Лед тронулся, тренер! Но что делать со стояком? 18+

Глава 11 Власть и покорность

Слова Татьяны повисли в воздухе густым шлейфом из запаха её духов, моей спермы и её безраздельной власти надо мной. «…И тоже сделай мне приятно…» Это не было просьбой. Это был приказ, отлитый в бронзу и обернутый в бархат. Приказ, которого я и ждал, и боялся, и к которому моё тело, всё еще содрогающееся в посленервной дрожи от недавнего оргазма, но уже снова напряженное и отзывчивое, рвалось и трепетало одновременно.

Мой член, все еще влажный от её рта, пульсировал, будто второе, не мыслившее, но всепонимающее сердце, подтверждая свою животную готовность. Сознание затуманилось, потонув в сизой дымке, оставив лишь базовые инстинкты и порочное, сладостное желание угодить этой женщине, этой повелительнице моего личного ада и рая.

Я поднялся с кресла, чувствуя, как подкашиваются ватные ноги. Какая-то неведомая, темная сила заставляла их двигаться, вела меня, как марионетку.

Шаг. Еще шаг. Пол под ногами казался зыбким. И вот я оказался перед ней, в самом эпицентре бури, между ее раздвинутых ног.

Она полулежала на столе, опершись ладонью, и её поза — эта расслабленная, почти небрежная властность — была вызывающей и невероятно сексуальной.

Дорогие кружевные трусики, больше похожие на черную паутинку, лишь намекали на сокрытое, делая его вид еще более запретным, желанным и мучительным.

И ведь ради этого зрелища, ради возможности коснуться этой сладкой киски я и пришел сюда. И, черт возьми, я не жалею! Совсем!

— Ну же, Алексей, — её голос был тихим, но он резал слух, как отточенное лезвие. — Не заставляй себя ждать… и, что куда важнее, не заставляй ждать меня.

Ее взгляд, тяжелый, пронзительный и всевидящий, пригвоздил меня к месту, лишив последних остатков воли. Я опустился на колени, и мягкий, густой ковер в её кабинете принял меня, как принимает грешника церковная паперть.

Позади меня стояло её кресло, еще хранящее тепло моего тела и следы моего недавнего наслаждения, а передо мной — она. Вся ее сущность, вся ее власть, весь тот нектар, что отравлял и бодрил меня одновременно, был сосредоточен сейчас в этой одной точке — между ее бедер.

Я видел всё.

Ажурная паутинка трусиков была пропитана влагой в самом центре, темное пятно на черном кружеве, от него исходил терпкий, возбуждающий аромат чистого, ничем не прикрытого желания. Сквозь тонкую ткань угадывались очертания аккуратных, пухлых половых губ, сомкнутых в тугую, мокрую, заветную щель.

Мой рот наполнился слюной от предвкушения, а живот сжался от спазма похоти. От Татьяны пахло чем-то глубоко мускусным, женственным, диким, что сводило с ума, выжигая остатки разума. Этот коктейль запахов ударил в голову, смешавшись с остатками адреналина, страха и похоти, и я тут же почувствовал головокружение, мир поплыл.

— Вижу, и ты еще не совсем… удовлетворен, — она игриво, с насмешкой пошевелила изящными пальцами ног.

Ее ноги, сильные, с рельефными икрами, длинные и безупречные, были идеальны. Я вспомнил, как она доводила меня ими до края, как эти самые ноги сжимали мой член, и я сглотнул комок, застрявший в горле.

— … мой маленький, ненасытный массажист. — продолжила она. — И что же мне с тобой делать?

Она проговорила это с такой снисходительной, почти усмешкой, будто я был непослушным щенком, которого она, сжалилась и, взялась дрессировать. И самое ужасное, что в этот момент я именно так себя и чувствовал — щенком, виляющим хвостом или же скорее… членом у ног своей госпожи.

Я медленно, почти с благоговением протянул руки и положил ладони на ее изящные лодыжки. Кожа была удивительно прохладной и невероятно гладкой, как отполированный мрамор. Она вздохнула, когда мои пальцы начали медленное, плавное движение вверх, по икрам, огибая упругие мышцы.

Я массировал их, чувствуя под тонкой, почти фарфоровой кожей каждое играющее волокно. Это была моя работа. Мой якорь, последняя соломинка здравомыслия в этом безумии. Профессионализм как последний оплот, попытка убедить себя, что я все еще что-то контролирую.

