Дето шло под уклон. На колхозных полях дозревали хлеба, отцветали и сохли травы. Близкая осень напоминала о себе холодными ветрами, желтеющими березами. Уже давно в лесах не слышно флейты золотой иволги, редко поет свою песенку зяблик. Белесым туманом отсвечивает высокое августовское небо, томно рдеют в мглистом рассвете холодные зори.
Еще больше заскучал старый волк. Лежит в желтом папоротнике у чужого логова, головы не поднимает. Слышит, как играют волчата в траве, бегают и визжат. Где-то недалеко от них взрослые волки. Но и к ним уже не влечет старика. Немощь и дряхлость вконец одолели. Последние зубы выпадывают, лапы в суставах болят. Глух, слеповат стал серый. Дни и ночи лежит у чужого логова, даже полевок ловить не ходит. Привыкли к безвредному зверю волки, не бьют и не гонят.
Не так уж много бродит в лесах одиноких волков. То хилы по природе, то слабы здоровьем от увечья — и отторгли их от семей суровые родичи. И гибнут такие волки, не выносят тягостного одиночества.
Страшный мираж воскрешает в глазах у волка картину последней проклятой зимы. Она всем бедам начало.
Вместе с пролетными птичьими стаями с севера новая осень пришла. С выводком стали ходить на охоту знакомые волки. Как всегда, старика не брали с собой. Да у него и желания не было. Встал как-то утром волк и уплелся к родному логову. Неделю лежал под корнями сосны. Не спал, не дремал, только смотрел впереди себя на бронзовый куст можжевеловый. Под ним когда-то играли его волчата. Ни голода, ни холода не ощущал. А как новая ночь настала, уснул незаметно волк да и не проснулся больше.