Кровь и слезы Луганска

За водой, вдоль маячков

Утреннему стуку в дверь Палыч не удивился.

Город жил утром. Вот как война началась — так и утром стали жить. Примерно в час дня жизнь уже замирала — не работали магазины и парикмахерские, поликлиника и администрация, сантехники и повара. Только один магазин в центре и рядом кафе работали до десяти вечера. Забавно, конечно, когда с одной стороны канонада, с другой дискотека.

Ну вот половина седьмого, а в дверь кто-то настойчиво стучит.

Палыч нащупал ногами тапочки, рукой очки.

"Забавно", — подумал он. "Забавно, что слух на войне имеет большее значение, чем прочие чувства".

Конечно, это стучалась не Валька с третьего этажа, не Игнат с восьмого. Они по-разному колотят в дверь. Валька настойчиво, но стеснительно. Она боялась жены Палыча, даже после смерти Маргариты Петровны. Словно тень ее все так же бродила по подъезду.

Ритульку Палыч взял в жены еще в начале шестидесятых. С маленькой хохотушкой они объездили половину Союза: от Байкала до Вильнюса. А потом командировались сюда, на Донбасс, да и осели под Ворошиловградом. До Одессы ездили в отпуска, в Крым, в Бердянск по путевкам и дикарями.

По выходным Палыч играл на саксофоне, и собиралась вся улица слушать Глена Миллера и Дюка Эллингтона.

А потом пришла старость, с ней болезни. Палыч уже не мог дуть: силикоз — болезнь легких, болезнь шахтеров. Саксофон замер на настенном ковре, блестя зайчиками на утреннем солнце. Ритульку разнесло диабетом, она превратилась в Маргариту Петровну. Вместе с болезнями кончилось и государство. Внезапно Маргарита Петровна и Палыч стали гражданами какого-то украинского государства, в котором лекарств не было. Хорошо, что четверо сыновей смогли получить российское гражданство, они и помогали. Благо, до России тут два шага.

А вот Игнат стучал по-другому. Ногой в дверь. При жизни Ритульки он бы не посмел, конечно, она бы ему весь мозг выклевала, алкашу такому.

Игнат раньше-то не очень пил, только по выходным. А сейчас у него выходной каждый день. Пенсия. Местная — тысяча восемьсот рублей, украинская — тысяча двести гривен. Для того, чтобы получить украинскую пенсию — надо ехать до Станицы Луганской, там карабкаться по разбитому мосту под прицелом украинских снайперов и луганских автоматчиков. Ехать до ближайшего банкомата, выстоять в очереди несколько часов, снять деньги с карточки, потом обратно через линию фронта и, если повезет и на украинском блокпосту будут нормальные парни, провезти деньги домой, а на следующий день поменять гривны на рубли. Потом уже можно разик купить хорошей белорусской водки за семьдесят два рубля поллитровку. Самогон уже завтра, по полтиннику за литр.

Игната эта экономика мучала до печенок, он каждый вечер Палыча подбивал на покупку самогонного аппарата вскладчину. Палыч не соглашался становиться бутлегером. "Однажды в Америке" он уже смотрел в кинотеатре, в восемьдесят восьмом, вместе с Ритулькой. Фильм стал темой для обсуждения в Энске на полгода. Женщины и девчонки воротили нос от обнаженной натуры, парни и мужики раздували ноздри. А Палыча поразило как обычные ребята убивали друг друга из-за каких-то денег.

— Кто? — спросил он.

— Прокуратура. Проживает здесь...

В подъезде на девять этажей проживали трое. Палыч открыл дверь. Бояться ему было нечего. Укропам он нафиг был не нужен, а наши приходили только с гуманитарной помощью.

Перед ним стояли пятеро. Трое в гражданском, двое в пикселе с шевронами "Новороссии" и "Привидения" на руках.

— Николай Павлович?

— Ну да, ну да... А вы?

— Старший следователь Луганской прокуратуры Михаил...

Фамилию Палыч тут же забыл, на всякий случай.

— Чем обязан?

