«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой»

Глава 21 «Всерешающие» кадры для попаданца

Мои слова оказались «пророческими»: «проблемы» у Главного конструктора и Технического директора артиллерийского завода в Подлипках появились и, причём — появились весьма скоро.

Практически мгновенно!

Не прошло и двух месяцев после его назначения, как Мартын Антонович Поегли обратился ко мне с письменной просьбой о помощи заводу в деле производстве противотанковых пушек. В ответном письме, вежливо отказавшись от столь великой чести (мол — сами в перманентной запарке, не знаешь, что ли?) я предложил Мартыну Антоновичу присылать к нам в «ОПТБ-007» рабочих и мастеров для обучения и переподготовки, мол: «Чем можем — тем поможем!».

Практически мгновенно пришла телеграмма: «Встречайте делегацию зпт 26 товарищей зпт лучшие специалисты зпт буду сам тчк».

Озадачено чешу свой лысый череп: встретить, разместить и прокормить такую ораву — это вам не фунт свежих огурцов с парным молоком схарчить!

С возникшим головняком прямиком к Советской Власти «на местах»:

— Фрол Изотыч, на тебя одного лишь уповаю! В «Красном трактире» лишь первый этаж свободен — прокормить ещё смогу, а вот разместить где?

Смотрит насмешливо:

— Ну, прям так уж и негде.

— Не в «ИТК» же их мне закрывать — всё же люди вольные…

Где-то в подсознании, тотчас услужливо всплыло:

' — То, что Вы не судимы — не ваша заслуга, гражданин. А наша недоработка!'.

— … Пока вольные.

Тот, почти равнодушно сперва:

— «Подлипки», говоришь?

— Ага, они самые. Помоги, а! Карлом Марксом прошу-заклинаю…

— Погодь пока причитать. А где это?

В отличии от партайгеноссе Гитлера, товарищ Анисимов глобуса в кабинете не имел, поэтому пошарив по «пустой» стене глазами и не обнаружив на ней даже карты, я чтоб попроще для его понимания:

— Да, это почитай что Москва.

— «Москва»? — переспросив, Фрол Изотович заметно ожил и засуетился, — не переживай товарищ Свешников: встретим по первому разряду! А вот разместить…

Здесь он задумался и с превеликим сомнением:

— Придётся по вдовушкам.

— «По вдовушкам», — со всем присущим мне тактом напоминаю, — у нас размещены строители.

Население Ульяновска всё прибывает и прибывает и, несмотря на Проспект Мира — как на дрожжах растущий на быстросборных домиках и, уже оформляющийся в отдельный Ильичевской район — жилищная проблема до сих пор донельзя острая.

— Ну есть у нас такие вдовушки, что не пустили к себе на постой строителей, — поднимает руки в гору, — и есть такие от которых постояльцы сами сбежали. Но если поговорить…

— Ты — поговори, поговори, Фрол Изотович! Обязательно поговори с этими вдовушками.

«И я в свою очередь поговорю».

Для встречи делегации товарищей «почитай, что с Москвы», на Ульяновском полустанке собралось практически всё волостное начальство от всех трёх ветвей власти. Фрол Изотович и, в этот раз не мог обойтись без своих дешёвых понтов (хотя я его и отговаривал) и, в полном соответствии с духом времени — туда же добровольно-принудительно было согнано немало местного электората, по его задумке — должных изображать бурное ликование при виде гостей из столицы.

Недавно образованный по личному настоянию Председателя волисполкома духовой оркестр, вполголоса «прогревал» свои медные трубы. В толпе народа привыкшего к причудам властей народа смеялись, кричали и грызли семечки, дожидаясь прибытия поезда с делегацией — который по привычному обыкновению задерживался.

Наконец, это историческое событие произошло…

— А вот и мы!

Как бы в подтверждении слов товарища Поегли Мартына Антоновича — о «диком скопище» питерских пролетариев, из вагона вывалила толпа каких-то в дупу бухих гопников, рыл в двадцать и пятеро интеллигентов с перепугано-надутыми лицами.

«Эге, — подумалось, — а вот и наши подопытные кролики пожаловали. Есть на ком опробовать передовые методы лечения алкоголизма».

Радостно-восторженное лицо Анисимова, тотчас стало удивлённо-настороженным:

— А это кто?

Директор завода в Подлипках, несколько убитым голосом:

— А это и есть — делегация нашего артиллерийского завода, по перенятию передового опыта. Перепили граждане в дороге… Слегка!

Председатель Ульяновского Волисполкома, сам был — далеко не дурак «на грудь принять», поэтому быстро успокаивается и понимающе кивает:

— Понятно. Ничего, с кем не бывает!

Наконец, момент созрел и Председатель губисполкома поднимается на трибуну.

— Товарищи, — пафосно прокричал Анисимов, стараясь перебить гам толпы, — торжественный митинг по случаю прибытия московских товарищей из Подлипок позвольте считать открытым!

Медные трубы духового оркестра задвигались, вздохнули и не совсем слаженно сыграли «Интернационал».

— Слово для доклада предоставляется, — продолжил Анисимов, когда торжественная мелодия пролетарского гимна стихла, — товарищу Анисимову…

В толпе «московских товарищей» вдруг послышался громкий смех и отчётливый выкрик:

— Пошёл на х…уй!

Почему-то приняв это на свой счёт, Фрол Изотович красно-свекольно покраснел и запинаясь промямлил:

— Товарищи! Международное положение нашего государства…

Раздался громкий смех, уже со стороны своих земляков.

Докладчик покраснел ещё гуще, до какого-то багрового багрянца, по-бычьи пригнул голову — как будто собираясь бодаться и, без всякого выражения — как зубрила-школьник у доски, забубнил:

— Бла, бла, бла!

Про Чемберлена, про румынских бояр, про Муссолини и его фашистов… Про какого-то американского сенатора, он особенно долго распинался — как будто это тот его нафуй послал, а не свой же брат по классу.

По всему было заметно, что торжество безнадёжно испорчено и, после — в этот раз предельно коротких речей других товарищей, митинг сам-собой «свернулся» — как сказочная скатерть-самодранка, после загородного корпоративчика трёх богатырей.

— Ты мне обязательно найди этого «крикуна», — слышу как Анисимов напутствует Каца, прежде чем усесться в свой «Рено».

