Глава 17

На тишину и спокойствие мирно спящего городка гулкими бронзовыми каплями падал колокольный звон церковных башенных часов. Деметрио вернулся в номер отеля «Сан Педро». Все это время, как безумный, неприкаянно бродил Сан Тельмо по безлюдным улицам и холмам, по пустынным песчаным пляжам на берегу реки до тех пор, пока в жилах не остыла кровь, пока он не понял, что взял себя в руки и может возвращаться.

Свет в спальне не горел, и на ничем не примечательные, распахнутые настежь балконы проникало мягкое молочное сияние звездной тропической ночи. Мириады небесных огоньков тянулись к земле, покрывая ее как невесту плотной, сотканной из бриллиантов, подвенечной фатой.

— Вероника, — тихо позвал жену Деметрио, но она не ответила ему. Бедняжка провела в горькой тоске бог весть сколько часов, да так и уснула, не сняв одежду, и в той же позе, как оставил ее Деметрио, когда ушел. Черты совершенного лица были безмятежно-спокойны, но веки крепко сомкнуты, словно их одолевала тяжесть густых темных ресниц, а губы скорбно изогнулись.

Во сне она казалась более юной, почти девочкой, разметавшей по белоснежной подушке черный, сверкающий водопад своих волос. Рука Деметрио вздрогнула от безудержного желания погладить жену по голове, погрузиться в распущенные волосы, божественные, благоухающие, теплые и шелковистые. Неожиданно ладонь его задержалась на подушке, почувствовав влагу от пролитых Вероникой слез.

— Она плакала… плакала!.. И пусть!.. Я поклялся заставить ее рыдать, поклялся взыскать за каждую слезинку Рикардо ее слезами!.. Она должна страдать, как страдал он. Должна умереть, как умер он!.. — Деметрио в отчаянии сжал кулаки: ее жизнь и должна быть такой, но мысль о том, что Вероника умрет была невыносима. Разве сможет он жить без нее? — Проклятая, ну почему я так полюбил тебя?.. Почему? Зачем?

— Четыре часа!.. Скоро рассветет… — Кто-то постучался в дверь. Этот стук разбудил Веронику, и она, еще не полностью проснувшись, посмотрела на Деметрио своими большими глазами.

— Кто там? — спросил сан Тельмо.

— Это я, патрон Деметрио, — прозвучал из-за двери тихий голос Игуасу.

Деметрио неохотно открыл дверь, и в проеме показалась темная, словно вырезанная из старого красного дерева голова индейца.

— Чего тебе, Игуасу?

— Пирога готова, патрон Деметрио. Самое время отплывать…

— Колокола только что пробили, — сказала Вероника. — Который час?

— Половина пятого, белая королева.

— Что ты мелешь? — взревел Сан Тельмо.

— Прости, патрон Деметрио, но твоя белая женщина, как королева.

— Не думаю, что ты должен высказывать о ней свое мнение. Ступай к своей проклятой пироге и жди нас. Мы отплываем через полчаса. Иди, чего ты ждешь?

— Уже иду, патрон, я хотел сказать твоей белой женщине, что в пироге для нее готов навес.

— Спасибо, Игуасу, — от души поблагодарила индейца Вероника.

— Иди немедленно к пироге! — приказал Деметрио.

— Как скажешь, патрон Деметрио, — Игуасу тихо вышел.

— Его наглость не имеет границ! — Деметрио с трудом сдержал свой гнев.

— Почему ты так разозлился? Что такого сказал этот несчастный?

— Он не должен разговаривать с тобой!

— И не должен заботиться о том, чтобы солнце палило меня чуть меньше, правда?

— Он не должен вмешиваться в то, что его не касается, и делать то, что ему не велели. Ему незачем болтать с тобой и пялиться на тебя.

— Даже индеец тупи может иногда совершить джентльменский поступок.

— Пусть он прибережет их для своих женщин, с которыми разговаривает исключительно плетьми!..

— Такой в Мату-Гросу обычай?

— Именно.

— Теперь я начинаю понимать, почему тебе так нравится этот край.

— Ты ничего не понимаешь, но очень быстро узнаешь, как к нему приспособиться.

— Уверяю, что именно этого я и хочу. Довольно тяжело сознавать, что с тобой обращаются как с преступником, не имея ни малейшего понятия, какое преступление ты совершил.

