«Неотложка» вселенского масштаба

ГЛАВА 8. Двойняшки

— Иди, — тихое Всёлино, и дверь передо мной распахнулась.

И я пошла.

Несколько шагов в ярком солнечном свете, и я сощурилась, глядя себе под ноги. Легче не стало – что-то белое, сияющее резало глаза. И только мои сапоги, что мерно показывались из-под плаща при каждом шаге, успокаивали взгляд, хотя и смотрелись дико на белом… мраморе? Я приподняла голову – передо мной поднималась лестница. Широкая, длинная, красивая и очень торжественная. Где это я? Даже хмыкнула. Дворец? Оглянулась по сторонам.

Надо мной возвышалось огромное сверкающее белизной здание, и голова кружилась от попытки увидеть, что там, вверху. Оно слепило, сияло в лучах горячего, жгучего солнца. Этот беспощадный жар пока отражался длинным плащом, но я чувствовала — ещё пара десятков шагов, и темная ткань раскалится, а по спине потекут струйки пота.

Я чуть ускорила шаг и взбежала по лестнице в благодатную тень, которая спрятала меня под своим блаженным покрывалом прохлады. И теперь под высокими расписными сводами гулким эхом отдавались мои шаги, будто отражённые от колонн полированного камня, что блестели глубоким желтоватым цветом, от каменного же пола в чудесных узорах. Но все эти красоты я замечала лишь отчасти, краем сознания, тем малым краешком, который нужен, чтобы не споткнуться и не поскользнуться на гладких каменных плитах, отшлифованных до зеркального блеска.

А всё потому, что Всёля снова показывала мне ролики.

— Визуализировала! — по её собственному выражению.

Коротенькие истории показывали мне «чудесные» картинки операций, о которых я только слышала или читала — раньше эти знания Всёля мне не давала в столь развёрнутом виде.

Сегодня же…

Сначала я несколько раз наблюдала, как рождается ребёнок. Собственно, я это уже видела, и не однажды, вживую. Только довелось мне пару раз принимать роды: один — в чистом поле, ночью, у костра, другой — днём, рядом с полыхающим пожаром. Условия были неидеальными, но оба раза детки были самыми обычными и шли головой. А вот сегодня Всёля знакомила меня и с другими вариантами: малюсенькие ягодицы или ножка, а то и вовсе ручка рождались первыми.

— Вот так придерживать, вот так поворачивать, — терпеливо подсказывала Всёля.

Потом начались какие-то совсем уж дикие картины. Такое даже в пьяном бреду не могло привидеться, разве что присниться в страшном сне. Хотя мои кошмары были совсем другого содержания...

Всёля впихивала мне в голову картинки, полные крови, и мне приходилось наблюдать, как тонкий нож надрезает кожу на большом животе, а пальцы другой руки делают рану шире, и снова нож, он режет что-то плотное, белеющее сквозь красные потёки, а вот пальцы отодвигают... мышцы? Ещё ножом, отворачивают слой, разрез на следующем. Это уже мышечный мешок. И из него — мощный поток, и рана захлёбывается в крови, но пальцы быстро ныряют внутрь, а ножницы делают разрез ещё длиннее, кровь прибывает, заливает всё, покрывая и делая невидимым рану. Какие-то ещё руки пытаются это кровотечение остановить, другие ныряют вглубь и выуживают что-то, что заполняет рану, выворачивая её края наружу, и наконец появляется… Что это? Головка младенца?! И те же руки достают из раны, ловко повернув в одну, потом в другую сторону темно-синего, в чём-то белом и крови измазанного ребёнка. Малюсенького, скрюченного. Фу!

И эти «весёлые» картинки прокручиваются в разных вариантах несколько раз — разрез то вдоль, то поперёк, то голова малыша показывается первой, то ножка. Снова и снова крови так много, что мне становится трудно дышать.

— Всёля! У нас сложные роды?

— Да.

— А давай как-то крови поменьше, а?

И кажется, что даже мысленный голос у меня дрожит.

— А как?

— Ну я не знаю... — жалобно пропищала, сдерживая спазмы в желудке. — А можно вообще без всего этого?

— Разве что непрофессионально…

Я вздохнула. Со Всёлей к единому мнению мы не пришли по вопросу методов: можно ли применять все возможные или есть какие-то ограничения. Я была не очень знающей, а она знала слишком много.

— Ну может, как-то перекрыть сосуды?

— Например?

— Чем-то заклеивать их? Сразу, как только разрезаешь.

Размышляя так, чтобы меня слышала Всёля, старлась идти очень неспешно, хотя дворец огромен, и времени, чтобы добраться до цели, у нас много. И путь сама открывался передо мной – сквозь картинки я видела людей. Наверное, это слуги.

— Чем можно заклеить? Напор крови немаленький.

Я морщилась и смотрела через картинки по сторонам: слуги, образовавшие живой коридор, опускались на пол, не давая ошибиться с направлением.

Но Всёля продолжала показывать отдельно действия с женщиной, чей живот зиял огромной кровавой раной, и отдельно — с младенцем, который постепенно менял цвет с темного на нормальный, человеческий, затем плакал, разевая беззубый ротик и морща крохотное личико.

— Всёля, я плохо вижу, куда идти, — попробовала я остановить свою великую помощницу.

Я не понимала тихих вскриков, что слышались вокруг, меня беспокоили люди, падающие на колени и утыкающиеся лицом в пол. Но вездесущая Всёля успевала и тут. Её голос в голове переводил, тихо нашёптывая на понятном языке то, что говорили слуги:

— Богиня! Богиня! Она пришла! Пророчество сбывается!

— Какое пророчество? — уточнила я.

— Какая разница? Ты для них богиня, Ольга.

Дальше вообще были чудеса. Все двери передо мной открывались сами, кто-то шел рядом и причитая что-то мне рассказывал. Кто это был и что он говорил, я воспринимала с трудом — живые картинки всё ещё мелькали перед глазами: животы, острые лезвия, рассечение слой за слоем человеческой плоти, кровь, младенцы, иногда живые, иногда нет.

Я остановилась, когда у высокой двухстворчатой двери, сейчас прикрытой, меня встретил мужчина. Он собой перекрывал проход и что-то говорил мне.

— Всёленька, убери ролики, прошу!

