зеки остановились — молча, не понимая, что происходит, — над головами раздались несколько очередей. Они сначала присели, прикрыв затылки руками, потом пошли снова, куда-то на восток.

Хрипящего парня оттащили в сторону. Чтобы не мешал. Хохол и Боцман не оглянулись, когда хрип закончился треском.

Сто двадцать два преступника.

Они понимали, что сквозь этот февральский туман зеки могут дойти только до могилы. Могилы? Максимум до кювета вдоль дороги.

Боты мерно чавкали по проселочной дороге. Жирная грязь липла к штанинам. Шли, по привычке, заложив руки за спину. По краям колонны шли автоматчики в грязных зимних камуфляжах.

Наконец, их остановили.

Слева, в низком сером тумане прятались ветви деревьев лесопосадки. Справа, в поле, в этом же тумане прятали разбитые головы вышки линии электропередач. Казалось, что из этого тумана сейчас выйдут древние чудовища. Рыки их моторов, лязг их траков доносились со всех сторон. Боцман сдерживал крик. Хохол тоже.

Колонну остановили перед полем. Островки снега белели на пашне. Вдоль поля с двух сторон чернели лесопосадки.

— Идти по краю поля, — устало сказал лейтенант. — В зеленку не заходить, на поле не выходить. Заминировано все. Шаг вправо-влево...

— ...побег, прыжок на месте — провокация, — хохотнул кто-то из зеков.

— Шаг вправо-влево, — повысил голос лейтенант. — Верная смерть. И мучительная. Эвакуировать вас никто не будет. В лучшем случае убьет сразу, в худшем будете истекать кровью пару суток. Или трое.

— Нам пизда... — грустно сказал Боцман.

— То я не знаю, — пожал плечами Хохол.

— Вам надо пройти поле. Вас там встретят сепары. У нас с ними договоренность. Вас там встретят. Москали обещали, шо вам окажут необходимую помощь. Но на вашем месте я бы не обольщался. Им отбросы не нужны. Так что, еще раз обращаюсь. Кто хочет жить — вступайте в Национальную Гвардию Украины.

— А Украине, значит, нужны, отбросы Донбасса, — нервно хохотнул Боцман. Слава Богу, лейтенант его не услышал.

На этот раз из строя никто не вышел.

Лейтенант скомандовал. Колонна жидкой цепочкой начала выходить на поле. Вернее, на тропинку между лесопосадкой и полем.

Боцман и Хохол, старательно перешнуровывая коры, затесались в самый конец. На тропу они вышли почти последними — за ними шел десяток-другой молодняка в черной униформе. Чавкала грязь, иногда скрипел снег под ногами. На ветру шевелили ветвями деревья. Рваные клочья тумана летели поперек поля.

Цепочка растянулась метров на триста. Словно в старом советском игровом автомате...

Хохол шел впереди Боцмана. Не поворачивая головы, он глазами проверил — нет ли рексов вокруг: нету. Сунул руку в карман, попытался достать папиросу. И в этот момент вдруг почуял звериным, зэковским чутьем НЕЛАДНОЕ. Волчья сыть вдруг завыла безмолвной паникой в груди, свело судорогой желудок, легкие замерли. Сам не понимая, что сейчас произойдет, он вдруг прыгнул вбок, в канаву, где все "заминовано". На автомате за ним прыгнул и Боцман.

Они еще летели в мерзлую ледяную кашу, Боцман еще не понимал, зачем он это сделал, когда в этот момент голова впереди идущего вдруг разлетелась кровавым облаком, словно кто-то сдул красный одуванчик.

А потом открыли настоящий огонь. Выстрел снайпера был сигналом. Из южной лесополосы открыли массированный стрелковый огонь. Никто из зеков даже не догадывался, что на них поставили ставки.

Тир. Сафари. Кто больше положит — тому ящик коньяка из размародеренного магазина. Впрочем, не все участвовали в соревновании на количество. Пулеметчик "Утеса", например, просто тренировался на одиночные выстрелы. Большую часть он мазал. Но если удавалось попасть, например, в ногу, то ее просто отрывало. Таких не добивали, пусть орут, панику наводят. Некоторые из тех, кто выжил в первые двадцать секунд — а это много, очень много! — зачем-то побежали в поле. Мин там не было, нет. Там их просто расстреляли.

Кто поумнее, падал в распадок, в зеленку — если так можно назвать зимнюю лесопосадку.