Но долго это продолжаться не могло.

Ее ноги раздвинулись чуть шире, немое, но не терпящее возражений приглашение, нет, требование. Мой взгляд снова и снова, словно притягиваемый магнитом, соскальзывал на эту ажурную черную паутинку, за которой скрывалось все, что сводило меня с ума, все, ради чего, по сути, я и пришел сюда.

— Хватит тянуть, — ее голос прозвучал тверже, в нем исчезла игривость, остался лишь требовательный тон. — Я не для того здесь лежу, чтобы ты массировал мне икры.

Я замер, мои пальцы остановились на ее внутренней стороне бедер, в нескольких сантиметрах от цели, где кожа там была самой нежной, какой я только касался в жизни, бархатистой и горячей. Она вздрогнула от моего прикосновения, и это мелкое, непроизвольное дрожание пронзило меня, как разряд тока, пробежав от кончиков пальцев до самого затылка.

Сделай это, Орлов. Сделай ей хорошо, — пронеслось в голове, заглушая последние жалкие остатки рациональности. — Заставь эту королеву, эту богиню кричать твое имя. Вознеси ее на пик наслаждения. Это теперь твоя задача. Самая главная задача.

Я наклонился ниже.

Мое горячее, сбивчивое дыхание коснулось тонкой, влажной ткани, и она, казалось, затрепетала в ответ. Я почувствовал исходящий от нее жар. Сладкий, густой, пьянящий, как крепкое вино. Я закрыл глаза и прижался губами к кружеву, как раз в том месте, где под ним скрывался ее клитор. И она тут же резко, с присвистом вдохнула, и ее бедра непроизвольно, по-животному приподнялись навстречу моему рту, ища большего контакта.

— Давай же, — прошептала она, и ее рука опустилась на мою голову, не давя, но утверждая свой контроль. — Сними их. Своими зубами. Я хочу видеть, как ты это сделаешь, как будешь стараться.

Слышать это было возбуждающе до боли, до спазмов в животе. Унизительно, но так сладостно.

Я снова открыл глаза и ухватил зубами край хрупкого, дорогого кружева. Ткань была тонкой, моя слюна моментально пропитала ее. Я потянул на себя, чувствуя, как она поддается мне, обнажая сантиметр за сантиметром ее идеально гладкую, почти сияющую кожу. Процесс казался бесконечным, ритуальным.

Но наконец, трусики соскользнули с ее упругих бедер, и я отбросил их в сторону, как ненужный хлам. И передо мной предстала она. Вся.

Ее киска была такой же безупречной — ухоженная, с аккуратными пухлыми нежными сладкими половыми губами, темно-розовыми от возбуждения и блестящими от влаги, как утренний цветок, покрытый росой. Ровная соблазнительная дорожка уходила вверх, к низу плоского упругого живота, а в самом центре этого совершенства, под тонким капюшончиком плоти, виднелся набухший твердый алый клитор, словно спелая ягода, манившая к себе.

Млять… как же вкусно она выглядит…

Я замер, завороженный этим откровенным прекрасным и порочным зрелищем, чувствуя, как последние остатки воли тают, словно лед на солнце.

— Целуй её, — скомандовала она, и в ее голосе, всегда таком уверенном, впервые прозвучала нетерпеливая жадная дрожь, выдавшая ее собственное возбуждение.

Я не заставил себя ждать и тут же приник к ней губами и языком, ее вкус был сложным, терпким. В нем была вся ее суть — власть, порок, чистое ничем не разбавленное первобытное желание. Я ласкал ее вначале неуверенно, почти робко, потом все более смело и настойчиво, находя интуитивно тот ритм, те движения, что заставляли ее стонать, издавать те самые звуки, ради которых, казалось, и стоило дышать.

Она стонала не стесненно, а властно и глубоко, будто каждый ее стон был подтверждением ее превосходства, печатью, которую она ставила на моей душе. Ее пальцы вцепились в мои волосы, то притягивая меня ближе, требуя большего, то слегка отстраняя, дирижируя мной, как она дирижировала всем в этом своем королевстве льда и страсти.

— Да… вот так… — ее голос был хриплым с едва звучными бархатными нотками. — Глубже… ох… да, именно там… Я чувствую… не останавливайся.