Я слабо улыбнулась, наконец получив нормальное видение, смогла рассмотреть человека, что шёл со мной рядом. Одежда, осанка, выражение лица — всё выдавало в нём высокопоставленную особу.

Сложив дворец, падающих на пол слуг, трудные роды и его внешность, решила, что это царский лекарь, а роды у какой-нибудь приближённой к царю женщины.

— Прошу вас, повторите! Мне пришлось сначала разбираться в вашем языке.

Мужчина глянул на меня широко раскрытыми глазами. Удивился, что ли?

— Госпожа богиня! — обратился он ко мне.

— Я не богиня. Называйте меня госпожа Ольга. У вас роженица, — перешла сразу к делу.

Последнее уже не спрашивала, но круглые карие глаза мужчины расширились. Его явный испуг говорил, что Всёля неслучайно примчала меня сюда, едва не снеся помпезную белокаменную лестницу. Что ж, уровень развития в этом мире ещё ниже, чем в моём. А если все лекари у них такие же важные, как этот, то не удивительно, что не справляются со сложными родами.

— Говорите что и как. Быстро!

— Лейла — любимая жена, нежная, как лепесток, и такая же ароматная! Ей нужна помощь!

У меня бровь поползла вверх от странных и столь несвоевременных сравнений. Мужчина с уважительным поклоном распахнул двери за своей спиной, провожая меня в большую, затенённую комнату. У дальней стены стояла кровать, настолько огромная, что на ней терялась маленькая фигурка.

— Она так юна! И почти сутки не может родить... О госпожа, я так боюсь за неё, так боюсь!

Ну ещё бы. Царь голову прикажет снести, если жена, да ещё любимая, умрёт.

Фигурка на кровати с мучительным стоном выгнулась под белым покрывалом. Огромный живот торчал вверх и даже на вид, даже прикрытый, казался твёрдым.

Я только выдохнула.

— Туника! — скомандовала.

Нестройный грохот сопроводил мелькание белых пластин. Огляделась — вокруг кровати коленопреклонённые люди лбами прижались к полу. А я их и не заметила в полутьме. Досадливо сморщилась.

— Руки! — И белая искра пробежала по ладоням, делая их чистыми.

На ощупь живот был твёрдым, а любимая жена — насквозь мокрой от пота. Бледность на смуглой коже выглядела плохо, а тёмные круги под глазами, сердцебиение, слабое дыхание говорили, что она измучена до предела. А ещё – сама почти ребенок. Я скривилась.

— Сканировать!

Голубая тонкая плоскость между ладонями прошла от головы до самых пяток беременной.

Все — и женщина, и оба плода — были истощены. Один из младенцев лежал поперёк и не пускал другого. Его шея несколько раз была обвита пуповиной и не давала ему двигаться. И состояние малышей было опасным — сердцебиение приглушенное и замедленное.

— И что здесь делать? – я замера над совсем юной женщиной.

— Возможно, операция? — раздалось тихое в голове.

Так вот к чему Всёля показывала мне все эти ролики! Я широко раскрыла глаза и даже подавилась от страха, сделала шаг назад, готовая сбежать.

— Госпожа! — дрожащий мужской голос у меня за плечом пресёк трусливый порыв. — Она так юна! Спаси её, госпожа!

Я резко обернулась и вгляделась в глаза мужчины.

— Да? — спросила тихо, так, чтобы все эти люди, что продолжали лежать ниц, нас не услышали.

Он смотрел умоляюще, хотя спина была ровная и осанка горделивая.

— Детей спасаем? — уточнила на всякий случай и материализовала помпу с лекарством и приложила к локтевому сгибу бедняжки. Та даже не повернула головы, вообще не отреагировала.

— Детей? — в карих влажных глазах мужчины отразилось непонимание. Он наморщил лоб и заглянул мне в лицо. – Почему детей?

— Вы что, даже не знаете, что будет двойня?!

Своё возмущение я выплеснула в резких движениях: материализовала и подстелила чистое бельё под таз женщины, направилась к окнам и распахнула одну за другой шторы на каждом, чтобы впустить в комнату больше света.

Мужчина молчал. Я обернулась – может, я что-то не так делаю? Может, у них не принято рожать в светлой комнате? Но дело было, кажется, в другом — он смотрел на меня оторопело и… неверяще.

Ясно. Он и в самом деле не знал про двойню.

— Да, — подтвердила, чтобы полностью отсечь сомнения. — Два мальчика.

Его лицо передёрнулось судорогой. Боится? Ещё бы! Два царских сына.

А я снова была рядом с роженицей — сбросила плащ и ещё раз пустила искру очистки по рукам.

— Спаси их всех, богиня! – наконец услышала я позади себя.

А потом… Потом мужчина неожиданно ловким движением ухватил меня за руку и, низко кланяясь, попытался её поцеловать.

— Что ты... вы делаете?! — я возмутилась. — Я же руки уже обработала!

Досадливо выдернула кисть. Девчонка на кровати снова застонала. Я оглянулась.

— Пусть все выйдут! – рявкнула не столько потому, что меня раздражала толпа зрителей вдоль стен, хотя и это тоже, сколько злость на странные и неуместные способы выражения чувств в этом мире, что выводили из себя.

— Она самая лучшая из всех, и если родит сыновей, то... – лепетал немолодой и толстоватый мужчина. В его взгляде была боль.

Я рассердилась ещё больше за эти ненужные сейчас слова и жесты и не стала дослушивать, снова приказала: «Руки!». И пока по кистям снова бежала белая искра, обеззараживая, прислушалась к тихому шёпоту Всёли: «Здесь существует поверье, что женщина, родившая сына, своего мужа любит. А у царя нет ни одного сына, только дочери. Хотя жен четыре».

Я застыла, склонившись над роженицей. Четыре жены? И эта девочка — четвёртая?

— Да, четвёртая, самая младшая и самая любимая. И, по всему выходит, любящая.

Я с жалостью поглаживала большой живот и всматривалась в измождённые черты. Она, такая юная, и так сильно любит своего мужа?

Судя по лёгкому шороху вокруг, на выход из комнаты потянулись все присутствующие.

— Повитухи пусть останутся, — сказала вслед уходящим, и две женщины с поклонами и угодливыми улыбками развернулись. Указала им в самый тёмный угол.

