Мафия СС

Глава IX Человек из Севильи

В немалой степени пополнила историю неонацизма информация, поступавшая из Мадрида.

Начиная с 1945 года военные преступники и «рыцари свастики» стремились пересечь Пиренеи. То был своего рода «дранг нах зюден»[42].

Уже в 1944 году во время тайной встречи в «Мезон руж» в Страсбуре человек № 4 в нацистской иерархии Эрнст Кальтенбруннер взвесил выгоды возможного перемещения эсэсовцев во франкистскую Испанию. И не ошибся: режим Франко до конца своих дней надежно укрывал поборников «тысячелетнего рейха».

Современная Испания стремится обрести новое лицо. Однако ей в большей степени, чем другим латинским странам, необходимо бороться против губительных генов фашизма. Целые банды неонацистов окопались в Мадриде и по всей Испании. Пять мадридских адвокатов, близких к профсоюзному движению, были убиты ультраправыми террористами. Были нападения и без кровопролития, но не менее жестокие. Так, в Барселоне были разгромлены помещения каталонского журнала левокатолического направления «Аджиорнамьенто». Стены его редакции «украсились» огромными знаками свастики. Несколько недель спустя в «Банко Атлантико», специализировавшийся на краткосрочных кредитах, проникли гангстеры в масках, вооруженные револьверами. Они унесли семь миллионов песет. На этот раз уголовная полиция сработала неплохо: после нескольких часов расследования она арестовала штаб группы «Круз Иберика». О ней стоит рассказать.

В начале послефранкистской эпохи в Мадриде была создана группа «Седад». Она существует и сегодня, постоянно напоминая о себе. Наделавшая шуму своим возникновением в качестве организации «нового европейского порядка», она пользовалась содействием некоторых муниципальных советников, назначенных во времена Франко. Многие ее члены открыто носили черные и коричневые рубахи и восторженно выкрикивали имя Адольфа Гитлера.

Постепенно группа «Круз Иберика» утвердилась как неонацистское ядро буржуазной мадридской молодежи. Кроме того, она служила вербовочным пунктом для новичков. Бывшие эсэсовцы, а также несколько прелатов, находящихся в опале у Ватикана, но обладающих немалыми капиталами, задумали ее во время тайной встречи в Севилье, всего лишь десять — двадцать дней спустя после смерти Франко. Платформой «Круз Иберика» стал слегка замаскированный нацизм в сочетании с отрицанием коммунизма, иудаизма, капитализма и масонства. Редактор журнала «Круз Иберика» разгневанным тоном заявил мадридским полицейским, которые стали допрашивать его после ареста:

— Нас поддерживают весьма крупные промышленники Германии и Италии. Знаете ли вы, что в наш совет попечителей входит полковник Леон Дегрель, лучший католик Бельгии?

Это заявление одного из организаторов нападения на католический банк не зарегистрировано в протоколе допроса. Но я подтверждаю его подлинность и хочу напомнить, что НСДАП была создана в католической Баварии и пользовалась поддержкой католиков в Германии.

Услышав разговор о Леоне Дегреле, я почувствовал нарастающий гнев. Подобно Адольфу Эйхману, бывший главарь бельгийского нацизма, предатель своей родины, один из высших чинов в войсках СС и жестокий палач, разыгрывавший из себя добродетельного христианина, он заслуживает самого сурового наказания.

Казалось, его конец наступит в 1961 году. И если в то время эта попытка сорвалась, то здесь не моя вина. «Выдача без суда и следствия», если позволительно такое выражение, потерпела неудачу вследствие оплошностей одного неопытного человека…

О провале я узнал утром 31 июля 1961 года. В приемной редакции крупной газеты, где я ждал своего друга, парижского журналиста, работали два телетайпа. Один передавал новости на французском языке, другой — известия, распространяемые крупным американским телеграфным агентством. В одинаковом ритме оба повторяли последние сообщения из Испании. «Нескончаемое постукивание франкистских кастаньет, — сказал мой приятель. — Пойдем-ка выпьем кофе…» Тут он заметил, что я буквально заворожен движением бумажной ленты. Мои глаза были прикованы к информации, выстукиваемой одним из телетайпов:

За три месяца до этого я был втянут в необычную авантюру.