— Ты и в самом деле ничего не понимаешь? Твоя совесть спит, или она мертва?

— Уж не хочешь ли ты взвалить на меня вину за поведение несчастного Джонни и за то, что они с Хулио Эстрада отважились тебе сказать?

— Я не настолько глуп, чтобы обвинять тебя в этом. Однако мне было полезно поговорить с ними и посмотреть на них, чтобы понять, что при виде тебя мужчины теряют разум. Ты покоряешь и завораживаешь их одной лишь улыбкой… а то и без нее…

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, ты не расточала улыбки ни индейцу, ни французу, но им достаточно было увидеть тебя!..

— И ты упрекаешь в этом меня? Значит, в этом мое преступление? Неужели моя вина в том, что…

— Ну что же ты замолчала? Договаривай, спроси меня, виновата ли ты в том, что являешься самой красивой девушкой в Рио-де-Жанейро, как писали все пошлые бульварные газетенки и льстивые журналы, засыпанные деньгами Кастело Бранко!

— Так вот о чем ты думал, читая их! Как жаль, что ты не сказал мне этого в Рио…

— Тогда ты не вышла бы за меня…

— Возможно…

— Я рад, что ты начинаешь раскаиваться.

— Что? Раскаиваться?

— У тебя была возможность отступить, и для тебя же хуже, что ты вовремя ей не воспользовалась. Я предлагал тебе уехать.

— Да, да, предлагал, но как? Сжав в своих объятиях, задушив поцелуями, рассказав о своей любви и своей бедности… Тогда ты был другим. Ты был человеком, который мог заставить честную девушку обожать тебя. Ты был мужчиной, за которым я могла последовать в самое сердце сельвы, с которым могла разделить всё: беды и неудачи, превратности судьбы, нужду, черствость, равнодушие и недоверие людей. Я не колебалась в своем выборе, потому что я любила тебя, Деметрио. Я сошла с ума, ослепла, я доверчиво отдала тебе свое сердце и жизнь. Когда я влюбилась, я доверилась тебе, как доверяются мужчинам истинные женщины, когда любят… а ты, ты…

— Что я?.. Я вел себя как подлец, сволочь, как грубый неотесанный дикарь?..

— Нет, просто как дурак.

— Вероника!

— Гораздо больший, чем я подозревала.

Сотрясаемый яростной дрожью, Деметрио сжал кулаки, но в то же время он испытывал дикую радость, видя, что Вероника стоит перед ним, выпрямившись, как в тот вечер, когда они скрестили шпаги. Как и тогда, он отчаянно боится ранить ее, погубить эту красоту, пронзив смертельным ударом не сверкающее шелковое сердце, вышитое на белом нагруднике, а чистое, искреннее, пылкое и благородное сердце девушки.

— Очень скоро ты убедишься в обратном! Дураками были те несчастные, которые до этой минуты были в твоем услужении. Отныне и впредь я буду приказывать и распоряжаться, а ты будешь слушаться и повиноваться по доброй воле, или насильно!

— Насильно?.. Индейцы уже обучили тебя своим методам?..

— У тебя есть десять минут, чтобы собраться!.. Я буду ждать тебя за дверью. Ты выйдешь отсюда, не перемолвившись ни с кем и словом.

— Ты похитишь меня под угрозой револьвера?

— Под угрозой скандала! Если хочешь, можешь его устроить. Скандал окончательно избавил бы тебя от меня. Кричи, зови на помощь месье Бело. Он, конечно, будет достаточно галантен, чтобы отвезти тебя на своем моторном катере в Рио-де-Жанейро, но, разумеется, ты отправишься туда одна, а цену за проезд ему придется оплатить мне своей жизнью!

— Деметрио, ты сможешь убить его? К какому концу приведет тебя глупейшая, нелепая ревность?

— Ревность?.. Ну хорошо, пускай, допустим, ревность… Ревность к загорающимся при виде тебя глазам, ко взглядам, скользящим по твоему телу, к неуклюжим любезным словам, обволакивающим тебя, к цветам, брошенным к твоим ногам… К этим проклятым цветам, да, к ним!..

Деметрио швырял на пол вазы с цветами, топча ногами розы и орхидеи, пока Вероника, не отрываясь, смотрела на него.