— Станьте там, будьте готовы, когда позову.

А сама всё гладила живот бедняжки. Девочка, милая! Что ж такое происходит?

Прикрыла глаза.

Малыши… Так улеглись неудобно... Погладила по спинке того, что перекрывал выход брату. Что ж вы, маленькие? Что лежите так? Вас тут ждут очень, любят, а вы спрятались, выходить не хотите.

Живот после схватки чуть расслабился, и я почувствовала под рукой движение. Толкаются! Я улыбнулась. Кажется…

— Ольга, нужно что-то делать!

Всёля нервничала. И это меня удивило. Но делать то, что она предлагала, было страшно.

Даже представить, что нужно взять в руки нож и резать вот этот живот, и что будет течь кровь и... Смогу ли я достать малышей? Справлюсь ли?! У Всёли в роликах рук было куда больше, чем моих две. Не на повитух же надеяться? Они тут не лучше лекаря — не поняли, сколько плодов у царской жены.

Я смотрела на расслабленное лицо беременной девочки, что лежала с полузакрытыми глазами. Над верхней губой мелкими бисеринками выступил пот, рот приоткрыт и жадно втягивает в себя воздух, губы сухие и потрескавшиеся.

Бедная… Я снова посмотрела на её твёрдый живот. Как же страшно что-то предпринять! И тянуть время тоже опасно.

— Ольга, хочешь, я всё сделаю сама? Мне будут нужны только твои руки.

— Всёля, нужно по-другому... Нельзя так, будет слишком большая потеря крови!

Под моей рукой роженица выгнулась на простынях в новой бессмысленной схватке. Глаза закатились, пот тёк по лицу и шее, собираясь в ручейки, тонкие пальцы до побелевших костяшек вцепились в скомканную простыню.

— Всёля, я не смогу резать без помощников! Здесь не справиться одной!

Перед глазами снова мелькнули картинки, когда нож прорезает маленькое отверстие в мышце, и из него начинает лить, а потом — движение ножниц, и вся рана утопает в крови. Меня передёрнуло.

— Может, если нож будет разрезать... и одновременно выпускать раствор... — я покусала губу, дрожа от страха, наблюдая, как маленькая фигурка после схватки безвольно обмякает, — выпускать раствор, который... который будет вспениваться и заклеивать рассечённые сосуды?

— Я не знаю, это нужно пробовать, но не здесь и не сейчас... — Всёля казалась растерянной.

— Значит, будем использовать проверенные, но ненаучные и непрофессиональные методы, — решительно высказалась я и снова приложила руки к напряженному животу бедняжки.

Легонько погладила, вспоминая, как именно при сканировании лежал малыш и как была закручена пуповина вокруг его шейки. Закрыла глаза и прислушалась к сердцебиению плода.

— Малыш, — прошептала тихо, пытаясь уловить связь с ним, — хороший, маленький! Ты очень нужен здесь. Малыш, ты слышишь?

Я отрешилась от окружающего. Перестала чувствовать своё тело. Я плыла по волнам, сама была волнами. Я — океан, огромный, густой, ласковый и теплый, и я окутала своими волнами плод, гладила и баюкала.

— Тебя тут ждут. Твой отец ждёт тебя и твоя мать. Они плачут от нетерпения: где наш мальчик? Где наш сынок? – то ли шептали мои губы, то ли накатывались на мягкий песок волны. — Они хотят увидеть тебя, обнять. Давай попробуем увидеться с ними?

Под моими ладонями не чувствовалось ни малейшего движения. Хотя, чему удивляться? Ему там так тесно сейчас… Но отклик был — казалось, малыш потянулся ко мне.

— Маленький, — всем своим существом слала ему любовь, волну за волной. Нащупала его головку, — давай, дружок, немного покрутимся, покрутимся-покрутимся...

Мышцы материнского живота крепко прижимали младенца к брату, но я всё гладила и гладила головку в нужном направлении, создавая упругий водоворот тех чувств, что сейчас сильными волнами двигались во мне.

— Дорогая, хорошая моя, — я приподнялась и погладила уже женщину по щеке, раньше нежной и бархатистой, а теперь потной и липкой.

Она никак не отреагировала. Ой, плохо, плохо! И я вернулась к животу.

— Ты же моя хорошая, ты моя золотая, отпусти, расслабься. Ты хорошая девочка, ты умница, ты так старалась почти целый год, — снова волны, снова любовь. — Ты любишь мужа, ты единственная, ты хорошая, ты замечательная, ты умница. Давай, чуть-чуть отпусти. Ради любви, ради мужа, ради детей…

Чем ещё можно достать до сознания, которое ушло куда-то невероятно глубоко и прячется там от мук и боли? Она вряд ли слышала меня, но не могла не почувствовать. Наконец выдохнула, и мышцы немного расслабились.

— Замечательно, очень хорошо! – я обрадовалась, и даже слёзы выступили на глазах. — А теперь ты, малыш. Давай, пока тебя не толкают, — и погладила живот беременной сбоку, там, где была головка малыша. — Давай, давай! Ну же!

И он повернулся немного, всего пол-оборота.

Схватка.

Женщина опять выгнулась, вцепившись руками в простыни, из горла раздался хрип.

— Чш, чш, — я снова гладила закаменевший живот.

— Ольга, мы теряем время, — тревожно зудела мне в ухо Всёля.

— Или не теряем. Да, да, я помню, это не научно. Но это работает! Слышишь, Всёля? Работает! Помоги мне размотать его.

— Как?

— Магией! Ты же можешь придать мне хоть ненадолго магических сил?

— Я попробую, — пробурчала моя самая умная и самая сильная Вселенная.

Как только схватка отпустила, я быстро просканировала малыша. Да, пуповина немного освободила его шею. И я опять стала гладить живот там, где была маленькая голова.

— Давай, малыш, — шептала вслух. — Всёля, помогай, — просила мысленно.

И она помогала, да и малыш будто слышал меня и поворачивался. Мы успели сделать ещё полтора оборота, когда нас накрыла следующая схватка.

Ещё одно сканирование. Малышу там было непросто — сердечко звучало всё более приглушенно. Но пуповина полностью освободила его шейку, и теперь нужно было повернуть его из поперечного положения в продольное.