Окно моей квартиры распахнулось под порывом весеннего ветра. Не зажигая света, я поднялся, чтобы закрыть его. И тут заметил массивный неподвижный силуэт, темневший на тротуаре напротив. Человек с пышной шевелюрой неотрывно глядел на фасад старинного строения, считавшегося историческим памятником, где я обитал вместе с моими иконами.

Босиком и в пижаме, прислонившись к оконному проему, я наблюдал за незнакомцем. Улочка была такой узкой, что расстояние от незнакомца до моего окна едва составляло четыре метра. Что мог он делать в этот ранний час на пустынной и тускло освещенной мостовой? Наконец, он извлек из кармана клочок бумаги и взглянул на него при свете зажигалки. Внезапно, оглядевшись вокруг, он толкнул входную дверь. Я услышал его тихие шаги на лестнице, затем около моей двери и, наконец, короткий тихий звонок.

Недавние события сделали меня осторожным: шумный процесс над одним немцем, избежавшим денацификации, бесконечные нападки германской реваншистской прессы, наконец, многочисленные угрозы в анонимных письмах и телефонных звонках… Я быстро натянул брюки и сунул в карман браунинг. Звонок прозвенел снова, также тихо.

Скорее из любопытства, чем из бравады, я решил вовсю распахнуть дверь моей квартиры.

— Что вам нужно?

Послышался неуверенный голос, произнесший по-французски с сильным акцентом:

— Вы Александров?

— Да… Но почему вы следили за моим домом? Кто вы?

На этот раз голос ответил по-английски:

— Я только что приехал. Я вам привез письмо от нашего общего друга Квентина Рейнольдса из Нью-Йорка.

Эти слова рассеяли мои подозрения. Мой приятель Рейнольдс уже присылал мне разных субъектов, которые были не в ладах с общепринятой моралью, Я щелкнул замком.

Передо мной стоял человек лет тридцати, статный, со смуглым лицом, одетый в свободный серый костюм. Он назвал себя, едва улыбаясь:

— Цви Алдуби, журналист из Тель-Авива и Нью-Йорка.

Его взгляд был устремлен на полки, ломившиеся от книг. Он сказал, что читал много статей обо мне и знает о моем несколько прямолинейном способе следить за перемещениями военных преступников. Вечерний поезд, на котором он приехал из Брюсселя, прибыл с большим опозданием.

— Время не ждет, — сказал он. — Завтра я отправляюсь в Женеву, Берлин и Рим. Мне нужно сейчас же рассказать вам об очень важном деле.

Усадив ночного гостя в единственное в моей комнате кресло, я присел на краешек кровати в ожидании того, то он мне сообщит. Для начала он потребовал соблюдения абсолютной секретности. На его глаза, показавшиеся мне веселыми и беспечными, внезапно набежала тень и вокруг них образовалась сеть мелких морщин. Тон стал более резким. За несколько мгновений он постарел, представ человеком весьма самоуверенным, способным действовать хитро и цинично. Впоследствии я убедился, что он не отдавал себе отчета в очевидной дерзости своего поведения.

— Мне необходима ваша помощь, — заявил он. — Впервые я намерен не писать о сенсационном событии, а сам создать это событие — политическое похищение, которое займет первые полосы всех крупных газет. Не волнуйтесь. Я действую не один, мне оказывают моральную и финансовую поддержку несколько организаций бывших узников концлагерей и участников Сопротивления…

— Из какой страны? — перебил его я.

— Из Бельгии.

Для меня все стало ясным. Я улыбнулся.