— Бегом, бегом, мать твою! — Хохол схватил Боцмана за воротник черной робы.

Боцман сначала побежал на четвереньках за хохлом, потом приподнялся, но тут же пуля снайпера сбила кепи с головы. Он опять упал в февральскую жижу. И получил пинок по голове. От Хохла.

— Хули разлегся, баран! Или бежишь со мной, или нахуй!

— П-п-понял, — заикаясь ответил Боцман.

На самом деле, они не бежали. Они ползли, вставали на четвереньки, карабкались.

По раненым, у которых не было рук, у которых животы были распороты и кишки цеплялись за кусты. Один стоял на коленях, харкая легкими. Боцман оттолкнул его, тот завалился на бок и, вроде бы умер. И это была легкая смерть, но Боцман этого не знал. Они ползли по канаве, ныряя в ледяную грязную воду, а в это время четыре БТРа выехали на поле. Конечно, никаких мин там не было.

Боцман и Хохол укрылись за толстым тополем, накидали на себя веток кустарника — больше нечем было замаскироваться.

А над черно-белым полем повис многоголосый вой. Солдаты Украины обливали раненых бензином из канистр. Потом поджигали.

Таял снег, высыхала грязь, сгорали люди.

Если бы Хохол и Боцман смотрели кино, то они решили бы, что это пропаганда. Но они лежали в грязной ледяной луже, накрытые тополиными, вишневыми и абрикосовыми сухими ветвями, и смотрели, как горят костры из людей.

Сначала один, потом другой потеряли сознание. Может быть, поэтому и остались живы.

Зачем тратить бензин на мертвых? Лежащих в ледяной жиже, окровавленных, пусть и чужой кровью, но кто проверять будет? — вонючих зеков...

И даже непонятно, в чем повезло Хохлу и Боцману. Может быть в том, что они остались живы или в том, что они не увидели?

Пуля не всегда убивает сразу. Хорошо, если в голову или сердце. Мир просто выключается. И то не всегда. А вдруг перед попаданием пули в мозжечок включается чертов режим слоумо? И пуля медленно-медленно вворачивается в затылочную кость, сверлит ее как бормашина? Сначала, конечно, рвется тонкая как шелк, кожа и капли крови красиво, словно одуванчик, разлетаются на зимнем ветру. Говорят, что мозг не чувствует боли. И вот вопрос — успеют ли нейроны затылка доставить до неболеющего мозга сигналы. Синапсы кричат, локомотив боли несется по нервным путям, пуля, словно шуруп, медленно вкручивается в мозг. Со стороны кажется, что человек умирает моментально. А если нет?

А как быть человеку, если осколок попадает в живот? Или отрезает ногу, так, что артерия остается залеплена глиной? А если человека насквозь пробила отбитая взрывом гранаты ветка абрикоса? И занозы не в коже, нет, а в бесконечных слизистых, и они не могут быть обнаружены рентгеном?

Раненые кричат. Кричат, хватая горстями комья коричневой земли. Кто-то тяжело дышит, кто-то смотрит в низкое небо, а глаза его сварились в крутую от близкого разрыва. Кто-то пытается привязать грязной тряпкой оторванную кисть.

И сотни криков сливаются в единый вопль: «Где же ты, Господи!»

Вместо Господа и ангелов его по краю заснеженного поля шли солдаты с красно-черными нашивками на руках. Визитки Яроша они не раскидывали, нет. Просто разливали бензин на раненых, потом поджигали их. Впрочем, не все. Некоторые просто ржали над судорогами горящих. Некоторые же плясали вокруг человеческих костров и орали:

— ПУТИН — ХУЙЛОООООО!!! Ла-ла-ла...

Вот и все.

Когда-то по этому полю, как и по другим полям бескрайней России, шли солдаты в другой форме, цвета фельдграу, чаще всего они не жалели патроны. Потому что бензин был дорог, патрон дешевле. Этим, которые были одеты во "флору", бензина было не жалко. Волонтеры, за которыми прятались заокеанские партнеры, на бензин не жалели гривен. Ведь это уже не Россия, не Советский Союз. Здесь незалэжна Украина — территория свободы. Хочешь — жги людей. Хочешь — вырывай им зубы.

Боцману и Хохлу повезло. Их все-таки не заметили.

Первым в себя пришел Боцман. Хохол, как ни странно, похрапывал. Абрикосовая веточка над его лицом мелко дрожала.

— Эй! — Боцман ткнул Хохла локтем под ребра. Тот не пошевелился.