— Малыш, — шептала я, — тут хорошо! Тут есть солнце, оно тёплое, здесь есть вкусная еда. Это молоко, оно тёплое и сладкое. Есть мама, она нежная и будет тебя сильно любить.

Голос задрожал, и мне пришлось сделать паузу, чтобы справиться со слезами. Но руками я всё гладила и гладила живот, подталкивая попку малыша вверх, а головку вниз. Я чувствовала, как сила Всёли течёт из моих ладоней и тоже подталкивает его.

— Тебя тут так ждут! Много больших и добрых людей хотят обнять тебя и согреть. Здесь очень, очень хорошо, поворачивайся. Ну-ка, давай, выходи!

И ровно к следующей схватке малыш повернулся вниз головкой. Я готова была расплакаться, когда увидела, как в родовых путях показывается тёмная макушка того из братьев, кто не упирался, а уже давно был готов появиться на свет.

Руки, протянутые к головке, то показывающейся, то снова исчезающей, заметно дрожали. Всё ли я правильно делаю? Хватит ли у них, всех троих, сил?

— Ольга, не думай! Просто не думай!

У меня получилось. Наконец, я смогла отдать своё тело на волю Вселенной. От меня только и потребовалось, что в нужный момент крикнуть:

— Повитуха! Сюда!

Первый малыш, наконец, родился при моём самом небольшом участии. Одна из женщин уже ожидала с белой тканью в руках, и я передала новорожденного ей. Да, перемазанного белой смазкой, но без сгустков крови. О, Вселенная, спасибо тебе!

Не расслабляться! У нас ещё один малыш. И мама.

Я подняла глаза на роженицу. Она была совсем слаба — глаза прикрыты, дыхание слабое, а пальцы рук, сведенные судорогой боли, скрючены. И отстранив ещё чуточку Всёлю, я крикнула:

— Царя сюда! Быстро!

Если она его так любит, что беременная двумя сыновьями, то пусть он её здесь и держит, а у меня следующий малыш: мелькнула и скрылась ещё одна макушка, теперь более светлая. Ещё один взгляд на мать – она совсем посерела под смуглостью.

— Очистка рук! — скомандовала я резко и вскочила, чтобы привести в чувство ускользающую девчонку.

Белый огонёк на моих руках и давешний лекарь в дверях комнаты появились одновременно. Он, сделав шаг, побледнел и стал оседать. Надеюсь, что от ужаса, а не преклоняя колени перед богиней.

— Я просила царя позвать! – крикнула со злостью.

— Ольга, это и сеть царь! – воскликнула Всёля.

Я поперхнулась воздухом.

— Стой! — я, наверное, кричала, глядя в немолодое, полноватое лицо, в эти расширенные от ужаса глаза. — Держи её! Не давай ей умереть! Говори с ней, слышишь? У нас ещё один ребёнок идёт.

Царь, который переводил взгляд с повитухи к неуверенно хныкающему младенцу, потом на меня, потом — на свою четвёртую жену, наконец, включился. И опустился рядом с роженицей, взял её руку в свою.

А я могла вернуться туда, где во всю шли роды.

Царь что-то бормотал, целуя тонкие, почти детские пальцы, гладил жену по лицу и старательно отводил взгляд от меня. Вернее, от того, откуда я взгляд отвести не могла.

Я уговаривала роженицу со своей стороны, поглаживая по ноге:

— Давай, девочка, давай. Немножко осталось. Держись, хорошая моя.

Наконец, вышла головка, а на следующей схватке и плечики, и я подхватила ребёнка и гаркнула шепотом:

— Повитуха! Ну-ка, быстро!

И вторая женщина, что уже давно стояла рядом, подхватила второго малыша, завернув в белую пелёнку.

Ну а дальше я полностью отдалась на волю моей любимой Вселенной, потому что хоть и знала, что делать, но сильно устала. Руки сами делали всё, что надо, а в голове плыл лёгкий туман.

Когда с роженицей я закончила, оба малыша, проревевшиеся, умытые, завёрнутые в вышитые пелёнки, были приложены к груди молодой мамочки, а потом переданы в руки отца. А я, пошатываясь, материализовала новый флакон с лекарством для помпы. Почти не соображая, что делаю, вставила его вместо пустого.

Родильница с бледным лицом едва шевелила веками, но пыталась улыбаться.

— Ей надо отдохнуть, она поспит несколько часов, — сказала, чувствуя, что её слабые движения до полусмерти уставшего человека очень похожи на мои – я тоже устала. – Пусть кто-то побудет с ней рядом, а малышей устройте где-нибудь… неподалёку. Может, в соседней комнате?

Царь стоял посреди просторной спальни с двумя свёртками в руках, переводил взгляд с одного на другой, хотел, но не мог ничего сказать – его щеки и губы двигались, будто он искал слова и всё никак не мог найти.

И я не смогла, не захотела видеть это человека, царя, которого любила его четвёртая жена. Сказала только:

— Завтра приду ещё.

И ушла.

— Всёля, выведи меня из этого дворца, не хочу здесь больше.

Как добралась до станции, не помню. Но проснулась не у себя в комнате, а в приемном зале, на своём любимом диване.

Плечи ломило, руки болели, голова была налита жидким свинцом, во рту гадкая горечь. А рядом, на столике, стояла плошка любимого Машкиного супа. Больше всего на свете мне хотелось массаж и тёплую ванну, и желательно одновременно. Но я взяла в руки плошку с остывшим супом, понюхала и выпила. Потому что такое отношение, когда берегут твой сон и предлагают самое вкусное, стоит очень, очень дорого.

На дне осталась пара маленьких креветок, и я, вспомнив, как это делала Машэ, выудила их пальцем и положила в рот. Медленно жевала солоноватую нежную мякоть и сдерживала слёзы. Оказывается, это так трогательно, когда о тебе заботятся.

— Иди, ванна тебя ждёт, — послышался голос Всёли. – А плошку оставь тут.

— Что, где-то ещё нужна моя помощь?

— Пока нет, но тебе нужно появиться во дворце.

Я только усмехнулась и поплелась в комнату.

В воде тяжесть покинула голову, но оставила место мыслям. И мыслям не самым радостным. Я вспоминала. Вспоминала себя... и Игоря в тот момент, когда поняла, что беременна.