Если кто не знает: «Советская Власть» у нас в волости — хоть и выглядит кондово-простовато, зато обладает очень хорошей памятью. А в данный момент, он ещё и злой и, злость свою срывает на мне:

— Обедать с твоими «москвичами»… НЕ БУДУ!!!

Стареет Фрол Изотопыч, стареет… Ну, прям как обиженный ребёнок.

Намечалась грандиозная совместная попойка, но после отказа Анисимова — другие представители трёх ветвей власти, тоже решили это мероприятие проигнорить.

У Абрама Израилевича понятливо-озадаченное лицо и после отъезда Председателя, он шипит мне с отчётливым ивритским акцентом:

— Товарищ Свешников… Ты эту кашу заварил — тебе и расхлёбывать!

Тоже видать — волнуется.

Беру под козырёк:

— Расхлебаем, ещё не то расхлёбывали, товарищ Начальник волостного управления НКВД.

Для волостного начальства «торжества» кончились, а для меня они в самом разгаре.

После митинга, делегацию из Подлипок повезли на обед в «Красный трактир», который как-то незаметно для участников превратился в ужин. Нам с Поегли и пятью инженерами, было накрыто на втором этаже и Софья Николаевна несколько раз бегала к нам жаловаться на расходившихся гостей.

К счастью, я подсуетился заранее и, в качестве вышибал привлёк местных «есаулов» — с которыми был знаком по «бузе» с хулиганами в прошлом году. Распоясавшихся «делегатов» — успокаивали и укладывали. Упавших под стол — наоборот приводили в сознание и поднимали на ноги. Обе категории «упаковывали» и развозили на арендованных у «Красного пути» мототелегах по заранее подготовленным вдовушкам.

Короче, ближе к ночеру на первом этаже всё стихло, лишь шуршал вениками персонал «Красного трактира», да изредка громко материлась Софья Николаевна при виде получившегося бедлама…

Ещё ранее развезя по квартирам инженеров, оставшись с Поегли наедине в кабинете, спрашиваю у него:

— А кого ты мне сюда привёз? Что за люди в этой — так называемой «делегации»?

Тот, несколько грустно улыбнулся:

— Это лучшие специалисты завода… — последовал длинный перечень рабочих специальностей, — большинство из них — питерцы с эвакуированных в 1918 году заводов. Но есть и москвичи.

— «Питерцы», говоришь? Интересно, интересно… — после недавней поездки в Ленинград, при словосочетании 'питерский рабочий, у меня начинался какой-то нездоровый аллергический зуд, — ты привёз их учиться делать лафеты?

— Да! Кстати… — голос «енерала» стал просящим, — Серафим ты не помог бы мне с электросварочным оборудованием и хотя бы парочкой сварщиков ко мне на завод — пока мои осваивают у тебя эту технологию?

Машу головой, давая «от ворот поворот»:

— Оборудования и опытных сварных — пока у самих в напряг: у нас свои головняки с тракторами и прочим. Ты же сам знаешь, Мартын — наше «ОСТБ-007» на хозрасчёте: как зарабатываем — так и «сидим»!

На буквально всё — рук у меня категорически не хватает…

Надежды переманить в Ульяновск из Киевского политеха будущего академика Патона — накрылись звонким медным тазом: конечно, Евгений Оскарович был впечатлён нашими успехами на ниве элекросварки и поражён моими грандиозными планами, но менять солнечный Киев на нижегородскую «Тмутаракань» с вечно пасмурным небом — категорически отказался.

Вполне его понимаю!

Да, к тому же…

Антон Семёнович Макаренко не по своей воле к нам перебрался — а по приказу НКВД, в коих структурах работал.

Однако, как ни крути — а инициатором образования Ульяновской ВТК был я!

Узнав от кого-то, или самостоятельно догадавшись о моей роли в своей судьбине — он конкретно набычился и, наши с ним отношения — напоминают Антигитлеровскую коалицию… Пока имеется общая цель, его неприязнь ограничена «рапортами» вышестоящему начальству — в мой или товарища Каца адрес, по малейшему удобному поводу.

А, что будет потом?

…К счастью, в деле обретения «свободной руки» по электросварке, мне помог случай. У радиотехника Вологдина Валентина Петровича, с которым я имел дело в «Нижегородской радиолаборатории» по поводу ртутных выпрямителей, оказывается во Владивостоке имелся младший брат Виктор[1] — профессор Дальневосточного университета. Тот, уже достаточно долго экспериментирует с технологией электросварки и, даже имеет кое-какие успехи в её применении для ремонта судов.

Будучи этим летом по делам в Ленинграде, он повстречался со старшаком и, узнал от того про меня и про мои опыты с электросваркой. Заинтересовавшись, Виктор Петрович заехал к нам на обратном пути, посмотрел на то, что у нас твориться, поговорил с людьми — которые всё это творят…

И остался в Ульяновске Заведующим «Лаборатории промышленно-электрической сварки»!

Так что, у меня одним «геморроистым головняком» с плеч долой: подкидываю Вологдину-младшему кой-какие роялистые идейки — а он мурыжится, воплощая их в жизнь.

…Главный конструктор и заведующий производством артиллерийского завода в Подлипках ломал в отчаянии руки:

— И откуда они только самогон берут⁈

«Лучшие специалисты завода» вместо того, чтобы учиться делать лафеты — не просыхают уже целую неделю.

Теряясь в догадках, развожу в недоумении руки:

— Сам, блин — только диву даюсь!

— Ведь, у них денег нет!

Пожав плечами, делаю робкое предположение:

— Разве только наши вдовушки их снабжают… За «вознаграждение» — весьма определённого характера. Хахаха!

Однако, товарищу комбригу не до смеха:

— Серафим!

— Аз езмь…

Тот, как будто его душат, расстёгивает ворот гимнастёрки:

— Мне до конца года КРАЙ(!!!) надо сдать установочную партию в двенадцать противотанковых пушек… Уже октябрь, а не сделано ничего. Ты понимаешь: НИЧЕГО!!!

Сделав фейс дубовым топорищем:

— Раз тебе «надо» сдать — значит, ты должен их сдать.

— ЭТО НЕВОЗМОЖНО!!!

— Невозможно или нереально?

Удивляется:

— А какая разница?

Отвечаю словами Виссарионовича — которые, тот возможно ещё не произносил:

— «Нереально», это к примеру — до Луны пешком дойти! А всё остальное — всего лишь «невозможно».