— Нет смысла дальше скрывать, — сказал я. — Вы намерены отправиться за Пиренеи, чтобы похитить Леона Дегреля и передать его правосудию Бельгии. Вот уже шестнадцать долгих лет бельгийские власти ждут, что перед ними предстанет в наручниках бывший главарь рексистов… В самом деле, лучше поздно, чем никогда. Однако как вы собираетесь осуществить свой проект?

В течение получаса Цви всемерно демонстрировал дружелюбие и гибкость, утверждая, что ничего от меня не скроет… Довольно скоро, после того как он повторил фразу о «горстке решительных людей, способных на все даже во франкистской Испании», я понял, что более или менее точный план у него еще не созрел. Если он явился ко мне в такой неурочный час, то, совершенно очевидно, в надежде на то, что, зная подноготную дела Эйхмана, я смогу снабдить его чем-то ценным. Он хотел по возможности быстро рассеять сомнения остальных участников операции. Кстати, о них он говорил весьма туманно: какой-то профсоюз вместе с федерацией бывших узников якобы предложил ему, сказал он мне, не утруждая себя доказательствами, аванс в 3 миллиона бельгийских франков (60 тысяч долларов).

Мне бросился в глаза энтузиазм, с которым он говорил о других финансовых поручительствах, обещанных ему. В Нью-Йорке журнал «Лук» якобы готов заплатить ему 100 тысяч долларов за «подробное» интервью арестованного Дегреля при условии, если в нем будут содержаться сведения о местонахождении Мартина Бормана. Центр по розыску военных преступников во Франкфурте якобы тоже пообещал ему такую же сумму… Короче, Алдуби, согласно его собственным словам, был одновременно вершителем правосудия и неустрашимым журналистом, мечтавшим заполучить главный выигрыш в серии «великих репортажей». «Дайте мое два дня на размышление», — сказал я ему на прощание.

Мой ночной гость, несмотря на его недомолвки, пробудил дремавший во мне более двадцати лет интерес к личности Дегреля. Я никогда не верил, что среди приверженцев Гитлера были правоверные католики, равно как и добродетельные протестанты.

Два или три телефонных звонка в Брюссель, встреча с одним из друзей из Израиля, который временно жил в парижском квартале Бастилия, старое измятое досье, извлеченное с верхней полки шкафа — и я возобновил расследование. Серия фотографий, сделанных во время Нюрнбергского процесса, оживила в памяти курьезные распри между «апостолом нового порядка» и… вермахтом. 26 января 1943 года генерал Редер, отвечавший за положение в Бельгии, направил своему командованию в Берлин резко отрицательную характеристику главаря рексистов:

Действуя в обход вермахтовских генералов с моноклями, Дегрель установил в то время тесные контакты с рейхсфюрером СС Гиммлером. Бывший воспитанник иезуитов, восторженный поклонник фюрера, он стал вхож в кабинет человека, ежедневно решавшего вопросы жизни, и смерти тысяч европейцев. Гиммлер, увлекавшийся генеалогией и оккультизмом, забавлялся, слушая этого валлонца, одержимого арийскими концепциями, который обещал покорить миллионы добрых католиков. В свою очередь и Кальтенбруннер полагал, что Дегрель является превосходным приобретением. Он присвоил ему высшее офицерское звание СС. Однажды сам Гитлер подтвердил свое удовлетворение по поводу того, что мог причислить Дегреля к своему окружению.

Когда Цви Алдуби, довольно обеспокоенный, вертя шляпу в руках, вновь пришел ко мне, я сообщил ему о некоторых сведениях, полученных в то утро:

— Как известно, в частности из репортажа Франсуа Бриньо в «Пари-пресс», Дегрель живет в Севилье, а не в Мадриде. Важная деталь: он никогда не был натурализовавшимся испанским гражданином. Благодаря оказываемому ему покровительству, он пользуется удостоверением на имя Хуана Санчеса[43]. Его занятия неясны: что-то вроде представительства германских фирм в Испании, продажа недвижимости и т. д.