Я не поверила. Нет, не может быть! Только не со мной! Откуда? Хотя странный вопрос, конечно. Игорь — мужчина, а я женщина. Но... Это ведь первый ребёнок! А первенец у двух магов это ценность.

И пусть я маг слабенький, зато Игорь очень силён. А это значит, что ребёнок возьмет и от него, и от меня, и будет сильным магом, и станет тем самым неогранённым алмазом, ради которого образуются пары и ради которого меня едва не отдали этому нюне и мямле Коростышевскому. Этому мерзкому слабаку, у которого даже походка была как у двухлетних малышей — коленки внутрь, пятки врозь. И взгляд... взгляд телёнка: частые помаргивания, глаза навыкате – для кого-то, может, и милый, но совершенно не мужской взгляд.

И вот я беременна, амулет «сто болезней» стал прозрачно-сиреневым, и это не болезнь. Это значит, что у нас с Игорем будет ребёнок, мальчик. Я смотрела на этот прозрачный сиреневый камень в полнейшем недоумении: как к этому относиться? Согласись я с решением родителей, в той, другой жизни, и тогда это значило бы, что через год я буду свободна. Свободна от навязанного брака, от неприятного мужа, нелепого переростка в вечно мятых штанах, но... и от своего ребёнка. Да, я могла бы уйти от Корострышевского, но пришлось бы оставить сына в семье мужа. Смогла бы я это сделать? Даже не хочу об этом думать!

А сейчас? Что предвещает сиреневый цвет камня сейчас?

Я ведь совсем не думала о детях, когда пришла к Игорю в том, в чём была — в простом домашнем платье, в котором вышла к обеду, а получилось — к ссоре с родителями. Ушла, в чём была, мне ничего и не нужно было, только он, мой Игорь, мой Роом-Шанд, вдохновенный музыкант и чудовищный шутник.

Я так и сказала, когда нашла его в городском особняке: «Я пришла почти голая. Примешь?» Игорь принял. Безо всяких условий, без упрёков или оговорок. Улыбнулся своей кривой наглой улыбкой, спросил: «Голой? А если проверю?» Сграбастал в объятия и повторил то, что совсем недавно сделало меня из несведущей и глупой девчонки женщиной.

А потом... потом он взял скрипку, а я сидела у его ног, обнимала его колени и слушала. Он сын бога, не иначе, если умеет так играть! Он просто сын великого и могучего бога! Я слушала, и счастливее меня на свете не было никого.

Я жила с ним, ни о чём не думая, ни о чём не переживая, жила как верная подруга, как любовница, как товарищ во всех его сумасшедших выходках, принимая всё и со всем соглашаясь. Разве что приступы его жестокости мне трудно было выносить.

Что может сделать слабая женщина, если перед ней теряющий рассудок яростный зверь в человеческом обличии? Ничего. Но я была тем единственным в этом мире, кто помогал Игорю оставаться человеком, сдерживать зверя, брать над ним верх.

Я одна могла гасить его ярость и жестокую беспощадность, могла отвлечь, увлечь чем-то другим, уберечь от ошибки. Порой мне дорого это обходилось, и вскоре я уже хорошо разбиралась в разного рода домашних средствах от ушибов, растяжений и синяков. Сломанными руками, вывихнутыми суставами и другими, более существенными повреждениями занимался лекарь, что состоял на службе рода Роом-Шанд, и молча делал свою работу, не смущаясь и не пряча глаза.

Да, Игорь не предсказуем, и может устроить всё что угодно.

А я беременна. Что делать с этим? Как быть?

Ребёнок может разлучить нас. Представила себя с огромным животом, машущей вслед Игорю, скачущему поразвлечься с друзьями. Представила, что он может устроить, если меня не будет рядом, и прикрыла глаза. Ребёнок не нужен. Он нам не нужен ни в коем случае.

Но первенец!.. Я не первый ребёнок, потому во мне и магия слабая. А вот Игорь... Он наследник, у него магия всего рода, а этот ребёнок, сын — его продолжение в веках. И я обязана сказать, я не могу скрыть это от Игоря. И родить нового наследника Роом-Шандам тоже, наверное, обязана...

Я представила, что держу на руках крошечного человечка. У него маленькие, но чётко очерченные губы, нижняя крупнее верхней, брови вразлёт, мягкий пушок того медового оттенка, что так характерен для мужчин рода Роом-Шанд.

А потом представила, что этот малыш уже чуть-чуть подрос, и крепкие загорелые руки Игоря со светлыми волосками, держат его над головой. И малыш смеётся, Игорь тоже хохочет, подхватывая смех ребенка.

И моё сердце согрелось. И улыбка растопила тот лёд нежелания и страха, покрывшего мою душу, страха стать матерью.

И я, конечно, рассказала, поделилась радостью.

Игорь воспринял новость о моей беременности скептически. И не обрадовался. Вернее, просто промолчал. Ни словом, ни даже жестом не дал понять, как относится к новости.

Я растерялась. А Игорь схватил меня в охапку и до боли сжал мою талию.

— Лёлька, Лёлька... — шептал, глядя мне в глаза и что-то в них высматривая. Но, видимо, так и не высмотрел. Оттолкнул, отвернулся. — Иди пока, отдыхай.

Зачем отдыхать? От чего отдыхать? Раннее утро, я даже переодеться из пеньюара не успела, так хотела его обрадовать.

Да, похоже, не обрадовала. Но задуматься заставила.

А у самой перед глазами всё стояли сильные мужские руки, загорелые, со светлыми волосками, подбрасывающие в воздух карапуза со счастливым личиком и заливистым смехом.

Я закусила губу и пошла одеваться. Он, как и я, подумает. Подумает и потом, как и я, обрадуется. Просто позже.

Завтрак с непривычно задумчивым Игорем прошел в молчании, потом была верховая прогулка. И здесь он, наконец, стал тем Игорем с шальным от встречного ветра и солнца взглядом, с широкой счастливой улыбкой, тем, которого я знала и которого любила до боли в сердце и замирающего дыхания.

И на душе у меня полегчало. Значит, он принял решение, и оно будет хорошим.

Я скакала рядом и радовалась солнцу, небу, весне и моему любимому прекрасному гению, моему Игорю.