Надеюсь, не узнает и не репрессирует незаконно.

Поегли, от возмущения, чуть не задохнувшись:

— Издеваешься? А я уж, было считал тебя другом…

— Нет, вовсе не издеваюсь — я таким образом думаю, как тебе помочь.

— … ???

В действительности же, я давно уже всё придумал.

— Ты покури пока, а я ещё подумаю… Молча. И ты тоже… Того, этого… Подумай, Мартын!

Комбриг сместился к открытому окну, достал пачку каких-то шибко продвинутых папирос и задымил распространяя ароматный запах дорого табака… Наконец прикурив вторую папиросу от первой, хитро улыбаясь, главный конструктор обращается ко мне:

— Серафим! Мне были выделены довольно приличные средства для поднятия предприятия с колен…

Делаю шибко заинтересованный вид:

— «Средства», говоришь? Ну и…?

— Помнишь, ты говорил: «как зарабатываем — так и сидим»? Мы могли бы договориться…

— «Фифти-фифти»?

— Ну а почему бы и нет! Так, что? По рукам?

Наконец услышав «волшебное слово», я принял без всяких кавычек — судьбоносное для многих людей решение:

— Кажется, я придумал — как тебе помочь и себя при этом не обидеть: ты только — ничему не удивляйся и ни во что не вмешивайся. Доверься мне, Мартын и, у нас с тобой — всё будет в шоколаде!

Проводив Поегли, переставляю цветочные горшки на оконном подоконнике и поздним вечером, как стемнело, ко мне в кабинет через чёрный ход ужом проскользнул Барон:

— Слушай, Миша — тут такое дело…

На следующий день «командировочные» гулять не перестали, а я успел обежать всё ульяновское начальство — все «три ветви» власти и, с каждой из них сумел договориться.

Наутро следующего дня начались массовые посадки — задержания, то есть.

Едва держащихся на ногах депутатов провоцировали на нарушение Уголовного кодекса, писали на них заявление в районное НКВД, а затем арестовывали и под белые руки препровождали в кутузку. Невозможность стояния на своих двоих — тоже не являлось причиной избежать сурового пролетарского наказания: ведь лёжа — тоже можно совершать уголовно наказуемые деяния.

Напрасно протрезвевшие на следующий день «лучшие специалисты», бия себя в грудь — утверждали, что «ничего не было», или они ничего не помнят.

Но многочисленные свидетельские показания говорили:

БЫЛО!!!

«Ничего непомнящим», наоборот — вешали наиболее тяжкие статьи, как например — групповое изнасилование три года как парализованной старушки. Отчего у них тут же улучшалась память и, они охотно соглашались лишь на попытку изнасилования вдовы красноармейца.

Пролетарский суд в Ульяновске оказался скорым — буквально через неделю, после суперкороткого следствия процесс пошёл за процессом и, довольно гуманным — никто из подсудимых более года домзака не получил. И менее — тоже. Перед отправкой на этап, Мартын поговорил с каждым своим заводчанином индивидуально и, все «вновь обращённые» зэка — написали слёзную просьбу отправить их для отбывания наказания в Ульяновский ИТР, в «Особое проектно-техническое бюро № 007».

Просьба была удовлетворена и после «обряда посвящения» — так называемых «адских» пяти часов в карцере и «райских» полчаса в «прачечной», лучшие специалисты Артиллерийского завода в Подлипках влились в наш дружный коллектив.

Что оказалось как нельзя кстати.

Кроме одного.

Когда «специалисты» уже сидели в ульяновской кутузке, я обратился к их начальству:

— Заметь, Мартын: я отнюдь не спрашиваю — кто именно из твоих орлов послал на фуй нашего Председателя. Ведь, это может оказаться какой-нибудь классный фрезеровщик — жизненно важный для твоего завода.

Конечно, Поегли был в шоке — это ещё мягко сказано.

— Но, пойми меня правильно: нужна жертва!

Свобода слова — свободой слова, но кажущиеся безобидные обзывалки в адрес «власть предержащих» — могут плохо кончиться, прежде всего для тех — кто это себе позволяет. Не припомню, к примеру, исторических фактов, чтоб наш последний Недержанец — хоть кого-то из «добра нации» оптом или в розницу, хоть как-то обзывал. Но среди дореволюционной интеллигенции — было модно всячески словесно изощряться в его адрес.

И, что⁈

Многие из остряков-образованцев кончили подобно николаевской семейке: с чекисткой пулей в затылке в грязном подвале — в котором в каждом углу насцано.

Поэтому, я вполне убеждённо считаю, что подобные выходки осмелевшего быдла — надо жёстко пресекать!

Сухо-официально:

— Если сам не назовёшь, товарищ Поегли — я выберу на закланье первого попавшегося!

Он, конечно назвал «жертву» — куда ему деваться… Но отношение между нами с тех пор — стали из дружеских, сухо-официальными.

Судьба того, кто «официально» послал «пёхом» нашего Председателя, была увы — очень печальной.

Сперва, после «чистосердечного» признания — Фрол Изотович лично набил тому рожу в кутузке и всласть попинал сапогами — стараясь заехать каблуком в челюсть. Затем, Абрам Израилевич оформил «антисоветскую агитацию» и пришлось-таки бедолаге ехать на лесоповал с полновесным «червонцем» за плечами.

Одно хорошо дополнительным бонусом: товарищ Анисимов перестал злоупотреблять «торжественными» церемониями — по каждому удобному случаю и без оного, что сэкономило мне изрядно времени.

Да и не только мне!

Но, «отряд не заметил потери бойца».

«Установочную партию» в двенадцать 47-мм противотанковых пушек получивших индекс ГАУ «Зверобой-1К», Красная Армия для войсковых испытаний получила вовремя. Правда, не из Подлипок — а из Ульяновска… Но про это мало кто знал, а кто знал — предпочитал помалкивать.

«Лучшие», но злоупотребляющие спиртным специалисты из Подлипок — подлечившись от алкоголизма, кое-чему научившись у нас и, в обратном процессе — кое-чему научившие наших и, по истечению срока наказания отправились домой абсолютными трезвенниками… Вслед за ними отправилась первая партия «Грибного порошка» — так им полюбившегося.

Но, не все!

