Марсиане

Свое тепло

Погода стояла в этом декабре какая–то вялая. Словно к концу года все свои лимиты выбрала она у природы, вот и получилось так: ни тепла, ни холода, ни дождя, ни снега… Света и того уже не хватало.

Фрол Иванович Скобелев, как вошел в свой кабинет, включил настольную лампу. Незавешенные окна стали серыми. Там, на улице, в этой промозглой серости совершалась какая–то жизнь, но она не интересовала Скобелева…

Не снимая пальто, сел за стол. Стол, обычно заваленный бумагами, был пуст, только под толстым стеклом, покрытым сетью трещинок, белели — такие еще вчера нужные и важные! — инструкции, графики. Трещинки — частенько приходилось стучать кулаком по столу — разбегались в разные стороны, останавливались, встречаясь с другими трещинками. На листах бумаги, подложенных под стекло, трещинки то вырисовывали какие–то немыслимые узоры, то решительно — с угла на угол! — перечеркивали самые важные инструкции. Просто удивительно, что долготерпеливое стекло еще не развалилось совсем.

Косовато усмехнувшись, Фрол Иванович придвинулся с креслом к столу. Все, что лежало под стеклом, было правильным, важным и… совершенно ненужным. По этим бумажкам, в соответствии с разработанными инструкциями, должна была строиться работа завода, но завод давно действовал по другим законам. Ритм его определяли телефонные звонки «сверху» и директивные указания, что сыпались а конце квартала, полугодия, года… Эти указания и умел Скобелев претворять в жизнь, вкладывая теперь уже в свои приказы всю мощь кулака, обрушиваемого на стол.

И как–то, хотя и не должно было ничего получаться, но получалось все, и завод работал, потребляя вместе с дефицитными топливом, электроэнергией, металлом совсем недефицитную, имеющуюся в избытке нервную энергию людей, и прежде всего его, Скобелева, энергию. Это только со стороны казалось легким — потребовать невозможного от начальника цеха и как следует, ударить кулаком по столу, а на самом деле в этот удар вкладывалось столько нервной силы, что сразу темнело в глазах, и потом, отпустив подчиненного, долго сидел Фрол Иванович за столом, вытянув перед собой тяжелые руки, и не видел, не слышал ничего, пока — с каждым годом все дольше длилось это состояние — не рассеивался туман, пока снова не заполняла опустевшее тело сила, которая нужна была для работы.

И всегда трудным и мучительным было это возвращение из небытия к жизни. Торопливо сосал тогда Фрол Иванович валидол и снова подписывал бумаги, говорил с людьми, работал, с удивлением — к этому так и не смог привыкнуть Скобелев за десять лет своего директорства! — замечая, что и после нового его приказа работает–таки завод, хотя, по логике, по правде жизни, давно должен остановиться. И он успокаивался, утихал душой, пока новый звонок, требующий, чтобы завод опять сделал невозможное, не разрывал, подобно раскату грома, установившуюся тишину.

И всегда Скобелев говорил «Нет!», и всегда, повесив трубку, долго еще, не двигаясь, сидел в своем кресле, словно бы набухая этим «Надо!», тяжелея, чернел, пока, наконец, не нажимал кнопку селектора, требуя начальника той или иной службы, и все повторялось…

«Нет!» — слышал он от подчиненного и тогда — «Надо!» — обрушивал кулак на многострадальное стекло, и брызгали из–под кулака белые трещинки, в который раз перечеркивая задуманное и рассчитанное с таким трудом.

«Надо!» — и в заводские ворота вползали составы с негодным, никому не нужным оборудованием.

«Надо!» — и сотни людей отправлялись из цехов косить траву или перебирать картошку.

«Надо!» — набатным колоколом гремело в ушах, и, темнея от холодной тяжести, подписывал Фрол Иванович очередной акт, принимая от подрядчиков–строителей недостроенные цеха и дома…

Но все это было. Все это оставалось в прошлом, а сегодня стол, заваленный в обычные дни бумагами, был пуст, телефон, не смолкавший ни на минуту, молчал. Сегодня последний день работал Фрол Иванович на заводе, и все знали, что завтра не в директорском кресле будет сидеть он, а на скамеечке для пенсионеров в городском парке.

Фрол Иванович даже и не задумывался, что он будет делать на пенсии в своей опустевшей после смерти жены трехкомнатной квартире, куда последние десять лет он заходил только для того, чтобы переночевать. Он не задумывался об этом, но все равно уходил с завода, уходил под орден, под разговоры, что надо бы ему еще поработать, уходил, потому что этот завод полностью выжал его за последние десять лет.

Завод, конечно, не пропадет без него. Хотя Скобелева и уговаривали остаться, но замену подыскали быстро. Преемник пока, слава богу, не занял его кабинет, но все звонили уже к нему, минуя Скобелева.

Фрол Иванович вздохнул, подумав об этом. Жаль стало своего преемника. Самое замечательное в преемнике — была его подпись. Завитушками и рогульками щедро осыпал он буковки своей фамилии, но этого все–таки было мало для того, чтобы руководить доставшейся ему махиной. И снова скривились тяжелые губы Скобелева, выдавливая усмешку. Преемник для того, должно быть, и рвался на директорское место, чтобы иметь возможность почаще ставить под документами свою подпись. Больше, по мнению Скобелева, резонов для этого у него не было.

Ну, да бог с ним, с преемником…

Скобелев наклонился над стеклом, всматриваясь в перечеркнутый трещинками листочек приказа.