Я сухо добавил:

— Его адрес, который держится в секрете, — вилла «Карлина» в местечке под названием Константина, в нескольких километрах от Севильи. Верный слуга, два пса-волкодава и сейф, в котором заперты незначительные бумаги… Ваш нацист сейчас без денег и без связей.

Очевидно разочарованный холодностью моего тони, Цви разгорячился:

— Нет, вы не имеете права устраниться от этого дела… Квентин много рассказывал мне о вашей жизни, полной приключений. Если только вы больны…

— Я чувствую себя лучше всех. Но для меня Дегрель представляет не больше интереса, чем крыса в сточной канаве. Ведь он никому не угрожает, по крайней мере сейчас. Правда, такой «феникс» способен возродиться из пепла[44]…

Чтобы успокоить своего собеседника, который находился в полном замешательстве, я дружелюбно добавил:

— Не будьте ребенком. Я знаю, что вы уже получили внушительный аванс и не хотели бы разочаровывать снарядивших вас людей в Бельгии… Я обещаю вам кое-какие сведения и весьма полезные связи…

Из симпатии к бывшим узникам и участникам Сопротивления я оказался вовлеченным в несколько легкомысленную затею, имея дело с весьма неопытным компаньоном. Мне пришлось доказывать ему свою компетентность. За несколько ночей я собирался восстановить жизненный путь Дегреля.

Штандартенфюрер СС Леон Дегрель в конце апреля 1945 года пересек сначала Шлезвиг-Гольштейн, а затем Данию, пробираясь в Норвегию, где закоренелые нацисты возводили свой последний бастион. Этот оплот рухнул, как карточный домик, а две последние подводные лодки отплыли с таинственными пассажирами на борту. В аэропорту стоял готовый к отлету «хейнкель». Это был персональный самолет Шпеера, министра вооружения «третьего рейха», который отнюдь не хотел держать ответ перед союзниками за то, что руководил промышленной империей, населенной рабами нацизма.

При содействии трех собратьев по несчастью (один из них был пилот из Фергельтунгсваффе СС[45], имевший выданный Кальтенбруннером пропуск, который позволял ему беспрепятственно бывать в Дании) беглый штандартенфюрер захватил двухмоторный самолет. Перед тем как зарядить боеприпасами пулеметы, они мощными ударами оглушили двух механиков из люфтваффе, один из которых скончался. Как видим, не щадили никого, даже своих.

К счастью для беглецов, баки самолета-разведчика были до краев наполнены горючим. Дегрель поставил на карту все. Он приказал пилоту взять курс на Лондон, затем развернуться над Роттердамом и наконец новый поворот на запад… Лавируя, самолет пролетел на малой высоте над Бельгией. Несколько раз наземные прожекторы освещали «хейнкеля». Однако он всякий раз исчезал за горизонтом. Этому в немалой степени способствовало то, что вояки из наземных и воздушных служб союзников пили в глубине ангаров. Война была окончена. И недельное повальное пьянство победителей оказалось невольным сообщником нацистских беглецов. У меня, увы, немало доказательств на этот счет.

Леон Дегрель и его сообщники переоделись в гражданскую одежду, готовясь к любым неожиданностям. После семи часов лета в предрассветной мгле возникла проблема с горючим. Влекомый единственным мотором самолет, дальность полета которого не превышала 2800 километров, стал давать перебои над бухтами Наварры. Нацелившись на бледно-золотистые пески пляжа в Сан-Себастьяне в Испании, пилот посадил «хейнкель» на брюхо. Пропеллер врезался в землю. Разбитая кабина пилота отлетела и скрылась в волнах. Толпа зевак помогла пассажирам спастись. Все они были серьезно ранены. Фалангистские врачи продолжительное время лечили и опекали их, «соблюдая» клятву Гиппократа.

В госпитале Мола Дегрель имел достаточно времени, чтобы кое-что вспомнить из своей бурной жизни, которую он вел в течение последних двадцати месяцев. В раненой руке он сжимал то, что осталось после аварии: рыцарский крест с дубовыми листьями, врученный ему лично фюрером. Принимая Дегреля в «волчьем логове», Гитлер сказал тогда: «Если бы я имел сына, то хотел бы, чтобы он был похож на вас».

