Летописи Ванильного некроманта. Том первый

Часть 1. Глава 9. Бессвет

— Я уже устала дежурить возле больных, — призналась Хелли Матери Некромантов, когда та явилась проведать Омегыча. — Сначала Теренций, теперь этот вот…

— Давай я посижу, — Мать могла только порадоваться передышке в хлопотах по дому. — Я смогу его удержать по эту сторону, я знаю.

— Камень набирает активность, когда Омегыч приходит в себя. Пока он без сознания или спит — всё вроде бы нормально.

— Тогда можно погрузить его в магический сон! — сказал Первый Некромант, который как раз шёл мимо гостевой спальни. — Правда, через месяц-другой он будет истощён. Надо поискать средство, чтобы вытащить из него камень.

— Или хотя бы стабилизировать его, — задумчиво сказала Мать. — Иди, Хелли, я посижу с ним пока. Потом попросим Теро-Теро ввести его в состояние пограничного сна. Ненадолго.

Бертина принесла Матери поесть и увидела, что та сидит с закрытыми глазами и держит руку на голове раненого мага. Омегыч, лежавший на животе, был страшно бледен, и сквозь бинты и простыню на его спине проступала кровь.

Анда прибралась на кухне после обеда и села передохнуть. Она смотрела в окно, отдыхая после дня забот, когда ворвалась Бертина:

— Ты должна ещё разок слетать в святилище Свободных! — заявила она.

— Ндай? — лениво спросила Анда. — А что ещё должна я, Рэй? Может, сама слетаешь?

— Это ради Омегыча! — возмутилась Хелли, которая сидела тут же и вытирала тарелки.

В кухню тихо вошёл Бессвет, но Бертина и Хелли его не увидели и не услышали. Лишь Анда обернулась от полок, на которых расставляла посуду, и вопросительно посмотрела на оперённого.

— Давайте я попробую, — сказал он.

Хелли резко обернулась и фыркнула:

— Лежи уж выздоравливай, бледнотина.

— Ндай, зачем встал? — спросила и Анда.

Бессвет сказал безразличным, серым голосом:

— Я здоров.

И пошевелил плечами. За спиной раскрылись чёрные крылья — перья отблескивали зелёным и синим. Анда еле перевела дыхание от восхищения. Как прекрасен показался ей Бессвет, похожий на чёрного ангела!

— А что… и попробуй, — сказала она.

— Что? Куда? — тут же втиснулся в распахнутое окно Теро-Теро, который всё это время сидел снаружи, на веранде, болтая с цветочной феей. — Давай, угробь себя, ага. И мою работу тоже. Я тебе этого никогда не прощу!

Он тоже говорил, казалось бы, бесстрастным тоном, но все поняли, что он обиделся.

— Я и не буду летать, — сказал Бессвет. — Так, разомнусь просто… немного.

— Так я тебе и поверил, — сказал Теро. — Кто за тобой присмотрит, а?

— Ндай, — сказала Анда. — Ну, давай я присмотрю? Вдвоём слетаем. На птичках.

Вообще-то это было очень щедрое предложение. Анда даже сама от себя не ожидала.

— Ну смотри, — напомнил Бессвету Теро-Теро, — летать тебе ещё рано! Так что делай грозный вид, маши крылами, топорщи перья — но никаких полётов. Я тебе как старший говорю: ещё рано.

Бессвет безразлично пожимал плечами. Не собирался он летать. Просто хотя бы немного проветриться.

Воронья стая поднялась в воздух. Сидеть на ковре из живых птичьих тел оказалось жутковато. Анда лишь посмеивалась: ей такое было не в новинку.

Птицы принесли их к святилищу Свободных. Жрецы сидели на ступеньках и смотрели на звёзды. На их лысинах отсвечивала не полная пока ещё луна. При виде стаи воронов и Анды, а с нею и нового гостя, Свободные встали и в ужасе попятились по ступенькам в храм.

— Эээй, а ну стойте, — Анда требовательно ткнула перстом в верховного жреца, безошибочно узнав его даже в темноте. — Эй, Верховный. Камень я нашла. Теперь скажи, чтоб не исчезал он — что надо?

— Ш-к-шкатулку, — пролепетал жрец.

— А если мне жалко человека ковырять, чтобы в шкатулку камень класть?

