Мафия СС

Глава XI Коллекционеры со свастикой

Наконец-то я собственными глазами увидел, что собой реально представляло «нацистское состояние». Речь идет о колоссальных ценностях, накопленных путем грабежей и хищений. Их существование длительное время оспаривалось некоторыми заинтересованными в этом лицами. Лишь небольшая их часть была обнаружена весной 1945 года американскими войсками в тайнике Меркерса в Тюрингии: 278 тонн золота и сотня ящиков, наполненных драгоценностями и акциями на предъявителя.

…Монте-Карло, август 1976 года. Коктейль, который давал знаменитый ювелир Гарри Уинстон в залах отеля «Париж», подходил к концу. Лакеи в ливреях под бдительными взглядами полицейских инспекторов провожают к выходу мужчин в смокингах и женщин, увешанных изумрудами и бриллиантами.

В этой толчее я был представлен странному человеку. Худой и загорелый, одетый у модного портного, он беспокоился из-за пробки, устроенной «роллс-ройсами» и «ягуарами». По его словам, он возвращается с Вайкики, где проводил свой отдых, чтобы получить купленный им «мерседес-600», то есть машину самого высокого класса и соответственно стоимости. Поймав мою восхищенную улыбку, он повернул ко мне свое хитроватое лицо. Неужели я уже видел его?

— А мы с вами старые знакомые, герр барон, не так ли?

Мой вопрос заставил его вздрогнуть. Но он взял себя в руки, приняв добродушный и удивленный вид.

— Вспомните. Тридцать лет назад в Австрии.

Его челюсть отвисла, обнажив мелкие квадратные зубы в безгубом рту.

— Ах, должно быть у графа Шёнборна? Или у Фестетикса?

— Вовсе нет, У барона Клингспора. А точнее, на вилле «Пратер» в Фельдкирхе в 1946 году.

— Какая память! — изумленно покачал он лысым черепом.

Беспокойство, равно как и любопытство, побудили его любезно поддержать компанию и попробовать заставить меня разговориться. Мы спустились по широкой лестнице отеля и перешли на другую сторону площади, чтобы спокойно устроиться в «Кафе де Пари», Теперь вопросы задавал он.

— Вы по-прежнему увлекаетесь произведениями искусства и картинами?

— Я всего лишь любитель.

Австрийский барон уставился на меня вылинявшими голубыми глазами.

— Все та же скромность. Я вспоминаю ужин у принцессы Кински. Вы принесли нам тогда, в эпоху суровых ограничений, несколько бутылок прекрасного вина, не так ли?

В то время как мой визави потягивал белое вино, я вспоминал о моих необычных приключениях на австрийском берегу озера Бодензе в первые месяцы после капитуляции «третьего рейха» в компании «новых друзей», принадлежавших к самым титулованным семьям Европы: Виттельсбахов, Гогенцоллернов, Романовых, Габсбургов и т. д. Они бежали из Центральной Европы, оказавшейся в водовороте разгрома. Большинство из них находились под домашним арестом. Именно тогда я научился быстро отличать фальшивого Каналетто от подлинного, настоящего Мемлинга, разыскиваемого службами союзников, — от скверной копии, подлинную икону — от подделки, изготовляемой на Корфу, а также оценивать великолепную работу по золоту и серебру на табакерках Фаберже.

Во время ужина наш разговор не клеился. Очевидно, барон собирался увлечь меня в менее людное место. Мы условились выпить по последнему бокалу в его номере в отеле «Эрмитаж».

Помещение, которое он занимал на втором этаже, напоминало антикварную лавку. Бронза XVIII века, китайский фарфор, коллекция табакерок, инкрустированных драгоценными камнями, и кубков из позолоченного серебра, великолепная икона школы Рублева, малайский столик с шахматной доской и живопись XVII века на религиозные сюжеты.

— Что вы скажете о моем товаре? Это только образцы, которые я вожу с собой… У меня их на миллион швейцарских франков. В Базеле в сейфах я храню гораздо более ценные вещи.

Улыбка соблазнителя, появившаяся на его губах, дала мне понять, что он намерен что-то предложить. Он не замедлил это сделать:

— Вы хотели бы заработать?