Кое-кто из них предпочёл остаться в Ульяновске, кого-то удалось уговорить устроиться к Дыренкову в АО «Россредмаш», что дополнительно испортило отношение между мной и Главным конструктором будущего артиллерийского «Завода № 8». В общем-то, моя задумка вполне удалась и в «сухом остатке» я остался доволен: в ситуации когда «кадры решают» всё — я приобрёл (на время или на постоянно) нескольких высококвалифицированных рабочих и инженеров — здорово помогших в реализации кое-каких интересных задумок.

Квалифицированных кадров — специалистов-рабочих и инженеров в России, не просто — не хватало…

Не хватало — просто катастрофически!

Было в эпоху НЭПа ещё одно «психико-историческое» обстоятельство — которое могло поставить жирный Андреевский крест на любой прогрессорской хотелке попаданца. При ближайшем рассмотрении менталитет инженеров-хроноаборигенов оказался совсем не таким, к каковому я привык — работая на своём 'Заводе сельскохозяйственного машиностроения, имени…'в позднесоветское время.

ЭТО — КАСТА!!!

Каждый доставшийся Советской власти от старого режима инженер — мнит себя незаменимым, мало того — эдаким «пупом земным». Причём, в чём бы хорошем — они бы проявляли эту свою кастовость.

Давно уже дивлюсь-удивляюсь: в принципе, ничто не мешало топовой технической интеллигенции — хотя бы из чувства самосохранения договорившись об совместных действиях, поставить большевиков в крайне «интересное» положение.

Ан, нет: эгоцентричный индивидуализм наших технократов — просто зашкаливал!

Вот, их всех по одному и передавили как хорёк ночной порой давит в курятнике слепошарых курей…

Другой момент.

В отличии от советского инженера эпохи застоя, или своего современника-коллеги — демократичного инженера-американца к примеру, русский инженер — сам не спустится в шахту и взяв в руки отбойный молоток — не покажет рабочему как надо работать. Не встанет он у плавильной печи, у станка и тому подобное…

Русские инженерные традиции таковы, что «специалисты» предпочитают сидеть в конторах и всю жизнь перебирать бумажки — подальше от грязного производства. И даже революционный террор времён военного коммунизма, не смог избавить его от привычки смотреть на «быдло» сверху вниз и частенько на него поплёвывать[2].

Что, сцуко, характерно: даже молодые специалисты из самых что ни на есть «низов» — которых успели подготовить за постреволюционные годы, перенимают эту кастовость от дореволюционных инженеров — у которых вынуждены учиться, за имением ничего лучшего…

В свою очередь «быдло» — отвечает «касте» полной взаимностью: на предприятиях промышленности процветает так называемое «спецеедство» — травля рабочими инженерно-технических работников. На слуху и в прессе — многочисленные факты избиения и даже убийств «технократов-элитариев» прямо на рабочем месте.

Конечно, мои «подопечные» — зэки из Ульяновского исправительно-трудового лагеря, которыми я укомплектовал «Особое проектно-техническое бюро № 007», несколько отличались от своих «вольных» коллег. Эти люди, пережив мощнейший стресс — связанный сперва с совершённым ими преступлением, а затем с последовавшим наказанием — за редким исключением были психологически податливы как «пластилин».

Лепи с них, что хочешь.

Однако, на одних зэках далеко не уедешь — НКВД остановит!

Проблема комплектования инженерно-техническим персоналом — не только «ОПТБ-ОО7» и Опытно-экспериментального цеха при нём, но и других производственных структур — создаваемой мной подпольной промышленной «империи», остро встал уже весной-летом 1924 года и в будущем грозил ещё более усугубиться.

К счастью, «лихие 20-е» — любезно предоставили мне немало возможностей для решения этой проблемы, которыми я не преминул воспользоваться.

Ульяновская воспитательно-трудовая колония (ВТК) для несовершеннолетних начала превращаться в «Завод контрольно-измерительных инструментов им. Кулибина» летом-осенью 1924 года — когда рядом с бывшим женским монастырём начали возводить стены его первого цеха, а из Германии стало прибывать оборудование и начали приезжать первые специалисты — инженеры и рабочие. Которые должны были обучать воспитанниц делать всё: от школьных линеек и циркулей — до микрометров, нутромеров, калибров и штангенциркулей.

Однако, сразу же выяснилось: некоторые нанятые за валюту специалисты, мягко говоря — не соответствовали заявленному профилю. Из пятнадцати первых «ласточек» только одиннадцать оказались лекальщиками или вроде того, а профессии остальных четырёх были весьма далеки от производства точнейших контрольно-измерительных инструментов и приборов: архитектор, инженер лесного хозяйства, химик и железнодорожник.

Нет, эти немцы вовсе не самозванцы: это наши бестолково-тупорыло-равнодушные бюрократы в столице — напутали-перепутали!

Мимо такой удачи я не мог пройти и, тут же от имени всемогущего НКВД — технично перевербовал заблудившихся «интуристов» в «ОПТБ-ОО7».

Особенно, хочется лишний раз упомянуть Фрица Ратценберга — чей вклад в развитие ульяновской промышленной химии, вряд ли можно переоценить!

Кстати, спешу обрадовать придерживающихся общечеловеческих ценностей: в этой «шарашке» уже летом 1925 года — больше специалистов числилось вольнонаёмными, чем отбывающих срок.

После этой истории мне вспомнилось кое-что из ильфо-петровского 'Золотого телёнка:

'На диване с утра сидел выписанный из Германии за большие деньги немецкий специалист, инженер Генрих-Мария Заузе…

К началу служебного дня, когда инженер занял позицию у дверей Полыхаева, лицо его было румяным в меру. С каждым часом оно все разгоралось и к перерыву для завтрака приобрело цвет почтового сургуча…

После перерыва смена красок пошла в обратном порядке. Сургучный цвет перешел в какие-то скарлатинные пятна, Генрих-Мария стал бледнеть и к середине дня… , лицо иностранного специалиста стало крахмально-белым…

Генрих-Мария Заузе подскочил на диване и злобно посмотрел на полыхаевскую дверь, за которой слышались холостые телефонные звонки: «Wolokita!»…

… Через месяц очень взволнованный Заузе поймал Скумбриевича в буфете и принялся кричать:

— Я не желаю получать деньги даром! Дайте мне работу! Если так будет продолжаться, я буду жаловаться вашему патрону!

Конец речи иностранного специалиста не понравился Скумбриевичу. Он вызвал к себе Бомзе.

— Что с немцем? — спросил он. — Чего он бесится?