— Вот тебе ковер, о котором говорил месье Бело, по нему ты пройдешь, не чувствуя твердость земли. А в пироге мы тоже обзаведемся цветочным ковром и золотыми веслами для гребли, как на корабле Клеопатры, плывшим по Нилу. Ты этого хотела?.. На такое путешествие надеялась?..

— Деметрио, ты в своем уме?..

— Вот только рядом со мной ты так не поездишь. Ты скреплена со мной оковами рук, которые не выпустят тебя так легко, потому что ты — моя… Моя, моя!.. — Деметрио сжал в объятиях обезумевшую, ослепшую, отчаявшуюся, задыхающуюся в огне поцелуев Веронику, и тут же выпустил ее, почти бездыханную.

— Одевайся немедленно… У нас нет времени, чтобы его терять!..

* * *

— Ну что, идем? — спросил жену Деметрио.

— Идем, — спокойно ответила она.

— Добрый день, мадам Сан Тельмо, — на лестнице, откуда ни возьмись, появился месье Бело и торопливо подошел к супругам. — Лет пять-шесть не вставал я в такую рань, но я не мог позволить Вам уйти, не попрощавшись…

— Ну что Вы? Зачем? Право, не стоило так беспокоиться, месье Бело. Это очень любезно, но…

— Вы называете беспокойством удовольствие видеть Вас хотя бы миг? Внизу, на тот же самый столик, подан завтрак, месье Сан Тельмо. Раз уж Вам не спится, по крайней мере, поешьте хорошенько.

Вероника изящно оперлась на предложенную французом руку, и они вдвоем пошли по широкой галерее к лестнице. Деметрио, стиснул зубы и крепко сжал кулаки, стараясь сдержать приступ животной ревности. Взяв себя в руки, он с напускным спокойствием и хладнокровием неторопливо пошел за ними, с горячностью думая про себя: «Десять дней, а может быть, и восемь, чуть больше недели, и мы останемся одни. Одни в том доме на пригорке, между неприветливым, суровым небом и бескрайней сельвой».

* * *

— Вверх!.. Вверх!.. Вверх!..

Пирога с трудом преодолевала течение Куябы. Широкая, глубокая, зеленоводная река стальной змеей тянулась вдаль, разрезая сердцевину тропического леса.

— Вверх!.. Вверх!.. Вверх!..

Радушный и галантный пожилой шансонье в расстегнутой на груди тонкой шелковой рубашке остался на берегу. Он стоял на пристани, неподалеку от гостиницы, и махал на прощание рукой с зажатым в ней пробковым шлемом. На его толстых, чувственных губах, вкусивших все земные наслаждения играла улыбка, а глазах, повидавших цветение пятидесяти весен и познавших искусство неторопливого созерцания красоты, застыла печаль.

— Вверх!.. Вверх!.. Вверх!..

Под монотонный голос Игуасу Вероника прикрыла свои восхитительные глаза, а гребцы размеренно и ритмично продолжали взмахивать веслами. С каждым гребком шестеро мужчин, как один, поворочивали головы, чтобы взглянуть на нее, и в их обсидианово-черных глазах сверкал порочный огонь, воспламененный жаром желания.

* * *

Извещать доктора Ботеля не было нужды. С нечесанными, всклокоченными волосами, небритый, обросший густой бородой доктор, пошатываясь, подошел к пристани, едва Игуасу бросил веревки на бревна причала. Пара дюжин здешних жителей лениво слонялась вдоль причала, невозмутимо взирая на происходящее..

— Однако ж, Вы сильно спешили, Сан Тельмо, — заметил Ботель, сжимая почерневшими зубами старую чапарровую[4] трубку и постукивая толстым хлыстом по высоким, густо заляпанным грязью сапогам. — С какой стати нужно было так мчаться? Что за нужда? Ваше золото в безопасности, по крайней мере, что касается меня…

Опершись на крепкое плечо индейца, Вероника спрыгнула на плохо скрепленные доски причала и осторожно двинулась вперед. Она с интересом и отвращением наблюдала за неотесанным, грубым мужланом, в котором вряд ли можно было разглядеть благородного кабальеро и знающего врача.