И когда мы вернулись, счастливая улыбка не сходила с его лица. Отдав повод одному слуге, другому крикнул: «Спроси там у лекаря, если готово, пусть в покои несут».

И когда мы вошли в его комнаты, там уже ждала служанка с разносом, на котором стояли глиняные кувшин и чашки. Игорь налил питьё, пахнущее травами, и отдал толстостенную коричневую чашку мне.

— Пей! — улыбнулся ласково.

— Что это? — улыбаясь в ответ, я принюхалась. И спросила лукаво: — А сам почему не пьёшь?

Его улыбка перестала быть ласковой.

— Я решаю твою проблему, — сказал жестко. И губы скривил. Но это была не та кривая нахальная улыбка, которую я знала и любила. Это был какой-то брезгливый оскал.

— А какая у меня проблема? — спросила, чувствуя, как закручивается в душе дурное чувство.

— Твой плод, — Игорь казался сейчас спокойным и даже отстранённым.

— Это наш плод, — я отставила чашку на столик. — Давай поговорим.

Он смотрел на меня, и в его глазах медленно, очень медленно разгорался огонёк бешенства.

Молчал.

Ну хорошо, начну я. Я ведь успею сдержать эту волну его гнева?

— Это мой первый плод. И твой тоже. Ты же знаешь, он соединяет в себе нашу магию. Не скажу, что я счастлива, — взгляд Игоря чуть оттаял. — Но это достояние твоего рода. Я не могу выбросить подарок, который принадлежит не мне. Это подарок тебе.

Чашка снова переместилась со столика в мою руку.

— Раз тебе это самой не нравится, пей.

— Игорь? — тихо спросила я, пытаясь понять, что происходит.

— Пей, с..ка! — заорал он, и в глазах заполыхали бешеные огни, а потом в сторону: — Сюда!

Меня схватили чьи-то руки. Ещё кто-то насильно открыл мне рот, а такая знакомая загорелая рука со светлыми волосками зажимала мне нос, чтобы я глотала — это Игорь вливал отвар из чашки.

Я плакала, захлёбывалась слезами и отваром, давилась, но глотала. Это всё мешало, очень мешало, но я старалась не отрывать взгляда от любимого лица. Не отводила взгляд, боясь упустить мельчайшее движение его мимики.

Лицо любимого было искажено, перекошено нервной судорогой, из-под верхней губы, приподнятой в злобном оскале, виднелись ровные белые зубы. Сейчас он не казался привлекательным, сейчас было просто страшно, потому что выглядел этот оскал хищно, злобно и угрожающе.

Но ведь это мой любимый Игорь! Мой. Любимый.

Но вот любящий ли?

Слёзы только сильнее катились из глаз, мешая видеть.

Он сам добровольно отказывался от подарка богов, того, что я лишь несу. Не пожелав выслушать меня, не подумав о том, что я чувствую, как к этому отношусь — схватил и «решил проблему».

И когда весь отвар был влит в меня, слуги, что раньше слушались меня так же, как и его, а сегодня не вспомнили об этом и насильно влили в мене какое-то зелье…

Хотя почему какое-то? Вполне определённое.

…Слуги довольно осторожно опустили меня на край кровати и вышли из покоев. Я плакала, ощущая на языке мерзкий вкус трав, которые должны украсть наше с Игорем продолжение, того мальчика, нашего сына, что мог бы так радостно смеяться на руках у своего отца...

— Не реви, Лёлька, — сказал любимый, самый лучший в мире мужчина, мой Игорь. — Сейчас скинешь и всё будет как прежде.

Он сидел на кушетке, опершись локтями в колени. Волосы, его прекрасные вьющиеся светлые волосы, почти загораживая от меня его лицо.

— Игорь, — судорожно после плача вздохнула я, — это же твоя кровь! Твоё дитя! Твоя магия и её продолжение!

— Лёля, — устало произнёс он, выпрямил спину и забросил ногу на ногу, а руки сложил на груди. — Не будет у нас никакого продолжения. У меня есть невеста, вот с кем мне продолжать и род, и магию. Не с тобой.

— Но... — я хлопала мокрыми тяжёлыми ресницами. — Твоя магия ослабеет... Ты же... Как же?..

Он скривился, будто наступил на мозоль — не сильно, но неприятно.

— Лёля! Это для женщины опасно. Ей носить дитя, делиться с ним собой, отдавать магию. А для мужчины что? Чуть магии в семени потеряет, и всё.

— То есть ты ничего не потеряешь? — спросила, чувствуя, как холодно становится в груди, там, где одежда промокла от пролитого отвара.

— Мизер, не из-за чего переживать.

— То есть это не в первый раз? — догадалась я, чувствуя, что просто холодная ткань становится леденящей, прожигающей душу насквозь.

Он неопределённо пожал плечами и уставился мне в глаза. Улыбнулся развязно, нагло. Двинул бровью. Мол, а что, ты не догадывалась?

Нет, ну почему же. Я не слепая. Я знала, что, кроме меня, у него были женщины. Не только до меня, но и сейчас. Но я слишком его люблю, чтобы замечать это. Даже когда он уводил под локоток очередную девушку, я предпочитала не видеть, не знать и не понимать. Я хотела знать и знала главное — он мой, и всё равно вернётся ко мне.

И он возвращался.

И мы снова скакали вместе на лошадях или валялись в сене с бутылкой вина, одной на двоих, или бешено смеялись над предрассудками или чужими пересудами, и снова, и снова он любил меня, иногда дико и неистово, иногда нежно. А я наслаждалась тем, что любит он меня, а все те, кто хотел бы быть на моём месте, и те, кто на нём бывал или никогда не будет, где-то там, далеко.

И вот сейчас он сидел передо мной, жалкой, промокшей, разочарованной.

— А я? — спросила тихо, боясь того, что поняла, и не желая, чтобы это было правдой. – Я, потеряв плод, потеряю магию?

— Не всю, — снова недовольно скривился Игорь. — Некоторую часть.

Некоторая часть для него и для меня — очень разные. Для меня и малая крупица — огромная часть моего запаса, такого маленького, что на него позарился только неудачник Коростышевский.

— И ты согласен на такое для меня?

В нашем мире потерять магию значило стать изгоем, плебсом, чернью. Он же понимает, на что обрекает меня?