— Знаете что, — сказал Бомзе, — по-моему, он просто склочник. Ей-богу! Сидит человек за столом, ни черта не делает, получает тьму денег и еще жалуется'[3] .

— Сём-ка, — сказал я тогда сам себе, — а ведь такие эпизоды пишутся неспроста! Ни один юморист в мире, сам нарочно такое не придумает — человеческой фантазии не хватит. Это надо чего-то «конкретного» курнуть — обычный «кокс» из аптеки не поможет в таком юмористическом творчестве.

После этого из инженеров, отсидевших срок в Ульяновском ИТЛ — но желающих продолжать сотрудничать с «Особым проектно-техническим бюро», была составлена «Комиссия по учёту, контролю и распределению кадров ОПТБ-007» (КУКРК).

Специальные «тройки» с грозными ксивами, раздобыв по запросу от НКВД же полные поимённые списки — объезжали места работы нанятых иностранных специалистов и, обнаружив реально «неприкаянных» — наподобие вымышленного Генриха-Мария Заузе, перевербовывали их в мою пользу.

Что самое удивительное и необъяснимое: советская система найма за границей работала чётко как часы. Отбирались действительно — самые лучшие специалисты имеющие безукоризненные рекомендации…

Но, Боже — как бесталанно и расточительно, а то и вовсе с нулевой эффективностью — их использовали на наших советских «социалистических» предприятиях!

Ну, что тут поделаешь, если даже сам Сталин — пока ничего поделать не может?

Переломить ситуацию я не в силах и мне лишь остаётся ею воспользоваться по известному принципу «нет без добра лиха». Таким образом, я снабжал кадрами не только растущую как на дрожжах ульяновскую промышленность — но и щедро ими делился с АО «Россредмаш», где Председателем Совета директоров был мой человек — Дыренков Николай Иванович.

Была, правда, пара-тройка скандалов…

Ну, да ладно!

Ещё одним источником хоть и молодых — но перспективно-ценных кадров, стали советские ВУЗы.

Исторически так сложилось, что слово «студент» у простого человека ассоциируется с каким-то — вечно голодным, незатейливо и неряшливо одетым существом. Что касается России, то во все времена это определение относится к нему в полной мере. Наш «Studiosus Vulgaris» никогда не жил в достатке, а после любой «Эпохи перемен» — оказывался на грани выживания и исчезновения.

Отлично помню Аннушку — нынешнюю законную «половинку» Василия Путина (Пукина), когда я впервые с ней познакомился в синематографе: она щеголяла в туфлях на деревянной подошве, с верхом — выкроенным из какого-то коврика и обрезков кожи. Платье ее, простенькое, с напуском на бедра по моде того времени — было явно пошито из какого-то выцветшего гобелена. Скорее всего — обивка кресла, окончившего свой век в буржуйке ещё в эпоху Военного коммунизма.

Когда я её досыта накормил в кафе мороженным и перед расставанием подарил дешевенькую шляпку — она была готова отдаться мне прямо в примерочной магазина…

Хахаха!

Это уже история — есть, что вспомнить.

После прихода к власти партии большевиков, классовый подход превалировал над другими в большинстве — подверженных революционным изменениям сфер социальной жизни и, высшая школа не являлась счастливым исключением в этом ряду. Даже на неформальном уровне — советское студенчество разделилось на «мужиков» и «жоржиков»: на выходцев из простонародья и из так называемых «бывших» — что тогда говорить об официальной позиции пролетарских властей?

Местные стипендиальные комиссии в вузах и техникумах, действовавшие под патронажем Центральной стипендиальной комиссии — решали вопрос по распределению скудных финансовых фондов в пользу социально близких, «общественно полезных» и имеющих заслуги перед Советской Властью.

Остальным была предоставлена благоприятная возможность крутиться по мере собственных способностей.

Кстати, специально для любителей «похрустеть»: и до Революции — стипендия нередко превращалась в «награду за благонадежность», правом получения которой — обладали далеко не все студенты Российской Империи.

Но даже студенты, попавшие в число счастливчиков — находились в положении между просто голодной смертью и просто голодным обмороком, ибо стипендия в тринадцать с полтиной рублей — была вдвое ниже минимального прожиточного минимума.

Но вопреки вся и всему, подобно неистребимой конопле Чуйской долины — советские студенты демонстрировали поразительное искусство выживания, достойное написанию отдельной книги[4]!

Подрабатывать репетиторством или иным интеллектуальным трудом, удавалось редко кому из них — поскольку эта кормовая ниша рынка, была занята немногим менее нищими советскими педагогами.

Те, кому не помогала семья — подрабатывали разгрузкой вагонов, подметанием улиц, пилкой дров, торговлей папиросами. Некоторые счастливчики находили работу один раз в две недели, и были бесконечно рады заработанным лишним двум–трём рублям. Девушки стирали бельё, мыли полы и окна. Некоторые из них — не особо щепетильные в моральном плане, торговали собственным телом.

Кажется, уже рассказывал, да?

Бывало и так: студент найдя какого-нибудь — особо лоховатого нэпмана, заключал с ним письменный договор — по которому тот брал на себя обязательство выплачивать до конца обучения определённую сумму в месяц. В свою очередь, студент обязывался полностью вернуть сумму в двойном размере.

Здесь Маркс был прав: нет такого преступления на свете — на которое не пошёл бы капиталист ради такой маржи!

Студенты же, как всегда — рассчитывали на русское авось: авось, если не сдохну — после ВУЗа найду хорошую работу, авось -законы изменятся, авось — нэпман-кредитор к тому времени сам сдохнет…

Для отдельных немногих счастливчиков, существовали так называемые «хозяйственные стипендии». Их выплачивали студентам различные советские предприятия, учреждения и организации — после письменного согласия устроиться и работать на них по окончанию тем учебного заведения.

Дефицит хоть как-то подготовленных кадров был просто жутчайшим!

Хозяйственная стипендия могла достигать фантастическо-сказочной суммы в сто «карбованцев», но чаще колебалась в пределах от двадцати до сорока рублей.

Некоторые, особо предприимчивые представители изощрённо-изобретательного студенческого племени, даже умудрялись заключить договор с несколькими организациями и жили довольно кучеряво!