Он повторил эти слова, поигрывая старинной тарелкой:

— Взгляните… Это — массивное русское золото высшей пробы. Происхождение: императорский дворец Екатерины Второй. Здесь есть все клейма. Эта тарелка из сервиза, состоявшего из 118 предметов, его я храню в Швейцарии. Им пользовались царь Павел I и его сын Александр, который привез его на конгресс в Вену, чтобы отметить создание Священного союза. Однако эти уникальные ценности с клеймом «Санкт-Петербург, 1759» не вернулись в Россию. Я предполагаю, что царь преподнес их в дар австрийскому двору. Вот недавний сертификат о подлинности, выданный известным венским экспертом.

Барон поднес к моим глазам документ, покрытый печатями и надлежащим образом подписанный. Затем он взглянул на меня:

— Вы знакомы со многими людьми, недавно пожимали руку богатейшему шейху Кашуги из Саудовской Аравии. Вам есть смысл заняться продажей этого сервиза. Это будет «золотая сделка» в полном смысле этого слова… Когда вы ее заключите, будут еще и другие. Например, 500 килограммов посуды из позолоченного серебра, коллекция икон XIV века, десяток полотен художников-импрессионистов. Было бы хорошо, если бы вы сбыли этот товар в Саудовской Аравии или в Южной Америке…

— Почему же не в Европе?

— По личным мотивам, — ответил он. — Продайте мне этот сервиз за миллион долларов, и вы получите 15 процентов от стоимости сделки.

Я задал ему вопрос, который считал необходимым:

— А что вам известно о происхождении этих ценностей? Не фигурируют ли они в списках, имеющихся во всех европейских столицах, где взяты на учет сокровища, украденные СС или специальными посланцами рейхсмаршала Геринга?

Поднеся к самому его носу массивный золотой кубок, я отчеканил:

— Не находилась ли эта вещь в витрине музея в Минске, во Львове или в каком-нибудь венгерском замке?

Барон весь напрягся, его рот напоминал тонкий шрам. Не пожав ему руки, я вышел, громко хлопнув дверью. На следующий день я узнал, что он покинул княжество на своем сверкающем новом «мерседесе».

Тем временем я позвонил своему другу-судье, бывшему узнику Маутхаузена.

— Ваша история меня вовсе не удивляет, — сказал он. — Не воображайте только, что Интерпол готов немедленно схватить за шиворот вашего знакомого. Старое юридическое право пока что защищает его. Оно гласит: после тридцатилетнего владения вещь становится собственностью владельца. Если отсчитывать с 1946 года, то этот срок истек.

Он сокрушенно добавил:

— Мне рассказывали о многих других баронах и баронессах, которые цинично предлагают свои сокровища, вернее, то, что награблено СС. Только если вы сами являетесь владельцем похищенных предметов и имеете возможность это доказать — другого законного средства заставить их отдать награбленное не существует.

Встреча в Монте-Карло, которая поначалу позабавила меня, в конце концов не прошла бесследно. Никакой тридцатилетний срок давности не запретит мне оживить время, когда я впервые повстречался с этим австрийским аристократом, бароном фон К.

Ноябрь 1945 года, Фельдкирх. Как хорошо я его помню!

Мое положение бывшего сотрудника американской разведки и хорошее знание немцев позволили мне досконально изучить некоторые запутанные дела, и в частности грабежи, совершенные нацистами, равно как и американскими военнослужащими, наложившими лапу на огромные припрятанные фашистами сокровища: золотые слитки, сосуды, наполненные алмазами, шедевры живописи и т. д. Стоимость похищенных ценностей и трофеев, разделенных между бежавшими высокими чинами рейха и некоторыми офицерами оккупационных войск выражается в миллионах долларов. Эта афера стоила жизни полковнику Z., пустившему пулю в лоб. Некоторые американцы предстали перед судом. Однако многие сокровища так и не были найдены.

Я отправился в Фельдкирх в конце 1945 года, чтобы, отдохнув, заняться расследованием. У меня были сведения, что на восточном берегу озера Бодензе я найду тех, кто достаточно информирован о международной торговле исчезнувшими произведениями искусства.