И я не останавливался. Я просто тонул в ней. Я растворялся в ее запахе, ее вкусе, в этих властных пьянящих стонах. Я был ее рабом, и в этом рабстве была какая-то извращенная свобода. Мой собственный член, забытый на время, снова напомнил о себе тупой ноющей требовательной болью возбуждения, пульсируя в такт биению моего сердца.

Вот чёрт… член снова каменный, будто недавнего оргазма и не было. Ведёт себя, словно в него вставили вечные батарейки… Млять… это её победа. Полная и безоговорочная. Я хочу её снова и снова…

Чёрт, снова и снова!

Татьяна была беспощадна в своем наслаждении. Она двигала бедрами, подставляя себя под мой язык, требуя все большего, быстрее, жестче. Я чувствовал, как ее тело напрягается, как внутри нее все сжимается в предвкушении финала, как дрожь в ее бедрах становится все сильнее.

Я ускорился, я сосредоточил все свое внимание на этом маленьком твердом невероятно чувствительном бугорке, водя вокруг него кончиком языка, рисуя восьмерки, а затем засасывая его, заставляя ее взвыть.

— Хороший мальчик… — прошептала она, и ее похвала, прозвучавшая как высшая милость, обожгла меня сильнее, чем любой упрек или приказ. — А теперь… пальцами… вставь их. Я хочу чувствовать тебя внутри. Хочу чувствовать, как ты наполняешь меня.

Ее требование, отданное таким томным, страстным голосом, заставило мое сердце екнуть и упасть куда-то в пятки. Я послушно, почти благоговейно, скользнул рукой между ее раздвинутых ног. Указательный палец сам, будто ведомый неведомой силой, нашел влажный, пылающий нестерпимым жаром вход. Она была невероятно обжигающе горячей внутри, ее внутренние мышцы сжимали мой палец с такой силой, что у меня перехватило дыхание, и в глазах потемнело.

— Еще… — выдохнула она, и в этом слове была не просьба, а жажда, и я, повинуясь, ввел второй палец.

Она застонала глубже, ее голос сорвался на низкую, горловую ноту. Ее бедра заходили в такт движениям моей руки, она двигалась навстречу моим пальцам, ища более глубокого проникновения. Я ласкал ее языком снаружи, а пальцами — изнутри, чувствуя, как ее киска все сильнее и сильнее сжимается вокруг меня, как нарастает мощная, сокрушительная дрожь в ее бедрах, как ее ноги напрягаются.

— Да… вот так… — ее голос сорвался на высокую, почти девичью, потерянную ноту. — Ах… да…

Она теряла контроль, и вид этого, вид того, как эта железная леди таяла под моими прикосновениями, казалось, был самым пьянящим зрелищем в моей жизни. Ее дыхание стало сбивчивым, и в следующую секунду её стройные ноги сомкнулись на моей шее, сжимая ее с такой силой, что у меня реально потемнело в глазах, и я почувствовал приступ легкого удушья, смешанный с невероятным возбуждением.

— Да… сейчас… я… сейчас… — прошипела она, и в ее голосе не было ни приказа, ни власти, только чистая, животная, неконтролируемая необходимость, предчувствие неминуемого финала.

И в следующий миг её прекрасное, соблазнительное, сексуальное тело взорвалось. Оно выгнулось в мощном, сокрушительном, волнообразном спазме, который буквально приподнял ее над столом. Из ее горла выпрыгнул низкий, горловой, почти звериный крик, в котором было все — и триумф, и боль, и бездонное, всепоглощающее наслаждение.

Ее внутренние мышцы судорожно, ритмично сжимали мои пальцы, выталкивая их из вагины и снова втягивая, ее бедра дрожали, а все ее существо билось в конвульсиях экстаза. Волны оргазма бились о ее тело, она вся трепетала, как тетива, а мой язык и губы, повинуясь какому-то высшему инстинкту, продолжали ласкать ее, продлевая ее блаженство, пока она не откинулась на стол, разбитая, побежденная и торжествующая, тяжело и прерывисто дыша.

Наступила тишина. Глубокая, оглушительная, наполненная лишь звуком нашего неровного дыхания.

Я все еще стоял на коленях, мое лицо было мокрым от нее, мои пальцы — липкими от ее соков. Мое тело горело, как в лихорадке. Я смотрел на Татьяну, на эту развенчанную, поверженную богиню, лежащую в соках собственной страсти, и чувствовал странную, противоречивую смесь торжества, унижения, страха и какой-то щемящей нежности.

