Квантовая теория любви

28

Последние дни выдались жаркими. Лео помогал Ханне и ее младшему брату Эду разобраться с ворохом бумаг, неизбежно сопровождающих смерть человека, — документы о смерти, страховка, банковские выписки. Затем настал черед похорон. Ханну навестил приходский священник из Сюррея, где была похоронена ее мать. С Аланом — отцом Ханны — святой отец виделся раз в жизни, на тех самых похоронах. В отличие от жены Алан заглядывал в церковь только на траурные церемонии и свадьбы, да еще если какая-нибудь церковь считалась памятником истории и архитектуры, а у него как раз выдался свободный денек. Священник хотел разузнать об Алане побольше, чтобы было что сказать в своем надгробном слове, — без этой речи, увы, не обойтись, поскольку покойный хотел, чтобы его похоронили рядом с женой. Священник расспрашивал о родственниках, увлечениях, успехах покойного. Внезапно Ханна прижала руку к губам и виновато опустила глаза: ее разбирал смех. Викарий невозмутимо продолжал говорить — у Ханны вырвался смешок. Наконец священник неторопливо, с достоинством откланялся.

— Что это с тобой? — недоуменно спросил Лео.

— Понимаешь, я представила себе, как папа с небес созерцает наше чаепитие со служителем культа и покатывается со смеху. И так мне стало смешно самой — ну ничего не могу с собой поделать. И кстати, если бы я не смеялась, то плакала.

Чтобы речь священника не показалась собравшимся, знавшим о непростых отношениях между Аланом и Богом, слишком уж банальной и неподходящей к случаю, Ханна решила прочесть любимые папины стихи Теда Хьюза,[32] а органиста попросила сыграть старинный реквием Елизаветинской эпохи.

Лео сидел в задних рядах. По церковной крыше барабанил дождь.

Интересно, в дни похорон всегда такая минорная погода?

Скрипнула дверь, потянуло холодом.

В церковь вошел мокрый Роберто.

— Привет, Лео, — шепнул он. — Я так и думал, что ты здесь. Как дела?

— Спасибо, все хорошо. А ты как?

— Ненавижу похороны. Нам надо поговорить. Мне кажется, я нашел то, что ты искал. — Роберто улыбнулся и встряхнул мокрыми волосами.

— Я уже ничего не ищу.

— Ты просто перерыв устроил. Люди вроде тебя всегда в поисках ответов.

— Возможно.

— Ты все еще злишься на меня?

— Да в общем-то, нет. Просто мы с тобой очень разные.

— Или одинаковые, только идем по разным дорогам. Сходимся, расходимся, но встречаемся, только когда наши пути пересекаются. Таков наш удел.

Лео успел стосковаться по разговорам с Роберто. Собеседник он необычайно интересный, пусть не чужд некоторых слабостей.

Служба завершилась, и все вздохнули с облегчением. В том числе, наверное, и покойный. Но когда гроб опускали в землю рядом с матерью Ханны, во влажном воздухе разлилось ощущение непоправимости. Стоя под зонтами, все вспоминали, как почти десять лет назад они уже стояли здесь. И взгляды обратились к соседнему надгробию. «Софи Джонсон, урожденная Лукас, 1943–1978. Любимой матери и жене. Ты вечно будешь жить в памяти всех, знавших тебя».

Ханна и Эд стояли у могилы, взявшись за руки, словно потерявшиеся дети, и не пытались сдержать слез.

Гроб опустили в яму, веревки из-под него выдернули, прозвучали последние слова молитвы, на крышку гроба упали цветы, посыпались первые комья земли.

Мать и отец, муж и жена снова вместе.

После похорон Лео отвел Роберто в сторону:

— Давай выпьем кофе.

Неподалеку обнаружилось уютное тихое кафе, где было можно обсохнуть и поговорить.

— Что ты мне хотел сказать? — спросил Лео.

Хохотнув, Роберто слизнул с кофе шапку сливок.

— Один француз по имени Ален Аспек поставил замечательный эксперимент.

Роберто взял в одну руку солонку, в другую — перечницу и с многозначительным видом несколько раз стукнул фаянсовые посудины друг о друга.