Я, прознав про такие порядки, быстренько создал соответствующую структуру почти в каждом техническом ВУЗе европейской части страны — «благо» их не было так уж много. Агенты Бюро по трудоустройству «Шанс» по особым «опросникам» подыскивали среди нуждающихся студентов подходящих кандидатов и, заключали с ними соответствующие контракты сроком на три и семь лет. Чаще всего я платил кандидатам по 30 рублей в месяц, но попадались и отдельные одарённые личности среди наиболее дефицитных специальностей (например, химиков) — которые получали от меня авансом и все двести червонцев.

Такая практика продолжалась, правда, недолго.

Уже весной 1925 года, «Главпрофобр» специальным декретом запретил адресные выплаты. Физические лица отныне должны были башлять в специальный «стипендиальный фонд», откуда 30 процентов направлялись на выплату общих государственных стипендий.

Перспектива кормить чужого студента, меня не вполне устраивала по некоторым принципиальным соображениям и, я перешёл к натуроплатам.

Через агентов «Шанса», для кандидата снималось сравнительно благоустроенное (по сравнению со студенческой общагой) жильё, он снабжался канцелярскими принадлежностями для учёбы, ношенной одеждой и продуктовым пайком.

Последнее, кстати, я получал через Иохеля Гейдлиха — от благотворительной американской организации «APA[5]»: концентрат горохового супа, тростниковый сахар, тушёнка, сгущенка…

Это была просто пища богов для наших оголодавших студентусов!

Впрочем, я даже не ждал «у моря погоды» — когда студент наконец-то получит долгожданный диплом.

Советский Союз, пожалуй, был единственным местом в обитаемой части нашей Галактики — где существовал такой феномен, как производственная практика для учащихся высших учебных заведений. Ежегодно, эти представители будущей интеллигенции — толпами отправлялись на предприятия, где они в соответствии с какими-то мне неведомыми марксистскими теоретическими постулатами — должны были отработать не менее трёх месяцев в году. Студенты же технических ВУЗов, двухмесячные «циклы» изучения теории — чередовались с такими же двухмесячными циклами практики.

Хрень неимоверная!

Такая система обучения могла подготовить только кадры мастеров и техников, но не инженеров. Впрочем, на данном этапе развития — если всё делать по уму, конечно, это пошло на пользу: мастера и техники, тоже были необходимы промышленности — «как хлеб, как воздух». Но, советская бюрократия — являла удивительные примеры формализма при назначении студентов на практику и, поэтому очередная выдумка кабинетных марксистов-теоретиков — своим менталитетом бесконечно далёких от нужд реального производства, оказалась очередной же химерой.

Студента изучающего химию, к примеру — могли назначить кассиром, а экономиста — мойщиком шерсти. Лингвиста изучающего восточные языки — направить на швейную фабрику, железнодорожника — заставить строить станционный туалет типа «сортир многоочковый», а строителя — подрядить в «водители кобылы» у местного начальства.

Студенты-практиканты, видя такое дело, тоже относились к порученному занятию формально — делая всё абы как, чисто для «галочки» в документе.

Главное же: руководство предприятий — материально не было заинтересованно в студентах-практикантах. НЭП, приучил их считать каждую копейку, а по закону тем следовало платить не ниже 6 разряда 17-разрядной тарифной сетки. Поэтому чаще всего, их заворачивали ещё у проходной:

«Вы нам не нужны, товарищ студент, можете ехать обратно в свою альма-матер».

Однако ж, у меня в моей «подпольной империи» — совсем другое дело!

Мои «стипендиаты» направлялись на работу строго по специальности, работали не волыня и получали столько — сколько зарабатывали, заодно проходя довольно жёсткий отбор — перед тем как перебраться в Ульяновск на ПМЖ. Я отбирал лучших из них и не забывал делиться перспективными кадрами с Дыренковым.

Ещё вот, до кучи — раз разговор на эту тему начал…

У «жоржиков» и «мужиков» были совершенно разные мотивации учиться.

Если для первых учение в ВУЗе и в конечном итоге — получение диплома об высшем образовании, было зачастую делом семейным (мой папа был инженером и я им буду!), жаждой знаний или же самоцелью, то с вторыми — дело обстояло куда сложнее.

Прививаемая коммунистическая мораль, не всегда тютелька в тютельку совпадала с личностными установками и планами студентов из рабоче-крестьян. Вопреки от них ожидаемому, они искали не возможности по завету пролетарских вождей — практически даром трудиться на всеобщее народное благо…

А преференций для себя лично!

Вот же нежданка какая, а⁈

«Мужики», разделившиеся в свою очередь на «академиков» и «активистов» — выходцы зачастую даже не из городских рабочих — а из самых натуральных крестьян, видели в высшем образовании главную жизненную цель — сменить профессию и образ жизни, «выйти в люди», осесть в городе.

И, главное — повысить свой социальный статус!

Слабая общая подготовка, не позволяющая им опереться на базовое образование в познании вузовских дисциплин — компенсировалась огромной жаждой знаний, стремление взять «науку» наскоком, натиском, зубрежкой и начетничеством.

«Упорные бобры грызут гранит науки» — выражение, подходящее к этому типу студентов — как ни к кому другому. Слова Интернационала: «Кто был ничем, тот станет всем» — воспринимались ими буквально.

Это, так называемые «мужики-академики»!

Студент-мужик из подгруппы «активистов» — приходит в «шок и тремор» при одной лишь мысли, что из-за неуспеваемости — ему придётся бросить учёбу и вернуться обратно в деревню к прадедовской деревянной сохе с запряжённой в неё сивой кобылой или на завод к токарному станку с ременным приводом — раздолбанному ещё в Германскую. Он, при малейшей угрозе своему «светлому будущему» — теряет всякое душевное равновесие и зачастую даже человеческое достоинство. Именно этим объясняется его неутолимая жажда доносительства на «чуждо-классовую» профессуру, на «жоржиков» из «бывших» и даже на своих «мужиков» из категории «академиков».

Этим же можно объяснить и часто выбираемый «мужиками» наиболее лёгкий путь в «освоении» учебного материла — гиперактивная общественно-политическая деятельность. Самые хитрожоп…пые из этой категории советских студентов — делали ставку на комсомольскую, а затем — на партийную карьеру. При этом, сметливые хлопчики из хуторских селюков в вышиваночках быстро сообразили: быстрее всего карьеру можно сделать — выискивая и разоблачая «врагов». Вероятнее всего — это именно им, а не пресловутой сталинской паранойе — мы обязаны репрессиями 30-х годов: подросшие и набравшиеся опыта партийной борьбы активисты из «мужиков» — требовали бюджетных мест и, желательно — как можно ближе к самой вершине власти.