Вспоминается одна грязная история, случившаяся весной 1945 года. Тогда мне помогла форма военного корреспондента. Дело происходило в немецкой деревушке Меркерс, расположенной около города Бад-Зальцунген. Снег толстым слоем покрывал землю между Рейном и лесами Тюрингии. В одну особенно холодную ночь состав из двадцати четырех вагонов остановился на маленькой станции Дорндорфа, рядом с Бад-Зальцунгеном. Из поезда высадился отряд эсэсовцев, гремя сапогами по промерзшей земле. Их приветствовали другие эсэсовцы, державшие на поводках огромных волкодавов. Из-за бомбежек поезд двигался только в полной темноте. Его груз был государственной тайной.

В двадцати четырех вагонах были только ящики. Лишь один оберштурмбаннфюрер СС, отдававший команды хриплым голосом с сильным баварским акцентом, знал, что́ находится внутри ящиков: иностранная валюта, акции крупных заграничных фирм на предъявителя, жемчужные ожерелья, изумруды, бриллианты, золотые и платиновые кольца в несметных количествах, золотые монеты разных стран и эпох, венецианские дукаты, самые разные раритеты.

Свидетель этой операции, немецкий железнодорожник, позднее рассказывал изумленным американцам:

— Как только локомотив поставили на запасный путь, двое в черных кожаных пальто проверили сохранности пломб на раздвижных дверях. Ящики начали сгружать на грузовики, оцепленные эсэсовцами с автоматами. Один ящик, выскользнув из окоченевших рук грузчиков, упал и разбился. Я увидел блестевшие в полутьме распятия, дароносицу и другую церковную утварь. Очень медленно из-за гололедицы колонна грузовиков исчезла в ночи, двигаясь по направлению к шахте Кайзерода.

В нескольких сотнях метров под землей в двух параллельных, недавно зацементированных галереях ящики были уложены в штабеля. Почему Гиммлер и его подручные выбрали этот лес для укрытия сокровищ? Объяснение вытекает из предписаний плана «Ольга»: он предусматривал строительство бункера именно в Тюрингии, в Ордорфе, где, защищенный тоннами бетона, Гитлер должен был пережить последние часы поражения в ожидании того времени, когда произойдет «переориентация» союзников, то есть разрыв между Рузвельтом и Сталиным. Спрятанные на расстоянии не более 40 километров от бункера сокровища были предназначены для того, чтобы выторговать снисходительность западных союзников. Узники концлагеря в Бухенвальде, которые укрепляли подземные коридоры Кайзерода, превратили их в гигантские сейфы. По приказу обергруппенфюрера СС Освальда Поля из экономического отдела РСХА около сотни узников в полосатых робах было казнено сразу же после того, как немецкий офицер заколотил последнюю доску ложной двери на поверхности.

Единственный уцелевший из заключенных свидетельствовал:

— Группами по двадцать человек, набитых в клеть, мы спускались на глубину 200 метров, чтобы работать там при слабом мерцании электрической лампочки. Мы не знали, когда был день или ночь.

Этот узник по имени Йозеф Яну вспомнил также название фирмы, использовавшей каторжный труд заключенных: «Людвиг Реннтье и Генрих Кальб».

Штаб 90-й армии США отдал приказ о самых тщательных подземных поисках. Как явствует из «Мемуаров генерала Паттона», он получил 6 апреля 1945 года в 15 часов 15 минут «самое лучшее сообщение за день»: докладывали, что в деревушке Меркерс найдена часть сокровищ нацистов, награбленных ими во время войны. Назавтра доследовали новые радостные восклицания, когда генерал Эдди подтвердил, что его люди инвентаризировали банкноты на сумму в миллион долларов. Затем пришлось взорвать бронированную дверь. Находка оказалась столь поразительной, что в штаб главнокомандующего армиями союзников генерала Дуайта Эйзенхауэра была тотчас же направлена телеграмма. Пять дней спустя Эйзенхауэр посетил это место и лично пересчитал ящики с золотыми слитками из Рейхсбанка. В них были золото и другие драгоценные металлы на сумму около 250 миллионов долларов, не считая бумажных денег и полотен великих живописцев, сваленных в кучу.

Американский отдел «G-2» указал Паттону на странные, вызывающие содрогание предметы, содержавшиеся во многих ящиках. Поздней ночью генерал танковых войск записал в своих заметках:

3 октября до отказа наполненные американские грузовики прибыли в порт Амстердама. Погруженные на военный корабль «трофеи Паттона» были отправлены в Соединенные Штаты.