— Полагаю, это наш святоша, этот черт в сутане, внушил Вам идею поторопиться своими неслыханными небылицами о новых золотых жилах.

— Новых жилах?..

— Как, Вы ничего не знаете? — воскликнул Ботель. — В таком случае для Вас это — отличный сюрпризец, побольше того, что преподнесли нам Вы своей женитьбой. Вот дьявол! А это — сеньора Сан Тельмо?..

Деметрио снова постарался держать себя в руках, чтобы казаться спокойным и сдержанным. Ему не хотелось отвечать на грубые и бесцеремонные слова Ботеля. Он вновь почувствовал прилив отвращения, более сильного и глубокого, чем в первый раз при виде жалкой горстки домишек средь двух болот, в которых затерялась река. Вдалеке, на холме, возвышались грубо размалеванные постройки унылого поселения. Ботель дружелюбно протянул Деметрио руку, и тот, скрепя сердце, нехотя пожал ее.

— Однако, должен признать, у Вас хороший вкус, — бесцеремонно заметил Ботель. — Разрази меня гром! Вы правильно сделали! Какими бы суками ни были бабы, но пребывать в этом аду с ними все же лучше, чем одному.

Грубые слова Ботеля больно резанули Веронику. Она восприняла их как личное оскорбление, и ее щеки зарделись от гнева, когда она остановилась перед ним.

— Не стоит ужасаться и возмущаться, сеньора, — продолжал свои разглагольствования подвыпивший эскулап. — Полагаю, Вам уже известна наша с Сан-Тельмо позиция. Мы не почитатели баб.

Вероника в тревоге поискала взглядом Деметрио, но прежде чем она увидела помрачневшее лицо столь же возмущенного как и она мужа, ее глаза наткнулись на открытое, гладко выбритое лицо с суровыми чертами, но с синими, добрыми и безмятежными, как ясное, безоблачное небо глазами преподобного Вильямса Джонсона.

— Мое почтение, сеньора Сан Тельмо! — церемонно поклонился Веронике Вильямс Джонсон.

— Кто Вы?

— Отныне преподобный Вильямс Джонсон счастлив быть к Вашим услугам, сеньора.

— Благодарю Вас.

— Сан Тельмо, дружище, как я рад снова видеть Вас! — пастор протянул руку, и Деметрио от души пожал ее. Оба замолчали: преподобный был искренне взволнован, а Деметрио смущен. Ему казалось, что своим пристальным, вопошающим взглядом преподобный обвиняет его, взывая к угрызениям совести. — Со мной пришла сеньора Ботель. — Вильямс Джонсон шагнул к Аделе. — Вы ее помните?

— Конечно, помню. Разве можно ее забыть? — ответил Сан Тельмо и, повернувшись к Аделе, добавил. — Я у Ваших ног, сеньора Ботель! Моя жена с радостью познакомится с Вами. Вы сможете многому научить ее, для нее это будет хорошим уроком.

— Это такая большая неожиданность для меня! Конечно, я догадывалась, что Вы молоды, красивы, привлекательны, но в жизни Вы гораздо лучше… Я так рада, сеньора Сан Тельмо!..

Глаза Деметрио с тревогой впились в лицо Аделы: узнала ли она в Веронике женщину с фотографии? Удивленные глаза, сбивчивые, неловкие комплименты, заметное замешательство при виде Вероники… возможно, это признак того, что Адела ее вспомнила?..

— Можно нам зайти на минутку к Вам домой, преподобный?..

— Я как раз собирался пригласить вас отдохнуть. Откровенно говоря, вы удивили нас своим неожиданным приездом, можно сказать, застали врасплох, но мы постараемся устроить вас со всеми возможными удобствами, чтобы ваша первая ночь в Порто-Нуэво оказалась как можно приятнее.

— Идемте со мной, сеньора Сан Тельмо. Думаю, мы подружимся, поскольку мы с Вами — единственные белые женщины в этом поселке. Меня зовут Адела, и я прошу Вас называть меня просто по имени, без всяких церемоний.

— Адела, вы — жена доктора?

— Да… Мой Хайме только что был где-то здесь, и куда он подевался, ума не приложу? — Адела с опаской исподтишка огляделась, отыскивая мужа среди поселковых зевак, в то время как сам Ботель уже держал путь прямиком к таверне.