— Лёля, — Игорь встал, подошел и, опустившись на одно колено, обнял ладонями моё лицо, прошептал: — Лёля моя...

И поцеловал. Нежно-нежно.

Я знала, что будет дальше: жаркие поцелуи в шею, ключицы, грудь, я буду ощущать себя желанной, нужной, необходимой, глотком воды для страждущего путника, я буду шептать ему: «Я люблю тебя!», лелея надежду, что и он когда-нибудь ответит: «И я тебя!»

— Нет, Игорь, не сейчас, — я стянула в кулак мокрую, липнущую к груди одежду в кулак. – Я не хочу…

— Ну как знаешь, — сказал он холодно и вернулся на стул.

Поболтал о том, о сём, но я не отвечала, посидел молча, глядя в окно и о чём-то раздумывая. А потом повернулся и улыбнулся кривовато:

– Ты меня больше не любишь?

Я смотрела на него и сдерживала слёзы. Люблю ли я его? Не знаю. Но как же отвратительно я себя чувствовала! Преданной, брошенной, не нужной.

— Лёлька, а сколько времени прошло? — Игорь спросил это таким обыденным тоном, будто... будто не целовал и не блаженствовал только что.

— Не знаю, — растерянно прошептала я.

— А что?

— Ничего, — и он протянул мне руку.

Я оперлась, и Игорь, помог встать. Стоял передо мной, с мягкой улыбкой погладил мою щеку одной рукой, а другой... А другой почти без замаха ударил меня в живот.

От боли я согнулась и захрипела. Не удержавшись на ногах, упала, завалившись набок, прижимая к животу руки.

— За что? — почти без звука прошептала. Я не видела его лица.

— Чтобы уж наверняка, Лёля, — проговорил он. И по голосу я поняла, что Игорь улыбается.

И получила ещё один пинок в живот, только ногой. Удар пришёлся по пальцам, которыми я держалась за ушибленное место. Стало так больно, будто все кости сломались одновременно.

И я поняла: мне только казалось, что я сдерживаю его бешеного зверя. Просто он никогда не выпускал его против меня. Никогда, но не сейчас. Сейчас на меня сыпались удары и взрывались болью в спине, в животе, голове. Я только крепче сжималась и прикрывалась руками, как могла.

Каждый удар, каждый новый взрыв боли говорил:

— Ты!

— Ошиблась!

— Ты!

— Ничего!

— Для него!

— Не значишь!

И отец был прав, когда перед словами отречения сказал: «Он наиграется и бросит тебя». И эта боль, боль понимания была сильнее всей той, другой. И мне захотелось завыть и закричать, а ещё... очень сильно захотелось оказаться там, где мне не будет больно, там, где меня не предадут, где меня будут любить и простят все мои ошибки. Захотелось исчезнуть…

И тогда я исчезла. Да, именно в тот момент, когда желание исчезнуть стало огромным, выше неба, больше всего нашего мира, маня и услышала Всёля. Услышала и забрала к себе. Спасла.

От воспоминаний о той боли – боли в теле и душе — я сжалась. Нет, не буду об этом думать.

А этот царь, этот немолодой уже мужчина, умолявший мироздание помочь его жене, никак не мог сравниться с Игорем. Даже глупо.

Вспомнились его глаза в намечающихся морщинках, слова: «Спаси её, госпожа богиня!». И его тихий шепот у кровати роженицы, и столь же тихий звук поцелуев, и неверящие счастливые глаза немолодого отца, что держит в каждой руке по младенцу.

Я окунулась в розово-жемчужную воду с головой. На вопрос, что долгие ночи без сна мучил меня — любил ли меня Игорь – я уже давно знала ответ.

Нет. Нет, нет!

Нет, не хочу об этом думать. Не хочу. Не буду! Слишком больно...

На следующий день, как и обещала, я снова появилась в царском дворце. Все, от самого первого стражника у ступеней до слуги у дверей в комнату четвёртой жены царя, встречали меня, уткнувшись носом в пол. Шепотки «Богиня! Богиня!» шли впереди меня.

Потому, наверное, и в комнате меня уже ждали.

Юная Лейла лежала в кровати на высоких подушках и слабо улыбалась, а царь, убрав руки за спину, с нечитаемым выражением наблюдал за малышами, что сдвоенным криком сообщали о своём несогласии с переодеванием, которое учинили с ними няньки.

— Госпожа! — царь не упал на колени, как вся его челядь, и это чудесно! Но поклонился низко и даже искренне. — Рад видеть вас в нашем дворце!

— Ваше мудрейшее величество! — обратилась я к нему.

Всёля провела мне утром урок этикета в новом мире и объяснила, как нужно приветствовать правителя и каких ошибок я наделала вчера. Например, не поклонилась, представ перед царём, командовала им, словно слугой, не проявила должной почтительности, ну и так, по мелочи. А что посчитала его лекарем, так это мелочи. Посему нужно исправлять ошибки – сохранить лицо царя перед подданными.

Потому я и терпела все эти неуместные поклоны и благосклонно кивала падающим ниц людям. Не то чтобы за ночь это стало мне больше нравиться. Нет. Просто Всёля в довольно резкой форме отчитала и заставила меня считаться с интересами людей другой культуры.

— Кто выше царя? Кто может приказывать ему? Только бог. Ну или богиня. Тем более что они тебя ждали, ты была им обещана пророчеством. Так что будь любезна, соответствуй!

Ну я и соответствовала.

— Рада приветствовать вас и вашу драгоценнейшую супругу! Как самочувствие прекрасной Лейлы?

Я расшаркивалась как могла, демонстрируя почтение, которого вчера, боюсь, и в самом деле было слишком мало, изо всех сил заглаживая и выравнивая вчерашнюю свою непочтительность.

— Госпожа богиня! — царь ещё раз сдержанно поклонился. — Ваше могущество совершило чудо!

Я сделала совершенно невозмутимое лицо — спасибо бабушке, которая учила меня не только вышивать. Моё могущество! Ну надо же такое сказать! Я чувствовала себя самозванкой на королевском балу. Кроме прочего, нужно было осмотреть женщину и детей. Покосилась на опустевшие флаконы внутривенной помпы, что затрудняли движения левой руки Лейлы.