Она медленно, словно через силу, открыла глаза. Они были темными, бездонными, как ночное небо, и в них не было ни капли стыда или смущения. Только глубочайшее животное удовлетворение сытой хищницы, добившейся своего. Она не спеша приподнялась на локтях, ее взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по моему лицу, по моим все еще напряженным от пережитого плечам и медленно, неумолимо опустился вниз, к моей ширинке, где мой член, непокорный, страдающий и все еще явно неудовлетворенный, по-прежнему выпирал, безмолвно требуя внимания и нового завершения.

— Подойди ко мне, — скомандовала она тихо, но так, что это прозвучало громче любого крика.

Она оставалась сидеть на краю стола, величественно раздвинув передо мной ноги, выставляя напоказ свою влажную, разгоряченную киску. Я, все еще находясь в каком-то трансе, поднялся с одеревеневших колен и сделал шаг вперед, снова оказавшись в заветном пространстве между ее бедер. Она тут же обхватила мой член своей прохладной, уверенной ладонью, и я вздрогнул всем телом от этого внезапного прикосновения.

— Целуй меня, — приказала она, и ее губы, влажные, распухшие от страсти, сомкнулись с моими в жгучем, жадном, безжалостном поцелуе.

Это был не поцелуй любовников, не проявление нежности. Это был поцелуй завоевателя и пленника, повелителя и раба. Ее язык властно, почти агрессивно проник в мой рот, ее зубы слегка кусали мою губу. Все это время она держала мой член, направляя его чувствительную, возбужденную головку к своей киске. Я почувствовал, как она скользит по ее мокрым, горячим, шелковистым половым губам, касается ее возбужденного, все еще пульсирующего клитора.

Черт… она играет мной, — пронеслось в голове. — Дразнит, подпускает к самой грани, позволяет почувствовать тепло и влагу, но не дает переступить, не дает войти.

Казалось она контролировала каждый миллиметр, каждое движение. Ее рука двигала моим членом, водя его головкой по всей ее щели, смазывая его ее соками, доводя и ее, и меня до исступления, но никогда не позволяя ему коснуться входа, не давая ему даже немного погрузиться в желанную глубину. Это было самое сладкое и самое мучительное, самое изощренное испытание, которое только можно было придумать.

— Нравится? — прошептала она, разрывая наконец этот удушающий поцелуй. Ее глаза, темные и блестящие, сверкали злорадным, безраздельным торжеством. — Чувствуешь, какая я мокрая от тебя? Вся эта влага, вся эта страсть — твоя. Только твоя…

Она снова поцеловала меня, жестко и властно, в то время как ее пальцы сжимали основание моего члена, почти больно, не давая ему двигаться, полностью контролируя его.

— Я хочу… — вырвалось у меня, когда наши губы снова разомкнулись. Мой голос был хриплым, сорванным от страсти и отчаяния. — Я хочу войти в тебя… пожалуйста…

Она замерла, и в ее глазах, таких близких, вспыхнула опасная, яркая искра. Ее губы, влажные и распухшие, растянулись в медленной, победоносной, безжалостной улыбке. Она медленно распахнула губы, чтобы ответить, произнести свой вердикт, и в этот самый решающий момент…

ТУК-ТУК-ТУК.

Резкий, настойчивый, нетерпеливый стук в дверь прозвучал как гром среди ясного неба, как обух по голове, как окончательный приговор.

И мы застыли, словно два преступника, застигнутых с поличным на месте преступления. Ее рука все еще сжимала мой член, мои губы были в сантиметре от ее губ, ее дыхание смешивалось с моим. В воздухе, наполненном запахом секса, власти и страха, повисла давящая тишина, нарушаемая лишь бешеным, гулким стуком моего сердца, отдававшегося в висках.

— Татьяна Викторовна, вы здесь? — донесся из-за двери встревоженный, немного испуганный голос Светы. — К вам приехали родители одной из девушек!

— Ни звука, — шепот Татьяны был обжигающе горячим и властным, он впился в мое сознание. Она резко, почти оттолкнув, отпустила меня. — Под стол. Быстро. И не шевелись.