В феврале 1944 года, после того как он едва не был захвачен в плен в Черкассах, Дегрель получил специальный отпуск, который провел во Франции… Сам Гиммлер поручил ему объединить на Западе сторонников нацистского порядка негерманского происхождения. Дегрель получил право говорить на равных с Лавалем, белый галстук которого так контрастировал с его темными политическими замыслами. Главарь рексистов уже имел в кармане приказ фюрера, только что переданный ему маршалом Моделем, согласно которому бельгийская территория, отвоеванная в ходе наступления Рундштедтом, перейдет под его управление.

Мечты Дегреля на его больничной койке оберегал целый отряд агентов, присланных из окружения Франко. Посольство США в Мадриде требовало, чтобы беглец оставался под «строгим медицинским надзором», опасаясь, что он отправится в Южную Америку. Франкистская же полиция безопасности со своей стороны побаивалась, как бы его не убили партизаны из числа испанских республиканцев. Франкистские пособники рексистов, обосновавшихся в Сан-Себастьяне, разработали тщательный план срочной эвакуации Дегреля.

Однако ничего не вышло. Послу Соединенных Штатов надоело преследовать преступника, который был объявлен «несчастным тяжелораненым». Дегрель, поднявшись на ноги в августе 1945 года, уже играл в госпитале… в футбол. «Чудесное выздоровление главаря рексистов заслуживает того, чтобы фигурировать в истории травматологии», — воскликнул в то время мой друг Губерт Халлин, представитель бельгийских участников Сопротивления. Через бельгийское посольство в Мадриде ими был передан объемистый том материалов о политических и уголовных преступлениях, совершенных Леоном Дегрелем. Я приведу из него несколько выдержек.

В декабре 1944 года, оказывая вооруженную поддержку наступлению Рундштедта в Арденнах, Дегрель расстрелял двадцать восемь участников Сопротивления в бельгийской деревушке Банд и еще четверых в Штейнбахе. 1 января 1943 года он подослал убийц из своей коллаборационистской организации к бургомистру одной из коммун в пригороде Брюсселя.

Летом 1944 года бригада «Валлония» под командованием Леона Дегреля состязалась в жестокости с регулярными войсками СС в районе Тарту. Старинный ганзейский городок и прилегающие к нему деревни испытали ужас, превосходивший тот, что наводили здесь тевтонские рыцари семь веков назад. В ярости от того, что ему приходилось постоянно спасаться бегством от русских, этот садист заставлял убивать сотни мирных граждан, вешая на деревьях вдоль пути своего отступления десятки молодых людей, заподозренных в сочувствии, партизанам и коммунистам. Большое число очевидцев, в частности из числа прибалтов, живущих в Западной Германии, заявило о своей готовности дать показания бельгийскому военному трибуналу, намеревавшемуся судить Дегреля.

В середине июня 1961 года я пригласил Цви выслушать мои основательно документированные соображения.

— В вашем проекте есть два слабых места: прежде всего, не рассчитывайте на какое-либо содействие со стороны бельгийских властей. Это было бы иллюзией. Прошло шестнадцать лет, и многое изменилось. Кроме того, вы придаете слишком большое значение роли Дегреля в международной сети уцелевших эсэсовцев. Совершенно очевидно, что не он осуществляет постоянную связь с Борманом. Скорее это генерал СС Дорман, который настолько скрытно живет в Сантандере, что всегда отказывал в интервью даже «симпатизирующим» журналистам… Не рассчитывайте также на помощь со стороны американского журнала «Лук».