— То ведают упокоенные ратипупланги на вершине горы, — и Верховный жрец указал в небо. — Там, в темных небесах половины суток, они летают над нами… и это… ведают!

Бессвет и Анда посмотрели вверх.

— Вот незадача, — сказала Анда.

— То есть надо просто поговорить с душами ратипуплангов? — без запинки выговорив название существ, спросил Бессвет.

Не успел Верховный жрец ему ответить, как он уже распахнул небу крылья.

… В мире, который когда-то покинул Бессвет, правили Птицебоги, числом одиннадцать. Десять богов обликом своим напоминали обычных птиц — Ворона, Баклана, Чайку, Стрижа, Цаплю, Орла, Трясогузку, Сову, Утку и Лебедя. Каждый из десяти богов покровительствовал одному из месяцев. В храмах жрецы держали в клетках и вольерах их земные подобия — всех, кроме Стрижа, за которого когда-то согласился отбывать добровольное заключение Воробей. Об этом есть отдельная сказка, и, может быть, вы услышите её от Бессвета. Всё может быть… Птиц кормили, обихаживали и выпускали, чтобы пленить новых. Птицеловам в том мире не приходилось сидеть без работы.

Но был и Одиннадцатый Птицебог, безымянный житель Подземья, где живыми обитали только оперённые, которые от рождения были отданы ему в служение. Остальные попадали в Подземье только после смерти.

Оперённые когда-то были крылаты, но потом стали рождаться однокрылые, а то и вовсе бескрылки. Говорят, это из-за того, что некогда жрецы устроили с Птицебогами тяжбу из-за того, кому принадлежит небо, но доподлинно это неизвестно. Так или иначе, с двумя крыльями ныне остались только Император Архипелага Изгнания да его жена.

Остальные имели по одному светлому крылу — пёстрому, серому, белому. Редко когда цвет крыла и перьев, покрывающих часть тела и голову, был иным. Иногда светло-коричневые, бежевые с белой полосой или даже рыжие крылья свидетельствовали о том, что оперённый мечен Солнцем. Оперённые могут летать лишь тогда, когда найдут себе пару — или, если они родились бескрылыми, то никогда. Но тяга к полётам в них не умирает никогда.

Но бывает, что ребёнок рождается с одним чёрным крылом. И его оставляют у входа в Подземье. Их ожидают тьма и служение одиннадцатому Птицебогу, крылья которого сотканы из тьмы. Они сопровождают души мёртвых в бесконечные лабиринты подземного царства и почти никогда не выходят к свету.

Многое умеют подземцы. Могут позволить живым обратиться к умершим, могут вывести умершего из тьмы и позволить его душе скитаться по земному миру. Говорят также, что некоторые подземцы могут позволить душе остаться в своём теле, не отпустить, заставить жить. Но, возможно, это лишь миф. Как можно заставить человека жить?

— Свет! Иди сюда! — окликнула мать строгим голосом.

Но он слышал все интонации её голоса — строгость напускная, а любовь настоящая!

— Не ходи дальше сада, маленький, — на этот раз в голосе звучала лёгкая, словно пёрышко, тревога.

— Но птичка улетела туда, — возразил мальчик.

Мать подхватила его на руки, обняла и как бы невзначай поправила на спине сына плотный серый плащ.

— Тебя могут увидеть и забрать у меня, — сказала она.

Пять лет назад монахини-бескрылки в Доме Лебедя приняли у настоятельницы роды от белоснежного птицебога. После этого мать изгнали за измену птицебогу, а мальчика отнесли к пещерам Подземья. Кто бы мог подумать, что чернокрылые жрецы замешкаются и ребёнка там уже не окажется? А мать унесла его, покрывая крошечное личико поцелуями и слезами. У новорожденных оперённых всё лицо и всё тело покрыты нежнейшим пухом, так что — не скроешь, не убережёшь от чужих взглядов своей беды. Мальчик родился чёрным, с одним куцым крылом, с желтоватыми круглыми глазами. Он походил на совёнка, но мать настоятельница никак не смогла отказаться от сына. И хотя при рождении монахини назвали ребёнка Бессвет, она не принимала это имя и звала его по-своему.

— Свет! Где ты? — тревожно, словно чайка, вскрикивала, едва сын куда-то исчезал. — Я не отпускала тебя играть на дороге!