Приказ был отдан тоном, не терпящим ни малейших возражений, тоном, который вмиг вернул меня с небес экстаза на грешную землю унижения. Я, не раздумывая, повинуясь инстинкту самосохранения, отпрянул от стола и юркнул в просторное темное пространство под ним, едва не задев головой ее ножки. Было тесно, пыльно, пахло старым деревом и моим собственным страхом.

Млять… ну что за фигня… что за облом… Света… сука… — первое, что пронеслось в голове, пока я сидел на корточках, прижав колени к груди, стараясь дышать как можно тише, а затем появилась новая мысль: — А что… чтобы она ответила, если бы нас не прервали? — мой член, не получивший разрядки, тут же дёрнулся от мысли, что она могла бы сказать «да, разрешаю». — О чёрт… а что же будет теперь? Не был ли упущен хороший шанс? — задумался я, и пыль под столом неожиданно защекотала ноздри, я побоялся чихнуть и тут же прикрыл рот рукой.

В это время Татьяна, прежде чем подойти к двери, на несколько секунд замерла у своего стола. Ее пальцы с отточенными движениями поправили прядь волос, скользнули по шее, проверяя, на месте ли кулон. Она провела ладонями по бедрам, сглаживая невидимые складки на строгой юбке.

Затем ее взгляд упал на меня, застывшего под столом.

Она не просто смотрела — она поймала мой взгляд и приподняла бровь, ее выражение лица было красноречивым вопросом: «Ну как? Я нормально выгляжу? Ничего не выдает, что у меня во рту был твой член? А твой язык у меня между ног?» Я молча, будучи опьянённый всей этой ситуацией, просто кивнул.

Да, выглядела она безупречно — холодная, собранная, начальница. Ни тени страсти или смятения.

Увидев мой кивок, она усмехнулась — коротким, беззвучным выдохом, и в этой ухмылке было все: и насмешка над моим нынешним положением, и удовольствие от собственного актерства.

Следом она скрылась с моих глаз, и я лишь слышал, как Татьяна делает несколько быстрых, но абсолютно уверенных шагов к двери, а ее каблуки мерно отдаются в такт моему бешеному сердцебиению.

Дверь открывается с легким скрипом, и я слышу:

— Что случилось, Светлана? — голос Татьяны был абсолютно спокоен, ровен, в нем не было и тени той страсти, того хаоса, что царил здесь секунду назад. В нем не было ничего, кроме холодной, деловой собранности.

— Извините, Татьяна Викторовна, но к вам без предупреждения… — Света понизила голос, но я, затаив дыхание, все равно разбирал слова. — … приехали родители одной из девушек. Настроены очень… решительно. Хотят срочно обсудить подготовку к новому сезону. Ждут в приемной.

Родители… чьи? Чьи именно? — мысль застряла в мозгу, как заноза. — Может… это мать Алисы? Та самая, что и выковала в ней этот стальной характер? — сердце у меня ушло в пятки, а в желудке похолодело. — Интересно взглянуть на ту, что вырастила такую дочь… увидеть источник этого льда… Но… вряд ли я смогу вылезти отсюда прямо сейчас.

— Ясно, — в голосе Татьяны послышалась знакомая мне легкая, почти издевательская улыбка. — Проводите их в переговорную, Светлана. Я буду через минуту.

Минуту? — удивился я. — Значит, всё… мы тут закончили?

— Хорошо, Татьяна Викторовна, — ответила Света, и затем я услышал, как её быстрые шаги затихают в коридоре.

Следом дверь закрывается с мягким, но окончательным щелчком, и каблуки Татьяны не спеша возвращаются к столу. Она не садится на стул, а стоит над моим укрытием, над моей дурацкой норой. Я вижу только ее ноги в дорогих туфлях и чувствую ее тяжелый, властный взгляд, будто просвечивающий меня насквозь, где-то сверху.

— Слышал? — ее голос стал тише, но в этой тишине зазвучали новые, опасные обертоны. Она нагнулась и с улыбкой медленно провела ладонью по моей щеке, ее прикосновение заставило меня вздрогнуть. — Вылезай уже.

Черт, что со мной происходит? Почему… почему это всё меня так возбуждает…

Я послушно выполз из-под стола, чувствуя, как одежда прилипла к телу от пота. Пыль с пола покрывала мои брюки, и я безуспешно попытался отряхнуть ее дрожащими пальцами. Татьяна наблюдала за моими жалкими попытками с едва заметной усмешкой, затем решительным движением взяла меня за подбородок, развернула и твердо усадила в кресло.