Для офицеров из отдела «G-2» и для военного корреспондента вроде меня дело о сокровищах, награбленных нацистами во время войны, отнюдь не было закрыто. Где-то еще наверняка упрятаны «ценности СС»: на нашей планете места для этого найдутся.

Ноябрьский вечер 1974 года, Нью-Йорк. Я на вернисаже модного художника, выставившего эротические полотна. В одном из залов неожиданно лицом к лицу столкнулся с давним знакомым, след которого потерял тридцать лет назад. Молодой лейтенант Ли Вебстер, с которым я когда-то проводил время в Берлине, стал богатым, преуспевающим адвокатом. Естественно, не обошлось без воспоминаний…

Приятная музыка звучала в накуренных комнатах к разносилась в ночи, расцвеченной яркими неоновыми огнями. Ли сказал мне, что он в Нью-Йорке проездом по делу, которое взбудоражило глав двух европейских правительств, а также ведомство Генерального секретаря ООН. Я со своей стороны поведал ему кое-что из моей сугубо частной «охоты за ведьмами», описал ему произведения искусства, не имевшие ничего общего с теми, которыми нам было предложено восхищаться на вернисаже. Ли улыбнулся:

— Довольно запутанное дело, которое привело меня в Нью-Йорк, касается двух полотен Дюрера, довольно много путешествовавших. До войны они находились в музее в Веймаре. Чтобы спасти их от бомбежек, директор спрятал их в подвале замка в Шварцбурге. Затем замок был занят американскими войсками, и шедевры исчезли… Они объявились в 1966 году в коллекции нью-йоркского мультимиллионера Эдварда Элекофона. Боннское правительство потребовало их возвращения. Германская Демократическая Республика предъявила свои претензии. Очевидно, они вполне законны, поскольку полотна прибыли из Тюрингии, являющейся частью ГДР… На это Бонн ответил, что является единственным германским правительством, признанным Вашингтоном. Тем временем Восточная Германия была принята в ООН. Верховный суд Соединенных Штатов должен разрубить этот гордиев узел.

— Были ли это действительно американцы? — поинтересовался я. — Или полотна украли немцы, переодетые в американскую форму?

Адвокат ничего об этом не знал. Мы закончили наш разговор на террасе его апартаментов в Бикмэн-Тауэрс, на Парк-авеню. Признания коллекционера Эдварда Элекофона не оставляли никаких сомнений. Мы попытались распутать лишь сеть сообщников, через двадцать лет переправивших эти полотна через океан и пустивших их в обращение среди богатых поклонников искусства. Это, безусловно, было делом рук хорошо организованной банды, в которую входили как немцы, так и американские военные.

— Не исключено, — заметил я, — что приспешники Кальтенбруннера, в частности служащие экономического отдела РСХА[51], ранее возглавлявшегося штандартенфюрером Шпацилом, завершили этот грабеж вскоре после капитуляции…

Мой друг одобрил мою гипотезу и в заключение сказал:

— В Берлине 1945 года мы были неразборчивы при найме обслуживающего персонала, выбирая случайных «добрых немцев», которые были способны, по нашему мнению, мыть наши машины или вычищать мусорные корзины. Тогда мы могли бы и Адольфа Эйхмана взять истопником…

Тень нацистского профессионала геноцида проскользнула между нами. Я поделился с Ли Вебстером своими сомнениями:

— Эйхман ответил на 12 тысяч вопросов перед тем, как его повесили на рассвете 1 июня 1962 года во дворе тюрьмы в Рамаллахе. Сотни раз он давал одни и те же показания израильским службам, прокурору, судье. Нет, он действительно не располагал в Аргентине другими средствами, кроме заработка механика… Нет, ему неизвестно о секретных богатствах других нацистских беглецов в Южной Америке. Разве его дети не ходили в заплатанных штанишках во время его ареста?

Не издевался ли этот человек, с виду такой покорный и так желавший помочь судьям, в преддверии своей смерти? Не унес ли он в могилу свою чрезвычайно важную тайну?..