— Эй! Эй!

Было темно, очень темно. По горизонту раздавалась стрельба, ухала артиллерия и минометы. Пахло шашлыком. Без лука. Но даже в этой темноте Боцман разглядел, как голова Хохла повернулась в одну, потом в другую сторону. Открылись глаза и взгляд его был безумен.

— Сууукааа, — протянул он.

— Хохол, Хохол, это же я! — шепотом ответил Боцман и, неожиданно для самого себя, легко ударил Хохла по щеке.

В течение нескольких секунд Хохол пришел в себя. Это было завораживающее зрелище: словно кто-то прогревал мозг, включал передачи и с каждым включением взгляд становился все осмысленнее и осмысленнее. Процесс перезагрузки закончился тем же паролем:

— Сука.

Сухой ком в горле колом встал на уровне кадыка. Хохол зачерпнул грязный снег и отправил его в рот. С трудом прожевал, проглотил, закашлялся в рукав.

— Укропы далеко?

— Я знаю? — по-одесски ответил Боцман.

Нацисты были недалеко, конечно. Надо было ползти. В каком направлении? Какая разница, лишь бы подальше от этого дерьма.

Они и поползли по канаве, по трупам и черно-красной жиже, перемежаемой островками белого снега, почему-то не утонувшего в грязи.

Мокрые и грязные, они ползли, время от времени падая в лужи, хлебая ледяной рассол снега, чернозема, жужелки и мергеля. И сплевывали щепки простреленных деревьев.

А когда начало светать, зеленка закончилась, они начали выползать на дорогу, которая пересекала поле. Ну как дорогу... Обычную грунтовку, ковылявшую по местным полям к птицефабрике.

Первое, что услышали осужденные:

— Руки в гору, вы кто такие?

Руки в гору поднять не удалось, пришлось сразу лечь "звездой", как при обысках, когда тебя мордой в пол, а не к стене.

— Граждане начальники, — сдавленно сказал Боцман. — Мы мирные зеки, ничего плохого не сделали, а шо сделали, так за то отсидели...

Перед носом Боцмана внезапно появился носок армейского ботинка.

— Помолчи, а? — посоветовал "гражданину осужденному" голос.

Женский голос.

Между лопатками Боцман почувствовал дискомфорт. Скорее всего, это был ствол.

— Вы кто? — прозвучал голос.

— А вы? — сдавленно ответил Боцман, нюхая мокрый снег. Хохол молчал.

— На вопрос отвечай.

— Осужденный Сидельников, статья сто восемьдесят шестая, часть пятая! — как смог крикнул Боцман сквозь снег, забивавший рот.

— Это чего? — поинтересовался голос.

— Грабеж организованной группой. Тринадцать лет, — сипло вмешался Хохол.

— А ты за что?

— За решетку... — и ботинок надавил ему на шею.

— Ты свои блатные привычки брось, отвечай как полагается. Пуля в полуметре от тебя.

— Так бы и сказал, — вздохнул Хохол. — Осужденный Хохлов. Сто пятнадцатая, часть первая. Пятнадцать. Убийство двух или более лиц.

— Более?

— Троих порезал в камере. Двое сразу на глушняк, третий в лазарете сдох.

— Прям диверс, — хохотнул тот, кто давил стволом в затылок. — За шо ты их?

— За честь...

— Девичью?

— Да пошел ты.

— Уважаю, — согласился голос. — Рюрик, и шо с ними делать?

Хлопнула мина. Ни Хохол, ни Боцман не услышали ее шелестящего звука, а вот ребята в белых маскхалатах упали на грязно-белую землю за пару секунд до разрыва. У каждого свой жизненный опыт, чего уж. Потом ударила вторая, третья: начался интенсивный обстрел.

Укропы шмаляли, видимо, наугад. Просто в сторону предполагаемого противника. Поэтому мины беспорядочно падали на краю поля, рядом с дорогой, метрах в ста от разведчиков и зэков.

— Уходим, — коротко ответил Рюрик хриплым голосом.

— А этих?

— С собой, — без промедления ответил Рюрик.

Подгоняемые прикладами и пинками зеки бежали в сторону полуразрушенных домов. Длинная улица была разрушена всего за несколько дней. В ином доме вылетели окна, в другом снесло близким разрывом стену, дом накренился. В третьем, на вишне, висела собака, вернее, то, что от нее осталось. Запах гари низко стелился над мокрой землей, в которой увязали коры зэков. Ни украинские минометчики, ни польские снайпера, ни американские инструкторы не заметили странную группу из пяти человек — двух в черной униформе, трех в грязно-белых камуфляжах. Видимо, смотрели в другую сторону, туда, где рвались мины. И куда через несколько секунд прилетел пакет "Града".