— А доктор — это тот самый сеньор, что встретил нас?

— Господи, Боже мой!..Надеюсь, он вел себя пристойно… Видите ли, в это время Хайме обычно немного не в себе. Не обращайте внимания на то, что наговорил Вам мой муж. Здесь мужчины пьют, чтобы не подхватить малярию, и нужно быть к ним снисходительными… Но, идемте же к дому преподобного отца. Вот уж кто святой, так святой: для всех здешних он — жилетка для слез. Да Вы и сами увидите! — Адела подхватила Веронику под руку, продолжая поддерживать светскую беседу, меж тем как пастор и Сан Тельмо вели серьезный разговор.

— Вас утомила эта долгая поездка или Вы переживаете за свою молодую жену? — осведомился преподобный, внимательно вглядываясь в мрачное и хмурое лицо Деметрио. — А может, Вам нездоровится?..

— Не то и не другое, святой отец.

— Ботель позволил себе какие-то непристойности?

— Да, в адрес Вероники.

— О, боже, не успели вы приехать, а он уже… Ради всего святого, это непростительно. Впрочем, в это время Ботель, как обычно, пьян, и я отлично понимаю его недовольство Вами.

— Полагаю, оно и к лучшему, если Вероника узнает сразу, каков Порто-Нуэво.

— Можете рассчитывать на меня в любое время, чтобы постараться облегчить ее жизнь в этом захолустье. Откровенно говоря, решение Вашей жены приехать сюда вместе с Вами кажется мне героическим.

— Сеньору Ботель Вы тоже находите героиней?

— Разумеется, я высоко ценю ее беззаветное самопожертвование, но это совершенно иное.

— Отчего же? Я не верю, что такой достойный человек, как Вы, считает, что женщина имеет право на все только потому, что она красива.

— Друг мой, я мало смыслю в женщинах, но зато я разбираюсь в душах, а в глазах Вашей жены видна искренняя, благородная и отважная душа.

— И Вам было достаточно простого пожатия руки и приветствия, чтобы понять это?

— За время нашего недолгого знакомства, я достаточно хорошо изучил и оценил Вас, и уверен, что Вы не сделали бы недостойный выбор. Сеньора Сан Тельмо — единственная из всех нас, называющих себя Вашими друзьями, по настоящему глубоко порядочный, душевный и отважный человек.

— Вы так любезны, святой отец… А сейчас, с Вашего позволения, я займусь багажом…

— Не беспокойтесь о багаже, друг мой. По моей просьбе сеньора Ботель поручила разобрать Ваш багаж двум своим лучшим слугам. А что касается индейца Игуасу, так за деньгами он придет ко мне, и мы нальем ему добрый стакан виски в уплату за то, что он так быстро довез вас. Кстати, мысль соорудить на пироге тент была великолепной. По-моему, Вы придумали самое лучшее из удобств, чтобы облечить поездку своей жене.

— Это Игуасу заботился о Веронике на протяжении всей поездки. Именно он придумал соорудить на пироге тент, а меня прогнал на плот с чемоданами.

Реверендо Джонсон весело рассмеялся…

— Замечательно! Я впервые слышу о галантности индейца тупи, — весело рассмеялся преподобный Джонсон. — Знаете, в Вашей жене есть что-то особенное, дружище Сан Тельмо, а у простонародья есть на это особое чутье. Пожалуй, я отдам Игуасу целую бутылку виски … Но что с Вами?

— Хочу повидаться с Ботелем…

— Зачем? Слишком мало времени прошло, чтобы ссориться. Встретитесь с ним завтра, когда оба остынете.

— Я собирался попросить его рассказать о рудниках. На пристани, поздоровавшись со мной, он упомянул что-то вскользь, но ничего не объяснил.

— Я сам расскажу Вам о рудниках. У меня имеются все данные о них, и еще кое-что посолиднее, друг мой, а именно, мешки золота, которые Ботель честно мне передавал.

— Мешки?

— Точнее, мешочки, но их четыре. Четыре потрясающих, ослепительных мешочка. Вы по меньшей мере раз в пять богаче, чем думали. Вероятно, Вам будет очень приятно известить об этом сеньору Сан Тельмо, не так ли?

— Прошу Вас, преподобный, не говорите об этом Веронике ни слова.