— Не подмигнул ли он палачу в последний момент? — спросил Вебстер. — Мне кажется, это похоже на него. Один известный психиатр сказал мне, что такого рода мрачное удовлетворение, которое демонстрировал Эйхман во время долгого процесса, показалось ему подозрительным с точки зрения психиатрии. Однако израильтяне…

— …не опубликовали стенографический протокол допросов и судебного разбирательства. Торопясь показать пример правосудия, они, возможно, упустили из виду одну из особенностей Эйхмана.

И я рассказал своему другу юристу о деле так называемых «сокровищ Блаальпа» — скромного тирольского городка по соседству с Бад-Аусзе. 5 мая 1945 года, как явствует из показаний свидетелей, в этом районе появился эсэсовский офицер, удивительно похожий на Эйхмана. За его открытой машиной следовали два грузовика, на борту которых, слегка прикрытые брезентом, находились двадцать два больших ящика. На них было написано: «Собственность СС». Грузовики благополучно преодолели горные, плохо вымощенные дороги. Примерно за два дня до прибытия отряда австрийских партизан-антифашистов и первых джипов союзников эсэсовский офицер и его сопровождение исчезли. Грузовики были сброшены в озеро неподалеку. Без ящиков, разумеется… С тех пор ходит слух, что часть секретных нацистских сокровищ погребена в засыпанной пещере.

— По-видимому, в коридоре шахты длиной почти в километр? — перебил меня Ли.

— Отнюдь нет. Шахта была открыта и обследована. В ней было спрятано несколько сотен картин, большей частью украденных из церквей Италии и Венгрии. Нет, во время Нюрнбергского процесса ходили слухи, что Эйхман «снял сливки» с нескольких временных тайников, где находились только драгоценности, слитки, большое количество серебряных талеров времен императрицы Марии-Терезы, которые остаются в обращении на берегах Красного моря.

В те времена один баварский крестьянин показывал своим друзьям картину, написанную художником-импрессионистом. Эксперт признал в нем Клода Моне. Когда извлекли картину, так долго валявшуюся в буфете, крестьянин воскликнул: «Но я же заплатил за нее… Я отдал килограмм картошки одному неопрятно одетому эсэсовцу, который искал еду для своих приятелей, прятавшихся в лесу. Неплохая цена за эту мазню, не правда?»

— Значительная часть произведений искусства, награбленных СС, — прервал мой друг адвокат, — была тем не менее найдена. Как и оригинал знаменитой гравюры Дюрера «Рыцарь, Смерть и Дьявол», датированной 1513 годом, которую сам Гитлер, неравнодушный к Дюреру, заставил своих телохранителей из «Мертвой головы» снять со стены в верхней галерее музея Нюрнберга. Это касается и частных коллекций Геринга и Риббентропа, не говоря уж о личном собрании фюрера. Американская комиссия по защите исторических памятников, возглавлявшаяся до 1946 года судьей Оуэном Дж. Робертсом, проделала большую работу в этой области.

— Я согласен с вами и отдаю должное хранителям Фонда Ротшильда в Париже, музея «Метрополитен» в Нью-Йорке, проделавшим гигантскую работу по переписи награбленных шедевров. Не следует забывать при этом федеральную полицию ФРГ, которая внесла свой вклад в возвращение сокровищ. Необходимо особенно отметить чутье бывшего участника итальянского Сопротивления комиссара Родольфо Сивьеро из Флоренции, который добился возвращения нескольких сотен предметов искусства, украденных нацистами. Самой пострадавшей в этом отношении была, несомненно, его страна. Сивьеро считал и вновь пересчитывал картины Рафаэля, Тинторетто и Караваджо. В Мюнхене, бывшей столице НСДАП, хранитель Национального баварского музея поведал мне со слезами на глазах, что из 650 произведений искусства, находившихся в личном противовоздушном убежище фюрера, только 50 были возвращены государственным музеям.

— Слишком много хорошо воспитанных немцев, когда им напоминают о грабежах и хищениях эсэсовцев, — сказал я, — воздевают руки к небу. «Война, оккупация, — вздыхают они. — Разве теперь поймешь, кто был грабителем?!» Я приводил им такие доводы: в 57 советских музеях, находившихся в зоне действий гитлеровцев, 98 тысяч произведений искусства все еще считаются утерянными. Из этого количества приблизительно 70 тысяч погибло под бомбами или было сознательно уничтожено. Не только выдающиеся полотна Репина, Верещагина, Айвазовского, Серова, но и картины голландских художников XVII века, полотна Рембрандта… Именно отборные части СС, названия которых множество немцев все еще произносят с почтением, расхищали художественные ценности, входящие в сокровищницу мировой культуры.