— Ваше мудрейшее величество! Позвольте остаться наедине с вашей прекрасной женой для благословения, — я отзеркалила царский поклон. Он, вот уж кто был на своём месте, одним движением брови приказал нянькам удалиться и величественно выплыл сам.

Когда я осталась наедине с юной Лейлой, осмотрела её, просканировала и убедилась, что всё идёт нормально, она норовила ухватить меня за руку и поцеловать. На глазах её были слёзы, но выглядела она счастливой. Она уже улыбалась, на её лицо вернулись краски жизни, и молодая мать и чувствовала себя, и выглядела намного лучше, чем вчера. Я сняла помпу, материализовала инъектор. Увидев чудовищное орудие в моей руке, красавица испугалась.

— Не бойся, дитя. Здесь то, что сделает тебя здоровой, — пришлось сильно обобщить, но по-другому, боюсь, она не поняла бы. — Ты же хочешь ещё порадовать своего драгоценного мужа сыновьями и дочерями?

— Сыновьями, — улыбнулась она смущённо и нерешительно протянула подрагивающую руку под инъекцию.

Мне очень хотелось у неё спросить, за что она любит своего мужа. Ещё — почему умиравшая в родах сутки назад, сегодня она снова готова рожать детей. Хотелось узнать, за что муж любит её, и что она делает, чтобы он был счастлив. Вопросов было много, но ни один я не задала.

Потом был осмотре малышей. Вчера не до того было, а сегодня я не только осмотрела их и просканировала – с ними всё было в порядке – но и рассмотрела, как следует. Было заметно, что хоть оба и смуглые, но один черноволосый, а другой светленький и курчавый. И этот курчавый кого-то мне напоминал.

И только подняв его и повертев и так и эдак поняла: похож на того, кого я видела в своих глупых и ранящих мечтах. Прижала его к груди на несколько мгновений, чтобы запомнить это ощущение, и переложила в колыбельку.

Справившись со слезами, повернулась к Лейле и сказала:

— Вот тебе моё божественное наставление: любите друг друга и своих детей. Любите всегда.

Она только кивнула и улыбнулась – это не казалась ей чем-то невыполнимым.

— У вас всё хорошо. Но нужно отдыхать и поправляться, — улыбнулась и отвернулась – опять подступали слёзы.

Пытаясь их унять, я прошла к двери. Нельзя позволить себе этой роскоши — расплакаться, словно я не всемогущая богиня, а малолетняя девчонка. Ведь надо ещё поговорить с его мудрейшеством.

В распахнутые двери с поклонами и всей возможной почтительностью вошли няньки и занялись младенцами, а царь стоял на пороге смотрел на Лейлу, а она – на него.

— Ваше мудрейшее величество, — обратилась, с трудом отвлекая его от этого занятия, — с вашей женой и малышами всё хорошо, ваши любовь и забота спасли их.

— Это же вы, госпожа богиня, спасли их, утешив моё горюющее сердце! — воскликнул царь.

— Какой-то он… пафосный, — подумала с горечью.

Всёля хмыкнула.

— Ты не думай, что он мягкий. Ничего подобного. Он построил огромную империю — такое мягкой рукой не делается. И сыновья ему ой как нужны и не просто как наследники, а ещё и как единомышленники и продолжатели его дела. Просто именно эта девочка, Лейла, делает его мягче. Но и сильнее.

Я снова оглянулась на юную царскую жену. Она как раз перевела взгляд с малыша, которого держала в руках, на мужа.

Да, ради такого взгляда можно было не только империю построить...

— Мне пора, — проговорила я, надеясь, что богини именно так и разговаривают. — Берегите Лейлу, ваше мудрейшее величество. Только с ней у вас всё получится.

Он глянул на меня остро, будто услышал в моих словах какие-то ещё смыслы. Те, которые я, боюсь, туда не вкладывала. А я улыбнулась и кивнула: сказала, значит, так и должно быть. Тем более, что я была убеждена в правоте своих слов.

— Тебе только кажется, что не вкладывала. Просто их вложила твоя интуиция, Ольга. Не разум, — проговорила Всёля, и вот в этом голосе я услышала отзвук божественного величия.

Услышала, но промолчала.

Что ж, я закончила здесь, и мне в самом деле пора уходить.

Дверь в тот мир, где царь любит свою четвёртую жену, а она его, закрылась за моей спиной. В приёмном зале сидела на диване Машэ и, открыв рот, смотрела ролики. Всёля в очередной раз показывала ей что-то увлекательное. И это снова были бои.

Проходя мимо, я погладила Машку по отросшим волосам, сияющим в ярком свете станционного освещения. Она поймала мою руку, обернулась и улыбнулась. Потёрлась о ладонь щекой и спросила:

— Ольга-се грустная. Бегать надо? Или драться?

Эх, девочка, мне бы поплакать… Я вложила в улыбку всё свою усталость, а печаль спрятала поглубже.

— Спасибо, Машэ, я лучше посплю.

Драться с ней не буду. Уж очень агрессивное у меня настроение — не сдержусь, а девчонка только обрадуется и надаёт мне в полную свою силу. Может, ей и казалось, что она всё ловко скрывает, но я-то чувствовала, что сражается она ну очень осторожно, видимо, опасаясь мне не навредить.

И я спряталась в своей комнате. Поплакала, поцарапала и поколотила эти белые стены, повыла, а когда немного успокоилась, терпеливая и мудрая Всёля позвала:

— Ольга, может, попробуем новый скальпель?

И до мушек в глазах и ломоты в спине мы с ней вместе резали мышей, пытаясь отрегулировать толщину тонкой пенной струи. «Умная» пена заполняла рану, расширяла её, пару мгновений застывала, а потом… Потом я пыталась её разрезать, да так, чтобы не задеть ткани, расположенные под ней.

И задача эта была ничуть не легче, чем впитать всё множество книжных знаний по медицине, что Всёля впихивала в меня, пользуясь любой удобной минутой.

— Всё к лучшему, Ольга, всё к лучшему. Когда бы ещё ты такое придумала? — утешала она меня и подсовывала нового подопытного. – А так – сколько пользы!

Я только кивала и снова бралась за инструменты – не хотелось думать, вспоминать и сравнивать. Работа, только работа!