Я открыл папку с документами и протянул ему две большие фотографии:

— Вот два совсем недавних снимка Дегреля. Он очень изменился с тех пор, как живет в изгнании… Вы бы его вряд ли узнали. Мне их доставил английский журналист. На увеличенной, но очень четкой фотографии, которая у вас в руках, Дегрель стоит рядом с бывшим сотрудником-хорватом, которого легко узнать по его маленькой черной шапочке. Дегрель с руками, скрещенными на груди, кажется мрачным в своем темном костюме. Это фото сделано в мае 1958 года по случаю поминальной мессы в годовщину смерти Гитлера, которая состоялась в церкви Сан-Ильдефонсо в Мадриде. По окончании церковной церемонии ветераны из «голубой дивизии» и молодые испанцы с золотыми значками свастики в петлицах запели гимн фалангистов.

— Браво, — воскликнул Алдуби. — Мне же после посещения шести крупных фотоагентств удалось достать только клише 1943 года. Какой же у вас план?

— Единственная возможность схватить Дегреля — это выманить его на побережье с помощью тонкой хитрости, такой, чтобы, черт возьми, комар носа не подточил. Я возвращаюсь с юга Франции, где установил кое-какие полезные связи…

Серые глаза Алдуби смотрели на меня с ребяческим вниманием. Он закурил сигару, явно воображая себя на первых страницах сотен крупных газет.

Мой план, как я полагал, был достаточно изобретательным. Команда Алдуби должна была выбрать порт стоянки: Альмерия, Аликанте или Пальма-де-Мальорка. Предпочтительнее на Средиземноморском побережье, чтобы поставить там на якорь судно для увеселительных прогулок, снабженное мощным мотором. После того как я посвятил в дело одного канадского моряка, специалиста по «торговле блондинками» в Западном Средиземноморье, который оказался в затруднительном положении из-за таможенного досмотра, я нашел наконец нужного человека: капитан В., англичанин, с розовым и свежим лицом, окутанный клубами дыма от табака «Данхилл».

— Его яхта с мотором типа «Фэрмейл» потребляет жуткое количество горючего, — объяснил я Цви. — Предыдущий владелец увеличил мощность мотора по каким-то неясным причинам, которые нас мало интересуют. Главное заключается в том, что это судно никогда не имело никаких проблем с морской полицией. На прошлой неделе оно стояло в бухте Лобёф, в «маленьком Шанхае» — квартале развлечений старых Канн. За одну ночь плавания, даже не форсируя моторы, В. легко может покинуть испанские воды и выйти в открытое море.

— Капитан В., — резюмировал я, — бывший пилот английской авиации, разгромленной в 1940 году близ Дюнкерка, провел три года в лагере в Саксе, перед тем рак совершить фантастический побег. Он бегло говорит по-немецки, может сойти за шведа или ирландца. Курьезная деталь — второй член экипажа, по имени Вольфганг, был лейтенантом гитлеровского флота. Он чистокровный пруссак, его брата повесили на крюк мясники во время репрессий летом 1944 года. Эти два моряка, спаянные дружбой, ненавидят всей душой все, что имеет отношение к Гитлеру и его последователям. За вознаграждение в 5 тысяч долларов Вольфганг фон С. обещал «забыть» всю авантюру после ее успешного осуществления.

Чтобы заманить Дегреля, Алдуби должен был направить в Константину, пригород Севильи, прекрасного актера. Например, Вольфганга, играющего роль случайного репортера неонацистской газеты, издаваемой в Западной Германии. В ходе беседы с Дегрелем надо было рассказать о своих взаимоотношениях с бывшими друзьями Ялмара Шахта, финансового гения фюрера — Германа Абса, директора «Дойче банк», и со всей кликой западногерманских бизнесменов, столь же процветающих, как и скорбящих о «славном прошлом». В разговоре должны проскользнуть некоторые конкретные факты, касающиеся ХИАГ (международной организации бывших эсэсовцев), чтобы вызвать доверие бельгийца. Как крайнее средство, если он не решится сесть в машину и доехать до яхты, чтобы там пообедать, была предусмотрена вторая встреча. В этом случае шефу рексистов было бы вручено поддельное рекомендательное письмо, написанное от руки за подписью Эрика Кернмейера, неонацистского публициста, автора многочисленных писаний о «зверствах союзников» во время второй мировой войны.