И он появлялся, и солнце играло на чёрных перьях, отливающих синим, зелёным и фиолетовым. Он не боялся солнечного света и рос обычным ребёнком, то весёлым, то капризным, то задумчивым. Им приходилось туго, мать собирала в заброшенных садах яблоки, в крошечном огородике на краю леса сажала кореплоды, ловила в силки лесную дичь — зимой приходилось голодать, если не хватало даров леса и сада. Но они жили и были счастливы вдвоём.

Оперённые Подземья с рождения воспитываются так, что не показывают никаких эмоций, а может быть, и не испытывают их никогда. Но мать растила сына себе на радость, учила чувствовать и сопереживать… до той поры, пока чёрные пёрышки маленького Бессвета не увидел прохожий. Мать забрали монахини, а сына отвели к пещерам, где он сидел до глубокой ночи, пока оперённые в чёрной одежде не вышли за ним на берег моря. Долго сидели они молча рядом с ним, а наутро от Света не осталось даже памяти, но в свите Одиннадцатого, безымянного, бога появился молчаливый мальчик со следами загара на худом личике.

Некоторое время спустя загар выцвел, и глаза Бессвета привыкли к вечной тьме. Вокруг него вились тени и слышались бесстрастные голоса подземцев.

Но он помнил голос матери, полный солнца и любви.

— Свет! Я не отпущу тебя! Слышишь?

…похожий голос, настойчивый, почти умоляющий голос, наполненный чувствами, сейчас не давал ему взлететь и подняться над темнотой — к свету.

— Бессвет, эй, Бессвет! Ндай, не надо так!

— Радея из Дома Лебедя, — в который раз Бессвет стоял на чужом пороге. В который раз глядел в чужое лицо.

Вечер. Свет из дверного проёма. Бессвет не боится ламп, но оперённых пугает его чёрный цвет. А в сумерках все перья, как известно, серы. Если на них не слишком ярко светить.

— Не знаю такую.

Дверь хлопает прямо перед носом. Капюшон падает с лица, на котором застыло бесстрастное и в то же время упрямое выражение. Найти мать. Во что бы то ни стало найти.

Сотни, сотни одинаковых дверей. В Архипелаг входят девяносто девять островов. Центральный, самый большой, Бессвет обошёл давным-давно. И на Андрай ещё не совался. Кто ж в своём уме просто так сунется на Андрай? А так он даже на Огневе побывал. Ему не понравилось, хотя уж как ему расписывали весёлых бескрылок-актрис рыбаки с побережья острова Берегарда…

Андрай встретил тяжёлым, мощным ветром, на тёплых крыльях принёс вонь копчёной рыбы и сушащихся повсюду шкур. Мужчины в запашных юбках, все беспёрые, все бескрылые, смотрели без страха. К Дому Врана проводили с уважением, но без трепета. И Радею они знали, только Радею из Дома Врана, чернопёрого, сурового птицебога. Знали, помнили. Схоронили три года назад. Вот и могила. У самых ворот храма. Хорошая была женщина. Все беспёрые к ней ходили за добрыми снами да тёплыми словами. Унесёшь от неё слово — оно ещё неделю тебя греет.

Бессвета больше ничто не грело, никто не грел. Постоял он у могилы на холодном вонючем ветру, да и пошёл прочь. Не было нигде его матери. И в Подземье не встречал он её душу, и на земле её уже не осталось — видно, улетела подальше от него, Бессвета, даже в смерти не встретились они больше.

Ночью сел на воду, словно лебедь чёрный, корабль о трёх мачтах, и принял на борт тех, кто желал покинуть Архипелаг. И взлетел, унося на борту одинокого оперённого с чёрным крылом — прочь, прочь. Вовремя: уже шла за ним чёрная стая, чтобы вернуть беглеца в Подземье, для пригляда за душами ушедших.

Холодно. Холодно было на корабле. Но нездешний восторг поселился в душе Бессвета той ночью: он изведал полёт. Однокрылые могут спланировать со скалы, могут несколько шагов, подпрыгнув, пролететь, но разве сравнится это с тем чувством, когда взлетаешь так высоко, как птицебоги, и паришь в синем, прозрачном, и смотришь на всё сверху, и внутри тебя лёгкость. А больше ничего.

…Бессвет расправил крылья, собираясь взлететь на Вершину, туда, где, по словам Свободных, обитали души умерших ратипуплангов.

— Ндай, брат же сказал: нельзя тебе пока летать! — ворчливым голосом молвила Анда.