— Последний тост, Виктор Александров, — сказал Ли. — За кого бы вы хотели его поднять?

— За тех, кто провел перепись награбленного Герингом, — ответил я, не задумываясь. — Вам известно, что его вдова и дочери пускают слезу перед телевизионными камерами, жалуясь на то, что не получают никакой пенсии, никакого возмещения за ущерб. И это сетуют родные преступника, который на все времена останется самым крупным похитителем произведений искусства в истории человечества…

Следуя примеру заплывшего жиром рейхсмаршала, другие высокопоставленные нацисты составили себе в 1943 и 1944 годах потрясающие коллекции картин. Одного из них звали, зовут и по сей день, Питером Ментеном. Я видел его в окружении дюжих голландских полицейских, арестовавших и допросивших его… через четверть века бумажной волокиты или судебной «забывчивости». Это произошло 2 декабря 1977 года на бетонной дорожке взлетной полосы аэропорта, расположенного около Амстердама, где я только что сам приземлился и услышал по радио короткое сообщение о его аресте.

Коренастый человек, который прошел мимо меня, демонстрируя притворную уверенность и пряча лицо от зевак, имел пять миллионов флоринов. В течение более 20 лет он занимал привилегированное положение в своей стране, будучи дельцом и коллекционером произведений искусства. Газеты ничего не писали о нем до того дня, когда Питер Ментен согласился дать интервью газете «Телеграф». Его погубило тщеславие или, скорее, безудержная погоня за барышами. Он собирался продать самые ценные из своих полотен, принадлежащих кисти известных живописцев, у Сотби, на знаменитом лондонском аукционе. Чтобы поднять цены, он решил укрепить свою репутацию знатока искусств.

Интервью, опубликованное на страницах «Телеграф», насторожило журналиста Хавива Канаана. Он проконсультировался с друзьями, имевшими солидные архивы. Три дня спустя появилась статья, в которой Канаан разоблачал Ментена, бывшего оберфюрера СС из бригады голландских штурмовиков, который занимался теперь тем, что перепродавал награбленное им в оккупированной Польше.

Другие журналисты тоже пошли по следу бывшего эсэсовца. Прежде всего Ганс Кнооп, главный редактор голландского еженедельника «Аксан». Затем Вибо ван де Линде, корреспондент голландского телевидения. Наконец, Мартин Вальзер из западногерманского еженедельника «Штерн», известный своими острыми статьями.

Питера Ментена должны были арестовать в середине ноября. Однако он исчез, не оставив в своей вилле из сорока комнат в пригороде Амстердама ничего, кроме шелковой пижамы. Этот побег превратил «дело Ментена» в международный скандал. Политический кризис потряс голландское правительство, и оппозиция, не особенно заботясь о доказательствах, немедленно объявила, что министр юстиции Ван Агт и спикер парламента, депутат Леонардус Кортенхорст причастны к этому побегу. Сообщалось, что Ментен послал «им «конверты», содержащее по 409 тысяч франков.

Те же журналисты обнаружили Ментена в Швейцарии, где он скрывался под чужим именем. Федеральные власти в конце концов согласились выдать бывшего эсэсовца при условии, что Ментен отправится в Голландию. В Цюрихе под надзором Интерпола его посадили в самолет фирмы КЛМ. В ожидании суда посольства СССР, Польши и Израиля в Гааге представили обширные досье о военных преступлениях бывшего эсэсовца.

Семидесятивосьмилетний Питер Ментен пользовался услугами целого ряда известных адвокатов. Согласно их мнению, его преступления, совершенные во Львове, Подгородце, Урице, представляются «весьма отдаленными во времени». Возможно, Ментен — коллекционер с руками, запятнанными кровью, — мечтал закончить свои дни в одном из дворцов Монте-Карло. Ведь грабители из СС входят в высшие слои общества. Однако голландское правосудие приговорило Питера Ментена к 15 годам, которые ему придется провести не в Монте-Карло, а в тюремной камере.