— Свидетелей опрашиваем, Николай Павлович. Разрешите, с вами побеседуем, минут пятнадцать-двадцать.

"Да мне хоть три с половиной часа!" — радостно подумал Палыч.

Он не думал о том, что его арестуют, этапируют или еще чего там сделают. Ему было радостно, что он еще кому-то нужен.

— Только у меня чай есть, а воды нет.

— Мы позаботились. Бойцы!

Бойцы "Привидения" втащили в узкий коридор двенадцать пятилитровых бутылей воды: вдвоем по шесть, по три на руку. Богатство! Боже, это же можно ванну принять!

Ритулька умерла, когда дома не было воды. Один стакан мог бы ее спасти. Но воды пятого августа не было. Ее не было четвертого, третьего, второго... Ее не было с начала июня четырнадцатого года. В четыре утра они вставали, умывались остатками вчерашней воды. Пили остатки вчерашней воды. И в унитаз смывали остатки вчерашней воды. В пять утра они шли к кринице. Родник был совсем недалеко, в полукилометре. К половине шестого они подходили к концу очереди — пять сотен человек, шесть сотен человек.

В шесть утра укропы начинали обстрел, очередь терпеливо ложилась, разглядывая, как падали деревья в городском саду. Осколки свистели над головами, люди лежали в кюветах вдоль тропинки и во вчерашних воронках, надеясь на примету, что "один снаряд в воронку не падает". Но снаряды этой приметы не знали, Палыч видел, как семья взлетела на воздух, когда "Град" попал туда, куда не ждали. И воронка была большая, от гаубицы, но "Грады" в приметы не верят.

В городе кончился инсулин, аптеки не работали. Ополченцы грызли последние сухари. Гуманитарка застряла где-то в России. Ритулька умерла без инсулина и без воды, потому что не могла уже встать от истощения. А Палыч в тот день лежал в очереди, терпеливо дожидаясь воды. Когда он принес две баклаги и фляжку, она уже не дышала.

А тут целых двенадцать пятилитровок! Где же вы были, парни, пятого августа четырнадцатого...

Парни втащили бутыли на кухню и мгновенно испарились. "Привидения", что с них взять...

— Добрый день, так мы пройдем? — спросил прокурорский.

— Конечно, конечно, — пробормотал Палыч. — Давайте, на кухню. С каким вопросом пожаловали?

— Вы не волнуйтесь, Николай Павлович, нам вас как свидетеля опросить надо.

— Свидетелем чего? — спросил Палыч. — Я тут с четырнадцатого. Не уезжал никуда, хотя сыновья звали в Россию.

— Много сыновей?

— Не поверите, четверо. Это у вас сейчас два — много. А нам с женой и четыре было мало, жалели, что заболела, поди и пятого бы смастерили.

— Давайте чаю сделаем, Николай Павлович, мы с собой привезли. Вода...

— ...и воду привезли. Значит нужен вам сильно, что аж на девятый этаж ее приволокли и с тормозком приехали.

— Конечно, нужны. Кстати, сколько вас в подъезде живет.

Палыч неторопливо налил воды в чайник и включил газ. Странно, но газ работал с такой же точностью, как и до войны. Ни разу не было перерывов. Как и электричество. Не, ну иногда вырубало, но так... На половину копейки, как говорится. А вот вода... Плюс сорок в тени. Ни капли из пересохшего крана в пересохшее горло.

— Трое, остальные уехали.

— Во всем доме?

— В подъезде. В доме еще пятеро наберется.

— То есть восемь?

— Ага. Четыре подъезда, девять этажей, по четыре квартиры на каждом этаже, девять жилых квартир.

— А почему уехали?

— Кто?

— Люди.

— Так война же, — недоуменно посмотрел на следователя Палыч. Удивляться было чему. Попадания украинских снарядов в верхние этажи девятиэтажки когда-то обошли весь мир. Сейчас же стали никому не интересны. Война и война, ничего особенного.

— Расскажите, что вы делали пятого августа четырнадцатого года.

— Хоронил жену.