— Когда две частицы сталкиваются, ну или целуются, а затем разлетаются в разные стороны, происходит очень странная штука. Логично было бы предположить, что после удара каждая будет жить своей собственной жизнью. — Роберто поставил солонку и перечницу на противоположные углы стола. — Но, как оказалось, ничего подобного. Аспек доказал, что даже после того, как частицы оказываются разнесены в пространстве, они продолжают вести себя так, будто между ними существует некая волшебная связь.[33] Стоило ему начать «раскручивать» одну частицу, как другая моментально (то есть не задерживаясь даже на миллионную долю секунды) начинала вертеться в противоположном направлении. Иными словами, в поведении частиц наблюдалась полная гармония.

— А если бы эти частицы не поцеловались, что тогда? — спросил Лео.

— В этом случае их поведение совершенно не зависит друг от друга. Все в этом эксперименте построено именно на поцелуе. Предположим, что этот стол — Вселенная, на одном ее конце — перец, на другом — соль. Так вот, даже на таком колоссальном расстоянии правило будет действовать. Крутани солонку — и перечнице ничего не останется делать, кроме как тоже начать вертеться.

— И что это значит?

— После столкновения в момент Большого взрыва между частицами образовалась тайная связь. У частиц, из которых состою я, есть товарки на Солнце. Частицы, формирующие тебя, танцевали с частицами, из которых состоит Элени. Аспек доказал, что даже если эти частицы разделяют миллионы световых лет, они продолжают вертеться в танце. Они словно любовники, совсем как ты и Элени. Вас разлучила смерть, но невидимая связь между вами осталась.

— А как этот эксперимент назвали?

— Страсть на расстоянии. Это лучшее объяснение любви, которое пока может предложить физика.

Лео еще несколько дней жил в Ричмонде у Ханны и Эда, разбирал с ними родительские вещи, раскладывал по коробкам. Брат и сестра решили продать отцовский дом и поделить пополам вырученную сумму. Все равно никто из них не собирался здесь жить. Вечера проходили в разговорах о смысле жизни и смерти, они обсуждали религию, мифологию, поэзию — словом, все, что могло пролить свет на вопрос, что есть судьба, перевоплощение, рай и ад. Даже квантовая физика, к которой Ханна прежде не выказывала ни малейшего интереса, не осталась без внимания.

— Ты ведь, когда писал в свой блокнот, преследовал какую-то цель? — спросила как-то Ханна.

— Сам не знаю… Поначалу никаких особых идей у меня не было, а потом само получилось так, будто я силюсь доказать, что любовь существует.

— Боже, ведь она и на самом деле существует, уж тебе-то это хорошо известно.

— Да, наверное. Только после смерти Элени этого оказалось мало. Мне надо было подвести базу под то, что любовь побеждает смерть, ведь если Элени закончила свое существование и ничего после нее не осталось, жизнь теряет всякий смысл. В этом была вся суть.

— Тогда почему ты выбросил свои записи?

— Потому, что затея вдруг показалась мне страшно глупой. Скажи, какие выводы можно было сделать из этого блокнота? Что я совсем спятил от горя? Или что я влюблен в труп?

— Да вовсе нет. На меня твои записи произвели впечатление. Особенно фото спаривающихся зверюшек, которые ты вырывал из библиотечных книг. Безнравственно, но трогательно ужасно.

Лео чувствовал, как в нем крепнет сила. И причиной тому — Ханна. Неловкость, возникшая между ними в прошлом, исчезла без следа, и дружба обрела новые черты. Они ночи напролет просиживали, потягивая вино, — Ханна не спешила уходить к себе в комнату, страшась остаться наедине со своими мыслями. И Лео терпеливо ждал, когда она уже под утро отправится спать, и заботливо укрывал ее одеялом.

Вообще-то ему давно не терпелось вернуться к родителям в Лидс, чтобы поговорить с отцом. Лео прочел последние письма и пришел в недоумение. Как это — Лотта собирается замуж, она в Вене, а Морица свалил туберкулез? Его последнее письмо — горькая обличительная речь человека, утратившего всякую надежду, — пронизано отчаянием.