— Я сейчас уйду, — ее пальцы все еще сжимали мой подбородок, вынуждая смотреть ей в глаза, кожа ее ладони была прохладной, почти холодной, и от этого контраста с моим горящим лицом я снова вздрогнул. — Но прежде чем оставить тебя тут… сидеть как мышку… — не закончив, она медленно и вальяжно опустилась передо мной на колени, и ее пальцы, холодные и умелые, обхватили мой член. — … нужно кое-что доделать, — прошептала она, и ее губы тут же жадно сомкнулись на моем члене.

Ох… снова? — удивился я, и она тут же принялась мне отсасывать. — Ох… боже…

Это не было лаской. Ее рот работал с безжалостной эффективностью, создавая вакуум, который лишал меня воли. Я тут же вцепился пальцами в подлокотники кресла, пытаясь удержаться в реальности, но мир сузился до ее властного взгляда, не отрывавшегося от моего лица.

Она так смотрит на меня, и боже, ее губы… эти ее губы такие мягкие, но движения… такие жесткие, требовательные. Я не должен… не должен поддаваться…

Хочу растянуть удовольствие, хочу подольше… Черт, нет, я сейчас точно кончу, а еще и минута не прошла… Сука… млять, а она была уверена в себе, когда говорила Свете, что будет… ооо, черт.

Когда я был на грани, она медленно вынула мой член изо рта, приоткрыла губы и чуть высунула кончик языка, розовый и влажный. Ее пальцы уверенно сжали меня у основания, а затем начали быстро и ритмично двигаться — точные, выверенные движения, не оставляющие места нерешительности. Каждая прожилка, каждый мускул на ее руке был напряжен в этом целенаправленном действии.

Я не мог оторвать глаз от ее полуоткрытого рта, от влажного блеска ее губ совсем рядом от члена, к которому они только что прикасались, и от ожидающего того, как я кончу, похотливого язычка.

— Кончай, — скомандовала она тихо, но так, что это прозвучало оглушительно в тишине кабинета. И ее рука начала двигаться еще требовательнее, еще усерднее, ускоряясь в такт моему дыханию. — Кончай мне в рот.

Ее слова, эти грубые, лишенные всякой нежности слова, возбудили меня до предела. Первая горячая струя тут же выстрелила ей прямо на язык. И она приняла ее, не моргнув глазом, не изменившись в лице, лишь слегка приоткрыв рот шире, чтобы принять все следующие импульсы.

И импульсы были, ох, черт, как же я мощно кончал.

Сперма продолжала выстреливать, и я видел, как она покрывает ее язык, и то, как Татьяна задерживает ее во рту на мгновение, давая мне прочувствовать всю вульгарность момента. Затем, когда основной поток уже вырвался из меня, она снова взяла член в рот, выжимая всё до последней капли при помощи своего языка, руки и сладких пухлых губ одновременно.

Я не удержался и зарылся пальцами в ее волосы и прижал ее голову к своему паху, проталкивая член глубже. По всему моему телу тут же прошлась дрожь удовольствия и неописуемого наслаждения. Но она не останавливалась, даже не думала, ее язык активно работал, скользя вдоль ствола, высасывая остатки, заставляя меня содрогаться в последних судорожных волнах удовольствия.

Затем, спустя несколько мучительных и одновременно сладострастных секунд, она сглотнула, смотря на меня с холодным торжеством, будто только что поставила победную точку в важном отчете.

Она проглотила. Все. Без единой гримасы на лице.

Как она это делает? — удивился я. — Как может оставаться такой… бесстрастной?

В ее глазах не было ни отвращения, ни удовольствия — лишь чистое, безраздельное торжество власти. Затем она плавно поднялась, словно только что провела успешную деловую встречу, и подошла к зеркалу.

Из сумочки появилось небольшое зеркальце в серебряной оправе. Она внимательно осмотрела свое отражение, поправила идеально уложенные волосы, провела пальцем по уголкам губ.

Через несколько секунд от только что произошедшего не осталось и следа — только легкий румянец на ее щеках, который можно было принять за следствие усталости или волнения перед встречей.

Она превращается обратно в Татьяну Викторовну. А я… я, похоже, остаюсь тем, кем она позволяет мне быть…

Или… нет?