А еще через несколько секунд группа Рюрика, перемахнув через криво упавший забор из профнастила, заскочила в один из разбитых домов.

— До утра здесь будем кантоваться, — сказал Рюрик и снял каску, потом белую, в пятнах балаклаву.

— Ты баба, что ли? — изумился Боцман, когда увидел лицо Рюрика. — Сто лет бабу не видел...

Рюрик сплюнула — это была все же она, и ответила простуженным голосом:

— А я зеков вообще никогда не видела! Белоснежка!

— Кухню проверь!

— Уже, товарищ сержант!

Рядовой с позывным "Белоснежка" шерстил кухню. И думал, что люди странные животные. Вот война, вот эвакуация, вот снаряд в садочек. Телевизоры с собой в тыл тащат, меблю всякую, а вот чай с сахаром оставили. А ведь в чистом поле или разбитом городе пачка чая ценнее всякого телевизора.

— Чому Белоснежка? — осторожно спросил Хохол, немало подивившись странному для блатарей погонялу.

— Так получилось, — улыбнулся Белоснежка. — Тебя напрягает?

— А не западло?

— Западло укропом быть. А мы в Харькове, когда партизанили, под моим началом семь пацанов было. И все как на подбор, мне подмышку. Так и повелось. Говорят, суки сбушные до сих пор бабу с позывным "Белоснежка" ищут. И хай ищут, — из рюкзака он достал большой синий пакет.

— Ну и няхай, — согласился Хохол. Пожалуй, впервые в жизни ему стало неловко за свою кличку.

— Я ж тебя не спрашиваю, чому ты Хохол, — он ножом вспорол пакет, открыл картонную коробку: в ней лежали консервы, упаковочки всякие, повертел в руках гондончики чая, меланхолично заметил. — Хозяйский лучше.

— Хохлов я...

— Да насрать, — ответил Белоснежка, расправил ножки у горелки, поджег таблетку сухого спирта и поставил на горелку кружку с водой. — Кот?

— М?

— Чай, кофе?

— Витаминчик мне завари.

Кот сидел возле разбитого окна, через которое залетали мокрые снежинки пополам с дождем, и внимательно наблюдал за местностью. Рукой в тактической перчатке он прикрывал рот, чтобы пар изо рта не демаскировал позицию. Белоснежка заварил ему в алюминиевой маленькой кружке розовый порошок из бумажного пакетика. Запахло киселем из детства.

— Я тоже хочу, — вздохнул Хохол.

— Обойдешься, — коротко ответил Кот.

Рюрик же села напротив двух заключенных на корточки и холодным взглядом стала рассматривать их. Между ног ее покоилась СВД.

— Ну что, граждане хулиганы и бандиты, рассказывайте.

— Это кто тут хулиган? — возмутился было Боцман, но тут же получил тычок локтем под ребра. — Хохол, ты шо?

— Ни шо, а ша, — отрезал Хохол. И продолжил. — Зону "Градами" начали расстреливать. Я не знаю, чьи...

И он продолжил. Как сбежал персонал колонии. Как они пекли хлеб из муки, которую привезла Нац.Гвардия. Как часть раздавали, тайком, по ночам, этот хлеб местным мирным жителям, меняя его на закрутки с помидорами та мочеными арбузами. Как рядовые украинских войск старательного этого не замечали, пока пьяные офицеры орали в палатках и "Щеню" и "Не вмерлу". Как их вывели на плац, а потом начали расстреливать на бегу.

— Да вы же это сами видели, не могли не видеть.

— Видели, отец, видели, — сказала сержант Рюрик и ударила пальцем по оптическому прицелу винтовки.

— Видели, а чего ж не стреляли, — с горечью сказал Хохол.

— Стреляли, — коротко ответила она. — Не по всем попали. У меня винтовка, а не гаубица.

Белоснежка протянул кружку — нашли в хозяйском шкафчике — с чаем Хохлу, чуть позже Боцману. Странное дело, чуть подкрашенная и подслащенная горячая вода, а к жизни возвращает. Чай не пил? Какая сила... Чай попил — совсем ослаб.

Смеркалось.