Это был заготовленный еще три года назад приказ об отключении от заводской котельной городских домов номер сорок шесть и сорок восемь по проспекту Мира…

Мощности заводской котельной с трудом обеспечивали сам завод и заводские дома. Два четырнадцатиэтажных дома по проспекту Мира должны были снабжаться теплом из городских ресурсов. Но субподрядные организации десять последних лет не могли согласовать между собой какие–то графики, и все эти десять лет четырнадцатиэтажные дома высасывали тепло из заводской котельной. Зимой, когда тепла особенно недоставало, заводские дома приходилось содержать на мизере, едва–едва хватавшем, чтобы не разморозить систему водяного отопления.

Много раз грозился Скобелев отключить четырнадцатиэтажные дома от заводской котельной, но каждый раз раздавался звонок и он соглашался подождать еще зиму…

Фрол Иванович осторожно приподнял стекло за край, но оно так растрескалось, что не выдержало собственной тяжести. Край стекла Скобелев держал в руках, а остальная часть рухнула на стол, разлетелась на мелкие осколки.

Скобелев поморщился и нажал кнопку селектора.

— Узнайте прогноз погоды на ближайшую неделю, — сказал он, услышав голос секретарши. — И пошлите кого–нибудь убрать тут…

Потом, смахнув рукавом пальто осколки стекла, взял приказ.

Вошла в кабинет секретарша.

— Фрол Иванович, — сказала она, — я позвонила на метеостанцию. В ближайшую неделю погода останется без перемен. Пять–шесть градусов тепла, возможны осадки…

Она запнулась.

— Что с вами?! У вас кровь на руке…

Только сейчас заметил Скобелев, что порезал руку.

— Стекло разбилось, — сказал он. — Убрать надо.

— Я сейчас, сейчас сама замету, — проговорила секретарша.

Она вышла, а Фрол Иванович обмотал носовым платком порезанную руку, потом взял листочки приказа и с ними пересел за длинный стол, возле которого устраивались раньше его бывшие подчиненные на совещаниях.

Пока секретарша возилась с совком и метелкой, собирая осколки, Скобелев аккуратно, стараясь не запачкать кровью листки, подписал приказ.

Кровь все–таки просочилась сквозь платок, и на последнем экземпляре приказа осталась красная смазанная полоска.

Скобелев поморщился, но решил ничего не менять.

— Последний приказ, Танечка! — сказал он, протягивая секретарше подписанные листки. — Поставьте номер и сразу передайте копию начальнику котельного цеха для немедленного исполнения.

Секретарша взяла листки с приказом и вышла, а Скобелев встал, прошел по кабинету, остановился у окна. Больше ему нечего было делать на заводе, осталось подождать еще полчаса, пока соберутся в красном уголке люди, послушать слова, которые можно было бы и не слушать, но которые принято слушать в таких случаях, сказать самому какие–то слова, которые можно было бы не говорить, но которые нужно говорить, и все…

Едва слышно скрипнула за спиной дверь.

Скобелев обернулся.

На пороге с приказом в руках стояла секретарша.

— В чем дело, Танечка? — – спросил Скобелев.

— Фрол Иванович! — секретарша вспыхнула, — Я хотела… Хотела сказать: спасибо!

— За что?

— За тепло спасибо! Я же в заводском доме живу. Мы зимой по квартире в пальто ходим. Спасибо вам.

Скобелев чуть поморщился. Почему–то от этой похвалы стало досадно, словно он украл ее.

— Отдайте копию приказа начальнику котельной. — сказал он, нахмурившись.

— Отдам… Может быть, вам аптечку принести, Фрол Иванович?

— Какую аптечку?! — Скобелев сдернул прилипший к руке платок. Кровь остановилась, и Скобелев, скомкав, швырнул платок в корзину для бумаг. — Идите, Танечка. Занимайтесь работой.

— Спасибо, — повторила секретарша. — Спасибо, Фрол Иванович…

И осторожно прикрыла дверь.

…Весть о последнем приказе директора как–то стремительно разнеслась по заводу, и, когда после казенных и долгих речей Скобелев поднялся на трибуну, чтобы сказать что–нибудь в ответ, его встретили шквалом аплодисментов.

И снова только поморщился Фрол Иванович, понимая, что аплодируют заводчане не ему, а его последнему приказу. Настроение у него окончательно испортилось.

— Вот мы и отработали вместе с вами, товарищи! — сказал он. — До свидания… Извините, если что было не так…

И, махнув рукой, спустился с трибуны, и снова стены красного уголка качнулись от грохота аплодисментов.

Сослуживцы помогли Фролу Ивановичу отвезти цветы и подарки на его квартиру в доме номер сорок шесть по проспекту Мира, где заботливые женщины из заводоуправления приготовили стол.

В квартире было прохладно, но за хозяйственными хлопотами никто не замечал этого, и снова, морщась слушал Скобелев те слова, которые можно было и не слушать. Впрочем, говорили все искренне, а кое–кто из женщин даже и всплакнул, правда, осторожно, стараясь не испортить косметику.

Проводив гостей, Скобелев сразу лег в постель.

Проснулся он часа в два ночи от озноба. Встал, прошел по комнате, потом догадался потрогать батарею. Батарея была совсем холодной.

В эту ночь никто не спал в домах номер сорок шесть и сорок восемь от проспекту Мира. Не спали работники райисполкома, не спал начальник СМУ, который три года достраивал и не мог достроить городскую котельную, не спали заведующие базами и директора магазинов.

Подняв воротник пальто, сидел Фрол Иванович на диване и улыбался, а глаза его неподвижно смотрели на фотографию жены, что висела на стене напротив.

Таким его и нашли через несколько дней.

В пальто. С неподвижной улыбкой на тяжелых губах. С открытыми, смотрящими мимо суетящихся вокруг людей глазами.

А в квартире было уже тепло…