Наиболее креативному из этой когорты «мужиков-активистов» — усевшемуся жоп…пой на самой её «верхушке» (догадываетесь, про кого я?), удалось даже — казалось бы самое невозможное: распахав целину — убить сельское хозяйство, заставив чукчей и пингвинов выращивать «царицу полей» на своих льдинах — превратить многовекового экспортёра зерна в его вечного импортёра и, самое главное — морально уничтожить коммунизм прямо на съезде(!) Коммунистической партии, предоставив времени уничтожить страну в целом.

Уникальнейших способностей был тот лысый выблядок, щеголявший в малорусском нижнем белье!

Участь непролетарского студенчества, «жоржиков» — из так называемых «лишенцев», была весьма незавидной…

Мало того, что Советская Власть обрекла их на самообеспечение — так ещё и заставила оплачивать учебу «за себя и за того парня».

В момент введения оплаты за обучения в первой половине 1920-х годов, её размер колебался от 50 до 300 рублей в год — в зависимости от материального положения родителей студента. Разумеется, подавляющая часть студентов — к которым относились выпускники рабфаков, коммунисты и комсомольцы, лица находившиеся на иждивении членов РКП(б), командированные профсоюзами, а также дети профессорско-преподавательского состава вузов — не платили ни копейки. С каждым годом росло число «льготников», одновременно в результате «чисток» сокращалось число непролетарских студентов и, соответственно — увеличивалась сумма оплаты.

Таким образом, во второй половине 1920-х годов, один «буржуазный» студент — фактически содержал трёх-четырёх «пролетарских».

Так я, в принципе не про то!

Студенты-пролетарии всё более и более приобретали черты элитных слоев общества — которые они копировали у профессуры «старой школы» и у бывших царских чиновников, а ныне советских госслужащих — во множестве имеющихся во всех государственных учреждениях новой России. Почувствовав себя правящим классом, они старались закрепить свою избранность и в послеучебной служебной карьере — которую видели преимущественно в возможности дальнейшей карьеры в больших городах, устроившись в столичных наркоматах, главках и трестах.

Поэтому существовала проблема, хорошо мне известная по периоду «застоя»: выпускники ВУЗов — массово не желали ехать по распределению «на периферию».

«Непролетарские» же студенты, наоборот — чаще всего мечтали о другом: «закосив под своих» — затеряться где-нибудь в провинции, чтоб никто и никогда — не узнал бы об их «чуждом» социальном происхождении.

Вот это — мой контингент, вот таких — мне и надо!

Чтоб поменьше права качали, а побольше работали.

Но в основном же в кадровой политике, я следовал призыву великого Мао — «опираться на свои-собственные силы».

Напомню, что четвёртым пунктом «Первого пятилетнего плана развития Ульяновска и волости» (после переименования города, его электрификации и объединения местных кустарей и нэпманов в единый торгово-промышленный кооператив) было создание целого кластера профессионально-технических училищ с собственной производственной базой.

По моей задумке, которую одобрили и поддержали как местные — так и, губернские и даже центральные власти, город с таким названием — «Ульяновск», должен быть центром расширенного воспроизводства носителей самого «передового классового сознания»…

Здесь, надо определиться с терминами: повсеместно принято — вслед за Марксом и Энгельсом называть их «пролетариатом». Я читал «классиков» и вполне отчётливо понимаю, что они подразумевали под этим понятием в середине 19 века. Это — люмпен-маргинал из попавших под «огораживание» крестьян, не имеющий ничего за душой — ни дома ни семьи, ни Родины ни флага — кроме каких-то виртуальных «цепей», которых ему не жаль потерять. Такие, да — попадались мне и, в конце двадцатого и даже в начале двадцать первого века…

Чаще всего возле бачков с бытовым мусором, в коих они рылись в поисках средств на опохмелку!

Правда, никаких «цепей» — кроме пагубного пристрастия к бухлу, я у них не заметил.

Среди же рабочих-специалистов, знакомых мне по «Заводу сельскохозяйственного машиностроения имени…» — таких особей не было от слова «вообще» и, я готов — скорее у расстрельной стенки встать, чем признать их «пролетариями» согласно Марксу.

В двадцатых годах двадцатого века, подобных люмпенов — было не в пример, на несколько порядков больше. В основном, это продукт перенаселения сельской местности: крестьяне, вынужденно или намеренно переехавшие в город и пока не нашедшие себя там, или же их потомки в первом поколении — «рождённые в трущобах городских».

Согласен: в описываемый период они имели некоторые признаки «гегемона»: Советская Власть — с ними носилась як небрат с писанной вышиванкой где-нибудь в предгорьях Карпат, всячески им потакая. Возможно, это какая-то «попа-боль» с семнадцатого года — когда хлынувшие с фронта неуправляемые толпы солдат-дезертиров, смешавшись с городской гопотой — заставили себя уважать.

Я же искал, выращивал, воспитывал, а затем — холил и лелеял специалистов и менеджеров, по моему глубочайшему убеждению — являющихся главными классами при социализме.

Однако, идеологические споры — как-нибудь потом, в отдельной главе: в данный момент — про образование!

Первый пункт нашего с вами плана — переименование Ульяновки в «Ульяновск», выполнен.

Выполнен и второй этап — электрификация города: кроме строительства маломощной гидростанции, весной-летом 1924 года — было произведено подключение волости к общегосударственной энергетической системе.

Третий пункт — кооперация кустарей и нэпманов, никогда не будет выполнен…

Ибо, как строительство города — этот процесс безостановочен и бесконечен!

Здесь, действую без ненужного фанатизма: в Ульяновске и его окрестностях — до сих пор можно встреть и «дикого» кустаря и вольного сталкера…

Извиняюсь — нэпмана!

Четвёртый пункт «Первого пятилетнего плана развития Ульяновска и волости» — на стадии успешной реализации.

Не без затыков, конечно, но кроме организации Воспитательно-трудовой колонии под началом Макаренко и внеплановой «Полицейской академии», в 1924 году — было построено педагогическое училище, три новых «трудовых» школы I ступени и одна II ступени.