Закусывали галетами, от них пахло плесенью. Рюрик приказала остальной сухой паек не трогать до утра. Но и этот внезапный малый ужин нагрузил мужиков теплой тяжестью в желудке и веки сами собой поползли вниз. Первым дежурил молчаливый Белоснежка, наблюдавший за тем как по небу ползут медленные сигнальные ракеты, как низкие облака режут очереди трассеров, а на горизонте ярко-оранжевым всполыхают разнообразные мины и снаряды калибров на любой выбор.

В час ночи Белоснежка неслышно потянулся, встал, пошел вдоль стенки от окна, стараясь не бренчать осколками разбитых стекол. Потом нагнулся и осторожно потряс за плечо Хохла, спящего вдоль буфета на кухне.

— Га? — Хохол вскочил и ударился головой об стол.

— Цыха! Дежуришь до трех часов, потом Кота будишь.

Упал на пол и немедленно захрапел.

Хохол, толком еще не проснувшись, посмотрел на "Ксюху" в своих руках. Такие автоматы носила охрана...

Он захотел спросить: "Это мне? ", но спрашивать было не у кого. Рюрик сопела в углу, под единственным неразбитым окном, ей постелили двуспальный разодранный матрас и накидали сверху хозяйской одежды. Кот спал рядом, натянув армейский бушлат на ноги, а его снятые берцы служили ароматизатором помещения. Белоснежка устроился на кухне, легкий снег падал на его маскхалат. Эти спали спокойно — так спят дети, солдаты и умирающие. Один Боцман стонал и ворочался во сне. Прихожей ему было мало, он метался и, время от времени, бился кепкой об стены.

Хохол подумал, что Боцмана надо убить первым, на всякий случай, но мысль сразу отогнал, как чужую. Прошел в комнату, где только что караулил Белоснежка, и сел на его место. В лицо дул мокрый февральский ветер Луганщины.

Все так же лупил пулемет, все так же били минометы, все так же полосовали небосвод разрывы снарядов и ракет. Разве, чуть спокойнее.

Хохол вздохнул и прижал к груди автомат, глядя в бескрайнее черное небо.

Он уже убивал.

И мог бы убить сейчас. Для этого совершенно не требовался автомат. Человека можно убить даже шнурком от ботинка, когда он спит. А на того пацана понадобился просто один удар, тот упал и затылком об бордюр. Убийство по неосторожности, всего лишь. Только вот через два дня после карантина в колонии у Юрки Хохлова трое приблатненных попытались отнять посылку. Что было в той посылке? Да так, десяток мандаринов на Новый Год, разрезанных рексами, колбаса, опять же, нарезкой, да пара носков. И письмо. Вот за письмо он и взялся за беспредел на беспредел. Он сам потом и не понял, как в его руках оказался штырь из старой советской кровати. Следаки удивлялись его силе. А он, потеряв сознание, этим штырем убил двумя ударами двоих. Одного в глаз, второго в висок, третий успел отскочить. Вот дополнительно навесили еще срок. Его побаивались опера и рексы, не любили и блатные. Жил он в одиночестве, что, впрочем, Хохла вполне себе устраивало. Вне закона. Вне любого закона. А письмо он так и не прочитал. Затоптали его рексы и зеки в крови убитых им беспредельщиков.

И вот сейчас сидел он возле разбитого окна, слушая звуки далекого боя, наблюдая полеты трассеров, и думал, что, пожалуй, впервые в жизни он свободен. Четыре спящих человека доверили ему автомат. Он может встать и убить их. Они даже шевельнуться не смогут. Потом можно дождаться украинских солдат и рассказать им, как он геройствовал здесь. Может быть, ему скостят срок. Может быть, даже амнистируют. И чем черт не шутит, может быть даже дадут медаль. И он станет украинским героем, получит пенсию, выступит по телевизору, найдет бабенку в Киеве.

Надо только убить четырех человек. Это просто, когда у тебя в руках автомат. Просто убьют четырех человек. Которые тебя спасли и напоили чаем. Хорошим чаем. С сахаром и бергамотом.

Хохол встал.

Подошел к Боцману. Тот застонал и перевернулся на другой бок. Хохол решил, что Боцман будет последним.

Или закончить Рюриком? Все же баба...

Но начал Хохол с нее.

Он подошел к куче тряпья, под которым мерно сопела Рюрик и осторожно потрогал ее за плечо.

Та проснулась мгновенно, мгновенно же и перевернулась, тут же схватившись за ствол "АКСУ".