— То есть как? Вы собираетесь скрыть от нее такую новость?

— Всего лишь на несколько дней, для всеобщего блага. Святой отец, я прошу Вас помочь мне в этом деле, не задавая вопросов…

— По-моему, это неправильно. К тому же, должен предупредить Вас, что об этом знает весь поселок. Боюсь, что слухи о руднике уже расползлись по всей округе. Много лет назад, не знаю точно когда, неподалеку от Вашего рудника обнаружили золотую жилу, так сеньора Ботель сходила с ума от радости.

— Минутку, преподобный! Сеньора Ботель часто видела фотографию, которая была в доме моего брата, так ведь? Фотографию той женщины, из-за которой он искал смерти и погиб?

— Полагаю, она могла часто видеть ее, поскольку ежедневно заходила в дом Вашего брата. Но к чему Вы задали мне этот странный вопрос?..

— Да так, просто к слову пришлось, святой отец. Простите меня… Идемте к Вам. Мне очень хочется, чтобы Вероника до последнего не знала о нашем богатстве, и узнала бы о нем от меня.

— Целиком и полностью признаю Ваше право преподнести ей сюрприз… Идемте!

* * *

Утомленная долгой изнурительной поездкой и слегка рассерженная неумолчной болтовней сеньоры Ботель, Вероника в замешательстве шла по широкой полоске земли, отделяющей причал от дома священника. Она была потрясена видом таверны, жалких, убогих индейских хибарок, унылой, бедной церквушки, грязью на улице, которую и улицей-то можно было назвать с трудом, зеленеющими поодаль болотами и небольшим прогорком вдалеке, на котором возвышались домишки старателей.

— Как только придем, сразу же выпьем чаю… Отлично выпить чашечку-другую перед обедом, — со знанием дела заметила Адела.

Дамы вошли в тесную, до убогости скромную гостиную преподобного отца, и сердце Вероники сжалось от уныния и грусти. Она устало опустилась на первый же подвернувшийся стул.

— Вот печенье и немного мармелада, — суетилась Адела.

— Спасибо, мне не хочется есть, лучше я выпью только чай.

— Чай у бедного преподобного отца не очень хороший, но я уже пообещала ему заказать для него несколько банок самого лучшего чая и настоящее английское печенье. Это самое большее, на что я могу надеяться, и что мой муж позволит мне сделать это для него. Зато Вы, сеньора Сан Тельмо, могли бы убедить инженера, чтобы он подремонтировал церковь и дом пастора, и чтобы ему привезли мебель немного поудобнее.

— Но…

— Почти все свои деньги преподобный тратит на помощь нищим, не оставляя себе практически ничего. Он гол, как сокол, и всё, что у него есть, ему отдали добрые люди, а поскольку сейчас мы с вами можем за год стать миллионерами…

— О чем Вы, Адела?

— Понятно, значит, Вы ничего не знаете? Знаете, на нашем руднике были открыты две богатейшие золотоносные жилы. Если раньше мы были просто богаты, то теперь богаче в десять раз… Сей час Вы и сами увидите мешочки золота, которые пастор храгил для вас.

— Вы говорите, что мы всегда были богаты?

— Конечно… С тех пор, как Рикардо открыл залежь, все изменилось.

— Рикардо? О каком Рикардо Вы говорите?

— О каком же еще, как не о брате Вашего мужа?.. О Рикардо Сильвейра.

— Рикардо Сильвейра!.. Вы сказали Рикардо Сильвейра?..

— Ну да… Не понимаю, почему Вы так удивились?

— Рикардо Сильвейра — брат Деметрио?

— Если быть точнее, они — сводные братья. Полагаю, Вам лучше меня известно, что они были братьями только по матери.

— Невероятно! Этого не может быть! Рикардо и Деметрио — братья! — Вероника снова опустилась на стул, сжав виски дрожащими руками. Ее душа погрузилась в хаос вопросов, сомнений и тревог, но за дверью раздались твердые шаги Деметрио и мягкие — преподобного Джонсона. Вероника порывисто схватила Аделу за руку.

— Не продолжайте этот разговор при Деметрио, — поспешно попросила она. — Вы расскажете мне все потом, когда мы будем одни, а пока молчите, прошу Вас!

Загрузка...