Манговая дудочка

МАЛЫШ

Опу́ уже почти девять месяцев. Он очень маленький и такой хрупкий! На нижней десне у него — два зуба! Он часто, по любому поводу, а то и просто так, без всякого повода, смеётся, широко открывая рот с двумя крошечными зубиками.

Люди говорят тогда матери Дурги:

— Твой мальчик очень уж заразительно смеётся!

И правда, когда малыш начинает смеяться, невозможно удержаться от смеха. Иногда его мама не выдерживает.

— Ну довольно, малыш, — говорит она сквозь смех, — хватит на сегодня. Ты уже много посмеялся, оставь хоть немного на завтра.

Опу научился уже говорить. Правда, он знает только два слова. Когда мальчик доволен, он бормочет: «Дже, дже, дже, дже?» — и, показывая свои зубки, смеётся. Когда же ему что-нибудь не нравится, он кричит: «На-на-на-на!» — и громко плачет. Всё, что ни попадается ему: глиняная чашка, щепка, край маминого са́ри[2], — на всём он пробует свои два зуба.

Однажды во время завтрака малыш вдруг радостно, что есть силы, укусил конец медной ложки, с которой его поили молоком.

— Глупенький! — рассмеялась мама. — За что же ты укусил ложку? Отпусти её, слышишь! Ну что же ты делаешь? Ведь у тебя всего два зуба. Как ты будешь смеяться, если сломаешь их?

Опу ни за что не хотел отпустить ложку. Тогда мама осторожно разжала ему рот и заставила его отдать ложку.

На веранде перед кухней Шорбоджо́я — так звали маму — устроила из бамбуковых прутьев нечто вроде клетки. Посадив туда сына, она хлопотала по хозяйству. Опу сидел, как подсудимый в зале суда. Он то смеялся чему-то, то начинал лопотать на своём непонятном для других языке. Иногда малыш вставал и сквозь прутья смотрел на бамбуковую рощу.

Однажды Шорбоджоя ушла на реку купаться. Вскоре она вернулась. Заслышав шум мокрого платья, Опу стал искать маму глазами, а увидев, радостно засмеялся и встал, держась за прутья.

— Боже мой! — воскликнула Шорбоджоя. — Я забыла убрать краску для бровей, и теперь ты стал чёрным, как сорока! Ну-ка, иди сюда.

Малыш отчаянно сопротивлялся, но мама всё же умыла его; и без того розовое лицо мальчика стало красным.

— На-на-на! — сердито ворчал малыш.

Теперь, чуть увидев в руках у мамы полотенце, Опу каждый раз, недовольно бормоча своё «на-на-на», на четвереньках убегал от неё.

Возвращаясь с реки, Шорбоджоя всегда просила сына:

— Малыш, скажи «гу-у-у». А ну-ка, покачайся.

И Опу старательно раскачивался в колыбельке. Сильно откидываясь назад, размахивая от удовольствия ручонками, он пел:

Целый день в маленьком домике на краю бамбуковой рощи слышался громкий смех и весёлое пение малыша Опу.