— Ты че?

Хохол виновато пожал плечами:

— Командир, у тебя курить есть?

— Мудак ты, Хохол, и шутки у тебя... — она вытащила непочатую пачку откуда-то из недр курточек, протянула ее зэку и сказала: — Оставь себе.

Хохол курил сигарету за сигаретой и, счастливый, смотрел в небо, на котором стали появляться звезды.

К трем часам он забыл, кого надо будить, поэтому разбудил Боцмана, сунул ему полпачки, "Ксюху" и довольный улегся спать под кухонный стол. Жизнь налаживалась.

Утро выдалось как всегда — по подъему, а, значит, противно.

Где-то лупили очередями пулеметы, автоматы, еще какие-то автоматические пушки — ни Хохол, ни Боцман так еще и не научились отличать ЗСУ от пушки БМП-2. Хохол поднялся: болели кости, затекшие на твердом полу. Рюрик уже жевала холодную кашу, флегматично глядя в окно. Белоснежка и Кот разогревали на полу кружку с кипятком.

— А де Боцман?

— По утренним делам ушел, — ответил Кот.

— А... Тоже выйду до ветра.

Легкие свои дела Хохол сделал прямо с крыльца. Потом вернулся в дом, по пути зацепив пробитое осколками ведро, и чертыхнулся. Затем он прошел прихожую, где молчал давно потухший газовый котел, вернулся в относительно теплую хату. Краем глаза вдруг увидел движение, резко повернулся.

В зале стоял Боцман и сосредоточенно доставал из серванта книгу за книгой. На обложки он не смотрел, просто поворачивал форзацем к потолку и тщательно перелистывал страницы.

— Эй, — сказал Хохол.

— А? — Боцман даже голову не повернул.

— Ты шо делаешь?

— Дело работаю. Смотри, вдруг они бабки оставили? Терпилы любят бабки в книгах оставлять.

— Чеканулся? Люди бежали отсюда. Что они, бабки бы оставили?

— Могли бы и забыть про заначку, — в этот момент с книжной полки упала крестовая отвертка. И как она там оказалась?

Хохол торопливо оглянулся:

— Ты чеканулся? ЭТИ, — шепотом он сказал. Но таким шепотом, который громче любого снаряда. — ЭТИ тебя прямо сейчас шлепнут.

— Ой, да ладно, — легкомысленно ответил Боцман и тут же получил удар в печень. Согнулся, захрипел, упал на колени, застонал:

— Хохол, Хохол, ты чего...

В комнату зашел Белоснежка, сплюнул на пол:

— Вы че, сидельцы?

— Ни че, ни че... Нормально все...

— Да так, поспорили о Божьих заповедях, — добавил Хохол, ухмыляясь.

В оркестр туманного военного утра вплелась новая мелодия. Но услышали ее только ополченцы.

— Лежать, всем лежать! — крикнула Рюрик. Белоснежка мгновенно упал на пол, прямо перед стоящим на коленях тяжело дышащим Боцманом.

Через пару минут рев мотора усилился, приблизился к дому. Зеленая туша БТР остановилась возле синих ворот дома. Белоснежка, Боцман и Хохол замерли на полу в зале. Боцман сначала перестал подрыгивать, а потом и дышать, на всякий случай. Кот с Рюриком встали за окном на кухне, каждый на свою сторону. Окно выходило на улицу, как раз на БТР, сломавшим палисадник и смявшим разноцветные старые покрышки, вкопанные на половину в землю. Открылись десантные люки. Пехотинцы попрыгали на землю.

В сторону дома, где засели ополчи и зэки, пошли двое. Они пнули металлическую дверь, пробитую осколками и пулями, вошли во двор.

На кухню же скользнул Хохол, а за ним вошел уже отдышавшийся Боцман. На четвереньках вошел.

Жестами Хохол показал, мол, валите отсюда в заднюю комнату. В руках он держал неизвестно откуда взявшуюся отвертку. Боцман стащил со стола большой кухонный нож.

Скрипнула входная дверь. Кто-то из украинцев тут же споткнулся о то самое ведро. Хохол поднял руку с отверткой. Боцман поднял руку с ножом на уровень пояса.