— С утра?

— Нет, с утра я ушел за водой. Она осталась дома...

— Почему?

— Сахарный диабет лабильного типа. Так врач сказал. Она уже не могла ходить. Ну я пошел за водой...

— Какого типа?

— Вам документы показать?

— Я верю, верю, продолжайте!

Чайник закипел, на кухне стало нечем дышать, Палыч приоткрыл окно. Достал чашки, раскрыл пачку с чаем, глянул в окно: позиции укропов как на ладони. На позициях тишина, на разрубленном осколками навесном потолке следы артобстрела.

— Что продолжать?

— Что вы дальше делали?

— Пришел в городской парк, лег в очередь. Ползли к кринице. Потом набрал воду, пополз домой. Укропы начали очередной обстрел.

— Кто-то пострадал?

— В тот день вроде бы никто, все уже приучены были, как прятаться.

— А потом?

— А потом пришел домой, хотел жену напоить, но не успел.

— Почему не успели?

— Так умерла уже.

— Николай Павлович, у нас к вам серьезный вопрос, — сказал следователь, — у нас к вам серьезный вопрос, может быть, вы что-то видели, слышали в тот день.

— В каком смысле?

— В этот день возле вашего дома было совершено преступление. Были расстреляны две девушки тринадцати и пятнадцати лет. Вероника Бажай, из Ровно, и Ангелина Турчина, местная. Вот фотографии, узнаете?

С фотокарточек на Палыча глядели две улыбчивые девчонки. Тринадцать и пятнадцать, да. Совсем сикушки. Гельку, из второго подъезда, он узнал, конечно.

— Нет, не знаю.

— Вы уверены?

Конечно, Палыч был уверен.

Когда он выполз с двумя бутылками из зоны артобстрела, этих двух соплюх он и увидел. Они стояли возле стены девятиэтажки. В шортиках и футболках, заложив руки за головы. Их обыскивали ополченцы. Перед ногами девчонок лежали кучкой черные кубики.

— Эй, дед, иди сюда. Видишь? — показал "укоротом" на кучку кубиков видимо старший из ополченцов.

— Вижу, хрень какая-то.

— Радиомаячки. Эти их разбрасывали вдоль дороги к кринице и около домов.

— Ну... Наверное, — Палыч поставил бутылки на горячий асфальт. Солнце било лучами по макушке. Асфальт плавился. Вода грелась.

— Слава Украине, — ненавистно выплюнула та, что постарше. И в этот же момент прилетел снаряд. Он ударил где-то между шестым и пятым этажами. Мир вздрогнул, зашевелились деревья, посыпались вдоль стены стекла. Упали на сухую, пожелтевшую землю все одновременно. Девчонки побежали в проем между домов. Несколько автоматов ударили им вслед.

Девчонок прихоронили, закидав осколками асфальта и кирпичей, в ближайшей воронке. Пахло взрывчаткой, сгоревшей пластмассой, резиной и бензином.

Палыч еще полчаса поднимался на свой девятый этаж, где нашел Ритульку уже ушедшей.

— Нет, я их не знаю.

— Ну, что ж... Вы уверены?

Уверен ли он? Он помогал таскать обломки кирпичей к той воронке, пока ждал "Скорую". "Скорая" отказалась брать за мертвецкие услуги для Ритульки. Радиомаячки увезли куда-то, а девки-наводчицы так и лежат в этой воронке. На нее Палыч посмотрел тогда, когда следователь вышел из квартиры. Через неделю из новостей он узнал, что кого-то из командиров бывшего ополчения арестовали за расстрел мирного населения. Палыч узнал по фотографии одного из пацанов, который стрелял в спину бежавшим девкам из "Правого сектора". Да, да, из "Правого сектора". Футболки с портретами волков и надписями "Москалей на ножи, на ножи" — остались на их молодых телах в той воронке. В воронке, из-за которой умерла его Ритулька. А еще умерли десятки таких же молодых в других футболках в той очереди за водой.

_____________________

Источник: http://okopka.ru/i/iwakin_a_g/