Почему Мориц перестал писать? Неужели любовь всей его жизни осталась неразделенной? Виделся ли он с Лоттой Штейнберг? Если у этой истории плохой конец, что в ней поучительного? Да, конечно, Мориц пересек чуть не весь континент ради Лотты, и любовь помогла Морицу выжить в великой войне и согрела его в Сибири, и неважно, узнала об этом любимая или нет. Это прекрасно само по себе, вот только отец, передавая ему эти письма, явно рассчитывал, что в Лео произойдет некий душевный перелом. Значит, у него были основания.

А как отнеслись бы внуки Лео к тому, что приключилось с ним самим? Как к любовной истории с трагическим концом? И что бы они подумали о деде? Вот человек, который у последней черты сдался? И разве не подбадривали бы они его, призывая сражаться до последнего? Лео смотрел в небо и повторял про себя: «Не может быть, дед». Он представил себя в виде одного из ангелов, явившихся Морицу, когда тот был при смерти.

— Борись за нее, дед, не сдавайся, — шептал Лео. — Иди, не останавливайся, подумай о будущем, о моем отце, обо мне. Ты не одинок в своем странствии, мы все с тобой. Лоси совершают дальние переходы в поисках дамы сердца, киты издают любовный клич, слышный за сотни километров, угри устремляются в океан, чтобы дать жизнь потомству, арктическая крачка летит с одного полюса на другой. Многие обитатели нашей планеты покоряют пространство, это закон жизни, и да будет тебе это в помощь. Встань и иди, шагай к намеченной цели, и пусть ничто не остановит тебя.

Эду пора было возвращаться на работу, но Лео чувствовал, что Ханна не готова остаться одна. По его настоянию она взяла еще неделю отпуска и отправилась вместе с ним в Лидс. Лео не сомневался, что родители обрадуются ей, как всегда радовались его друзьям.

В поезде Лео рассказал про деда, удивляясь, сколько подробностей осело у него в памяти. Вообще-то рассказчик из него неважный, но, наверное, в самом жанре устного повествования есть что-то волшебное. Лео увлек Ханну, увлекся сам, и пусть история еще не закончена, он уже чувствовал в ней цельность. Это история его семьи, его отца и деда, и Лео гордился ими. Он словно художник, которому дали палитру с новыми, до того неведомыми ему красками. По мере продвижения рассказ Лео обретал изящество, ритм и глубину, он и понятия не имел, что может так складно и увлекательно говорить.

— Он прожил замечательную жизнь, — завершил Лео. — Жаль, что невозможно перенестись в прошлое и встретиться с ним.

— А сны на что? — возразила Ханна. — Ты же говорил, что во снах к тебе приходит живая Элени. И папа… меня он тоже навещает после смерти.

Лео улыбнулся, поскольку его занимала та же мысль.

— Знаешь что, Ханна Джонсон?

— Да?

— Что-то ты начала слишком много думать. По-моему, через край.

— Наверное, такое случается со всеми, кто потерял.

У Фрэнка и Евы на щеках легкий румянец.

— Хорошо выглядите, ребята, — заметил Лео. — Чем это вы тут без меня занимались?

Фрэнк покосился на Еву.

— Ничем особенным, мы… э-э-э…

— Ковырялись в саду, — пришла на помощь Ева.

— Да-да, в саду, — эхом повторил Фрэнк.

— Да уж, физический труд облагораживает, — согласился Лео.

Ева приготовила для Ханны раскладную кровать, но не знала, куда ее поставить, в гостиную или в комнату к Лео.

— Если Лео не против, уж лучше к нему, — попросила Ханна. — Одной мне как-то не по себе.

Пока Ева хлопотала, устраивая гостью, Фрэнк занялся чаем.

На кухонном подоконнике Лео заметил улитку. Элени?

В гостиной за чаем Лео наконец задал вопрос, не дававший ему покоя все последние дни:

— Как Морицу удалось поправиться и что приключилось с Лоттой?

— Не понял?

— Последнее письмо было из Уланова. А что случилось потом?

— Ну конечно… вот старый дурак. Сейчас объясню. Лотта была уверена, что Мориц погиб. В 1917 году она наводила справки, и ей ответили из Красного Креста, что в списках лагеря военнопленных в Сретенске его фамилии нет. Наверное, она ужасно горевала. А еще через два года ее отец устроил шиддуч — просватал дочь за богатого венского адвоката. И она согласилась…

[34]