И в этот момент заорал БТР голосом Вакарчука:

Первому Хохол воткнул отвертку в глаз, второй получил удар ножом в печень. Каски, звеня, поскакали по линолеуму. Второй солдат хрипел, когда Боцман зажимал ему рот ладонью, из-под ладони текла темная кровь. Глаза солдатика вертелись, словно пытались запомнить напоследок остатки жизни, потом затуманились, тело задергалось. "Твои очи хочут и кличут мене..." — продолжал орать БТР. Мехвод машины высунулся из своего люка и неспешно курил, разглядывая разбитую снарядами улицу, над которой орал Вакарчук.

Из дальней комнаты вышла Рюрик, приставив СВД к плечу. Белоснежка и Кот жестами подняли тяжело дышащих Боцмана и Хохла. Потом показали направление движения. Те двинулись было к выходу, но тут на плечо Хохла опустилась тяжелая рука Белоснежки в тактической перчатке. Кот ткнул пальцем в оружие украинцев. Плюс два АКМ. К сожалению, гранат у всушников не было, как и броников. Но четыре магаза к каждому автомату и разгрузки. Больше ничего полезного у них не оказалось. Кроме четырех пачек сигарет, конечно. Боцман, было, раскрыл пачку и потянул сигарету, но тут же возле его носа оказался кулак Белоснежки.

Когда они вышли из дома, хлопнула СВД Рюрика. С головы мехвода бронетранспортера слетел танкошлём с половиной черепа, он покосился, наклонился, уронил тело на бок, сигарета, смытая по лицу потоком крови, упала куда-то, а после он сам сполз внутрь машины. Словно плетка, винтовка перекрыла звуком выстрела урчание двигателя и завывания Вакарчука. Но никто, никто не заметил громкого щелчка, потому что он слился с хлопками и взрывами, грохотавшими над Чернухино уже который день.

Может быть поэтому, а может быть потому, что украинская пехота ползала по брошенным мирняком домам, пятерку никто не заметил. Кот быстро выдернул чеку из РГД-5, сунул ее рычагом под труп, и они выскочили во двор, потом быстро перелезли забор — а что там было перелезать, когда гаубичным снарядом снесло половину профнастила?

Трое в белом, двое в черном пробежали пару сотен метров — Белоснежка спиной вперед, постоянно глядя, не заметили ли их? — и рухнули под пирамидальным тополем.

— Дорогу...

— А? — спросил Боцман, схватил горсть грязного снега и начал жевать.

— Дорогу надо пересечь. Отсюда полкилометра до дороги, — повторила Рюрик. Она тоже тяжело дышала. — Потом вдоль дороги, еще полкилометра. Там уже наши. Пароль: "Одесса".

— А че, у вас раций нет? — удивился Боцман. Он любил военные сериалы и знал, что у каждого военного должна быть рация.

— Нет, — засмеялся Кот. — Откуда они возьмутся? Вот, может, в Бетере том были.

— Кстати, а чего вы его не подорвали? — спросил Хохол.

— Чем?

— Я знаю? Это вы люди военные...

— Та можно было, — сказал Кот. — Пару гранат в люк мехвода и все. Выведен из строя на несколько недель.

— А шо тогда?

— Чо, чо... Там бы так бахнуть могло, вся чернухинская группировка бы сбежалась на нас, красивых посмотреть. Кому это надо?

— Мне — нет, — честно признался Хохол.

— Вот и нам тоже.

— Все, идем, — скомандовала Рюрик.

И они пошли, пригибаясь, вдоль заборов. Перед дорогой под ногами заскрипела жужалка. На самой же дороге завалилась в кювет "мотолыга", а за ним стояла на дороге пушка.

— "Рапира", — уверенно определил Белоснежка.

Красивое длинноствольное орудие, внучка "сорокопятки", смотрело в сторону укропов. Рядом валялись разбитые ящики и снаряды, которым повезло не взорваться. "МТ-ЛБ"" воняла горящей резиной и уже сгоревшей соляркой. Чуть поодаль догорал перевернувшийся "Урал", возле которого лежал разорванный надвое труп, видимо, водителя. Обычно так не бывает, но на войне бывает все.

Клочья февральского тумана ползли над шоссе, черный дым стелился по разбитому асфальту. Перескочили его за несколько секунд. Залегли в кювет. Боцман немедленно начал жрать шоколадку из вчерашнего сухпайка.

— Сейчас еще одно поле перескочим и все? — довольно спросил он.

— Нет, сейчас по дороге, поле заминировано, тебе ж говорили, — ответил Кот.

— Тихо! — рявкнул вдруг Белоснежка. — Тихо!