Это было непросто, но к осени 1925 года — не считая двух библиотек, трёхмесячных курсов по повышению квалификации, курсов «Ликбеза» и просто — «изб-читален», в Ульяновске — появятся техническое, сельскохозяйственное, медицинское, экономическое и художественное училища со сроком обучения два-три года.

Наркомом по военным и морским делам было одобрено, а уже после его смерти создана так называемая «Фрунзевка» — «Ульяновское начальное военное училище имени Фрунзе» по подготовке младших командиров и технических специалистов для РККА. В нем из допризывной молодёжи готовили — командиров стрелкового отделения, командиров пулемётных расчётов, военных водителей, мотористов, электромехаников, радиотелеграфистов, военфельдшеров и так далее.

Неимоверных трудов мне стоило — но в 1926 году был создан «Ульяновский политехнический техникум» и, даже свой — так называемый «рабочий факультет» или просторечье — «Рабфак».

Вкратце, напомню, что это такое…

Сперва, это идея — рождённая в кремлёвских кабинетах от «отцов», постигавших марксизм как науку по царским тюрьмам да по каторгам — не несла в себе ничего предосудительного, являясь скорее проявлением социальной справедливости. Рабфаки должны быть временной мерой на ближайшие 5–6 лет — пока не подрастет новое поколение «коммунистических» людей, окончивших советские «трудовые» школы II ступени. По словам партийных лидеров, рабфаки предназначались для подготовки к поступлению в вуз пролетарской молодежи — не имевшей возможности получить среднее образование.

Однако, даже по словам «ленинского гвардейца» и Наркома просвещения Луначарского: рабфаки превратились в «лестницы — приставленные к стенам ВУЗов для взятия их на абордаж»!

В условиях преобладания политики «классовой чистоты» над здравым смыслом, рабфаки из трёхгодичных подготовительных курсов ВУЗов — превратились в средство выживания из стен «альма матер» «классово чуждых» студентов и замены их на пролетарскую молодежь, зачастую совершенно не подготовленную для получения высшего образования. В первые годы существования рабфаков, даже вступительных экзаменов не требовали и, абитуриенты «командировались» туда явочным порядком от комсомольских и партийных организаций. Позже установили, что направляемые юноши и девущки — должны знать хотя бы четыре арифметические действия над целыми числами, уметь удовлетворительно выражать свои мысли в письменной и устной форме, а главное…

Конечно же!

Обладать «правильным» происхождением и общей политподготовкой в объеме элементарной программы по политграмоте. Как же без этого.

Однако, никаких вступительных экзаменов по-прежнему не было и зачастую на курсы принимались по рекомендации сельсовета.

Учебные программы же на рабфаках, привели в полное соответствие с первичным уровнем знаний слушателей. Вместо русской литературы те обучались простой грамотности, вместо начал аналитической геометрии и дифференциальных уравнений — элементарной арифметике с таблицей умножения. С физикой и химией — вообще плачевно, а из обществоведения изучали только историю классовой борьбы.

Студенты рабфаков являлись предметом неустанной социальной заботы социалистического государства и коммунистической партии!

В снабжении продовольствием они были приравнены к курсантам военно-учебных заведений, обмундировывались тоже от казны и, в отличии от обычных студентов — каждый из них получал повышенную стипендию в 31 рубль, вне зависимости от успехов в учёбе.

Поэтому, в 20-е годы быть рабфаковцем — было невероятно престижно: как в 30-е — лётчиком, в 60-е — космонавтом, а в «лихие 90-е» — бандитом-рэкетиром или валютной проституткой. Особенно, среди крестьянской молодёжи: пожалуй, это был её единственный шанс — раз и навсегда изменить свой образ жизни. «Слухами земля полнится»: стоило лишь в каком-нибудь глухом селе завестись — хоть одному представителю этой категории учащихся, как тут же все его сверстники — загорались идеей ему последовать и уехать подальше от опостылевшего крестьянского быта и труда.

Выпускных экзаменов на рабфаках тоже не было — их выпускники без всяких затей направлялись в ВУЗы, своим уровнем знаний — ставя в ступор мастистых университетских профессоров. Повсеместно в кругах преподавателей, ходят слухи об воистину анекдотических случаях, типа, когда один первокурсник — вчерашний рабфаковец, после требования написать «два в квадрате» — нарисовал четырёхугольник и внутри него поставил цифру «2».

Я ни в коем случае не осуждаю этих ребят, упаси меня Боже!

Это не они, не их отцы, деды или прадеды писали «Закон о кухаркиных детях» — отрезая все пути для получения образования широким народным массам. И это не они — экспериментировали-изгалялись над юными душами в эпоху НЭПа.

Это не они и не их славные предки — вбухивали миллионы собственных же рублей в «освобождение братьев-славян от турецкого ига», а затем — в освобождение трудящихся всего мира от империалистов.

Они, ни в чём не виноваты — пытаясь по своему собственному уму-разумению, воспользовавшись благоприятном моментом — занять достойное место, под общим для всех земных тварей Солнцем. Из их числа, вышло достаточно много людей порядочных и именитых — оставивших заметный след в нашей бурной событиями истории. И самое главное: они дали многочисленное потомство уже воистину грамотных горожан — сделавших Советский Союз ракетно-ядерной космической державой и второй экономикой мира.

А то, что внуки и правнуки всё просрали — опять же, не вина этих простовато-хитрозадых деревенских ребятишек из рабфаков. Ведь никому, кроме попаданца — не суждено заглянуть в непроницаемый мрак будущего.

[1] Виктор Петрович Вологдин(1883–1950 гг.) — советский учёный и инженер, пионер применения электросварки в судостроении. Спроектировал и построил первое в СССР цельносварное судно. Профессор и ректор Дальневосточного государственного университета.

[2]Интересующиеся могут почитать про это в книге Джона Д. Литтлпейдж и Демари Бесс. «В поисках советского золота».

[3]То, что эта история с нанятым, но не используемым немецким специалистом не высосана из пальца а имела под собой вполне реальные основания, можно понять прочитав книгу Волтерс Рудольф «Специалист в Сибири: немецкий архитектор в сталинском СССР».

[4]Александр Рожков «В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов».

[5]Знаменитые «аровские» посылки: ящик с пакетом муки, банкой свиного лярда, несколькими банками сгущенки. В США каждый мог заплатить несколько долларов, и посылка уходила либо по указанному адресу, либо без адреса, на усмотрение АРА. Присылались и вороха ношеных вещей, распределявшихся обычно по организациям.