— При установлении контакта с Хуаном Санчесом нужно быть очень осторожным, — убеждал я Алдуби. — Он по натуре подозрителен и злобен. Он завидует своему сообщнику Скорцени из-за его шумной светской жизни. Телохранитель Дегреля, франкист, должен, несомненно, известить политическую полицию Мадрида о визите в «Карлину».

Оказавшись на вашей яхте и получив сильное снотворное, Дегрель будет упакован в джутовый мешок и помещен в закоулок якорной камеры. В одиннадцать часов вечера яхта отплывет на «рыбалку»… В открытом море судно сменит флаг и устремится к французскому берегу в районе Коллиура. Бывшие участники Сопротивления французские каталонцы должны будут немедленно отвезти этот тюк в багажнике дипломатического «ситроена» на маленькую пограничную станцию на франко-бельгийской границе.

Я предусмотрел и такое: если испанская полиция поднимет тревогу, тюк будет перегружен в международных водах. Моя собственная яхта «Бриак», 15-метровое судно, выполнит эту задачу, перед тем как направиться на Сардинию. Вызванный условной радиограммой, канадский пилот, владелец двухмоторного самолета «бичкрафт», мог бы подняться со спортивного аэропорта, расположенного в Италии, и перелететь ночью в Бельгию.

Все было предусмотрено.

Я трижды виделся с Алдуби в его номере в отеле «Коммодор» на бульваре Османн. Мы провели в Париже несколько вечеров. Покупая карту Испании, он показал мне пачку 100-долларовых банкнот и толстую чековую книжку, однако из жилетного кармана вытаскивал французские деньги. Ночью в Сен-Жермен-де-Пре в кафе «Бонапарт» он вывалил свое состояние на круглый столик и предложил гарсону «не стесняться». На узких скамьях, обитых красным бархатом, на которых посетители сидели друг против друга, он громко разглагольствовал о своей роли исполнителя правосудия и необходимости «выкурить» важных военных преступников.

Мое беспокойство по поводу легкомысленного характера Цви возрастало. Мой старый друг, директор международного агентства печати, которому я его представил, сообщил мне по телефону с упреком, что Алдуби предложил ему за большую сумму «исключительный» репортаж о производстве в Израиле атомной бомбы и о сверхсекретных исследованиях, которые будто бы ведутся в пустыне Южно-Африканской Республики… Агентство, о котором идет речь, весьма компетентное в том, что касается проблем Ближнего Востока, считало, что это грандиозный блеф. Когда я сделал Цви выговор, он небрежно пожал плечами и обозвал меня «наивным человеком».

— Викто́р, — заявил он, по-свойски беря меня за рукав пиджака, — прости, но я не последую твоим советам. Сейчас 1961 год, и мы должны действовать новыми методами… Мне представили настоящих профессионалов, способных сделать куда больше, чем простые писаки вроде нас с тобой.

Два дня спустя, почти случайно встретив его в своем квартале, я еще раз убедился в своих подозрениях.

— Да, — признался он, — я обратился к двум парням из преступного мира. Они аполитичны и совершенно не рискуют привлечь внимание полиции. Эти двое, мой друг и я отправляемся в Испанию в начале июля. И да здравствует автомашина! Я не признавался тебе, что страдаю морской болезнью…

Через пять недель я увидел перед собой движущуюся белую ленту телетайпа с плохими новостями. В течение всего августа ультраправая пресса Федеративной Республики Германии и многих других стран не скрывала своего ликования. Она клеймила «подонков-мстителей», которые вполне заслуживают того, чтобы оказаться за решеткой. «Счастливая звезда все еще покровительствует шефу рексистов…»

Начиная с того лета 1961 года сам Леон Дегрель вновь сыграл роль звезды в Интернационале изгнанных эсэсовцев[46]. Но это уже другая история[47].