Сквозь грохот разрывов, сквозь беспрестанную работу стрелковки он вдруг услышал далекий, едва различимый рев дизеля. Что-то ехало к ним. Наверняка за этим что-то шла и пехота. Может быть, та самая, которую Боцман с Хохлом недорезали.

— Бегом!

Белоснежка выпрыгнул из канавы, за ним бросилось все отделение, включая граждан осужденных. Не зря, ой не зря Белоснежка читал все возможно найденные в этих ваших интернетах инструкции по артиллерийским системам современности, пусть они были даже из шестидесятых. Уставное время развертывания "Рапиры" — одна минута. Через сорок секунд станины орудия были призывно развернуты, красавица была готова как невеста перед первой брачной ночью.

— Бегом отсюда! — рявкнул Белоснежка, крутя колесо.

— Кто? — не поняла сержант Рюрик.

— Все, и ты тоже, — ответил Белоснежка.

— Охренел?

— Я артиллерист в прошлой жизни, — Белоснежка снял грязно-белую каску и посмотрел на девушку. — Был. Одесское артиллерийское.

— Разве в Одессе пушкарей готовят? — усомнился Кот.

— Готовили.

— А че ты тогда...

— Второе мая. Бегом отсюда! — зарычал Белоснежка, оскалившись, словно волк.

— Приняла, — холодно ответила Рюрик. — За мной.

Рык мотора приближался. В тумане стал очерчиваться черный силуэт машины.

— Я останусь, — вдруг сказал Боцман.

— Ты че? — сдавленно сказал Хохол. Каркнул то ли ворон, то ли ворона.

— Снаряды-то кто будет подавать? — отстраненно ответил Боцман. В глазах его появилось что-то такое, что невозможно описать словами. И усталость от жизни, и понимание того, что пробил твой час, и готовность уйти. Ну и что, что разбойник? Вторым в рай, после Христа тоже разбойник вошел. А ноги Иисусу вообще проститутки обмывали.

— Снаряды это да, снаряды это можно, — согласился Белоснежка. — Валите уже.

И трое ушли в туманную даль. Двое в белом, один в черном. Никто из них ни разу не оглянулся.

— Осколочно-фугасный давай, — сказал Белоснежка, когда опустил ствол на прямую наводку и увидел в прицеле низкую тушку БМП-2.

— Это какой?

— Дал Бог и партком заряжающего, — пробормотал Белоснежка и уже в полный голос добавил: — ОФ написано!

Он открыл затворную ручку, камора распахнулась. Боцман осторожно сунул снаряд в ствол.

— Ну, держись, гражданин осужденный, не попадем — у нас сроку жизни на два выстрела. Гильза сама выскочит, ищи второй снаряд.

— Оф?

— Оф...

В принципе, "бехе" бронебойного много, осколочно-фугасный может ее и пошинковать, и даже опрокинуть, если близко влепить. Белоснежка держал, держал, держал ее в прицеле... Встал за станину... Короткий рывок...

"Рапира" подпрыгнула на своих раздвинутых ножках, из "сотейника" — дульного тормоза необычной формы — вырвался клуб пламени. Боцман на миг даже ослеп

— Снаряд! — заорал Белоснежка, опять перепрыгивая через станину и прикладываясь к прицелу.

— Бегу, бегу, — бормотал себе под нос Боцман, уже жалея, что остался на позиции.

— Выстрел! Снаряд!

Скорострельность "Рапиры" двенадцать выстрелов в минуту, это если расчет полный и обученный. А если двое и оба работают в первый раз? Ну хорошо, один в теории изучал артиллерию, и даже стрелял из полевых гаубиц образца двадцать третьего года. И что?

Но они успели выпустить пять снарядов, перевернули "Беху" и положили пехоту, ну ту, которая не успела свалить.

И в этот самый момент, когда атака была отбита, когда загорелась БМП-2, когда были выбиты последние стекла в ближайших домах, с левой стороны этого слоеного пирога выползли из тумана напуганные юные украинские армейцы. Тоже пять человек, только у них ефрейтор командовал. Они ползли по перемешанному с глиной снегу, а когда увидели двоих, стрелявших из орудия — с перепугу открыли огонь.

Российский пиксель Белоснежки и черная униформа Боцмана дала повод в очередной раз заявить украинским СМИ, что на Донбассе воюют только зеки и российские войска.

Хорошо, что Белоснежка оставил в штабе свой украинский паспорт...

А разведданные Рюрика, как это часто бывает на войне, слегка запоздали.