И, понимая, что этот чудак не послушается её, как не слушался никогда и никого, обняла его. Прижалась к плечу, покрытому перьями, вдохнула запах неба — ах, как давно ей хотелось коснуться крыла Бессвета…

— На птичках полетим. Вместе. Ай?

Гортанный голос у Анды, низкий голос, как будто воркует — не каркает. Тёплый голос, ласковый — греет. «Ай» — одна из шестнадцати форм согласия на языке далёкого острова под названием Пасифика. «Ай» — это когда нельзя отказать.

— Ай, — вдруг кивнул, соглашаясь, Бессвет. — На птичках так на птичках.

Анда вернулась ближе к вечеру. Одна. Медленно добралась до своей комнаты и рухнула на кровать лицом вниз. Мать Некромантов осторожно заглянула к ней, боясь даже спросить: что с Бессветом и нашли ли они средство извлечь исчезающий камень из Омегыча.

Она не ощутила ни горя, ни отчаяния, ничего, кроме усталости. Поэтому всё-таки села рядом с дочерью на край кровати и осторожно погладила Андино плечо.

— Устала?

— Ммм, — невнятно ответила Анда. Это означало, видимо, «да».

— Принести тебе поесть?

— М-м, — невнятно ответила Анда, что, видимо, значило «нет».

Потом она подняла лицо от подушки и сказала спокойным, ровным тоном:

— Воды, пожалуйста. Напиться бы.

И, выпив полкувшина, сказала уже более эмоционально:

— Ндай, больше я с этим чудиком никуда не пойду! Какой неслух! Словно тринадцать лет ему, а не двадцать пять.

— Ему на самом деле вроде бы и нет двадцати пяти. Но у оперённых всё так сложно! — сказала Мать Некромантов, на самом деле желая лишь услышать — всё ли с Бессветом в порядке.

— Он в свою пещеру пошёл, — сказала Анда, понимая это.

Она со стоном вздохнула и встала, скидывая накидку из перьев. Тонкое белое платье под ним намокло от пота. Из кармана накидки Анда вытащила шкатулку — простую, деревянную, окованную каким-то переливчатым металлом.

— Это помочь должно. Только пусть не я это буду. Спать хочу.

— А что надо делать? — спросила Мать.

— Ндай, — отмахнулась Анда. — Главное, когда откроете шкатулку — не вынимайте камень. Он сам всё сделает. Это половинки. Они друг друга найдут, и всё будет в порядке.

Мать Некромантов осторожно взяла шкатулку в руки. В её голове проносились тревожные образы. В конце концов, если исчезающий камень никак не мог покинуть тело Омегыча — ни естественным, простите, путём, ни магическим, ни ещё каким-либо, то как же он вырвется наружу, притягиваемый своей половиной? Не повредит ли это Омегычу?

— А откуда этот камень?

Анда уже чуть-чуть похрапывала, и пришлось её растолкать. Мать повторила вопрос.

— Всё просто. Был уже один такой, который съел камень. Тоже из этих, как их… противоплингов. Переносился почём зря, потом в одном доме надолго задержался, не по своей воле… да там и выследили его. Он потом оттуда исчез, но след его взяли и уже не отставали. А эта половинка в другом храме лежала. Как только половинки встретились — произошёл небольшой «бац»… Это не моё слово, это душа ратипупланга Бессвету так поведала, уэй…

И Анда снова попыталась уснуть, но Мать требовательно потрясла её за плечо.

— И что с ним стало?

— Что-что. Умер! Камень ему всё нутро разнёс. Но ты подумай, Мать: эти Свободные, они вполовину человека. Думаю, Омегыч поцелее останется.

— Нет, нам не подходит такой вариант, — сжимая шкатулку в руках, сказала Мать Некромантов.

— А другого мы не знаем, — сказала Анда. — Извини, Мать. Мне бы уснуть, поспать. Потом думать буду, ай?

— Ай, — машинально отозвалась Мать.

Она вышла из комнаты, прижимая шкатулку со вторым исчезающим камнем к груди. Пожалуй, стоит посоветоваться с Теро-Теро или, может, с Первым Некромантом. А быть может… всё-таки ведь они некроманты и делали это раньше…

Но при одной только мысли о том, что камень разорвёт парня изнутри, Мать содрогнулась, как от резкой боли. Нет, нет. Так нельзя. Должен быть другой путь.