Марсиане

Десятка

К трактористу Федору Громову приехал из города младший брат Колян, работавший в городе таксистом. Приехал на собственном бежевом «Жигуленке», и долго, хоть Федор и доказывал, что никто не тронет машину, возился, устанавливая противоугонное устройство.

— Ну и чего теперь? — насмешливо спросил Федор, когда вошел Колян в избу с большой, похожей на репродуктор коробкой. — Теперь, значит, с колом сядешь в засаде?

— Тебя бы обокрали, тоже бы сел! — огрызнулся Колян, водружая коробку на комод. — А я наученный уже.

Пять лет уже жил Колян на городских хлебах, и, встретившись, Федор не сразу и узнал его — изменился от городской жизни братан. Хмурым стал, дерганым.

— Ладно… — заминая неловкость, проговорил Федор. — Садись давай, а то выстынет все.

Сидели за столом долго, но и здесь, хотя и выставила жена выпивку, разговор не клеился. Рассказывал Колян скучно, будто отчитывался. Мешал разговору и «сторож». Он уже дважды подавал голос, и дважды срывался Колян из–за стола, но оба раза напрасно. Один раз нарушительницей покоя оказалась соседская свинья, а в другой — «сторож» заревел на дедку Васю — семидесятилетнего, шибко охочего до новостей и дармовой выпивки старика. Сразу идти в избу дед постеснялся, задержался у «Жигуленка», где и засек его Колянов «сторож».

— Зови, раз поймали! — велел Клавдии Федор, а Колян угрюмовато взглянул на бутылку и тяжело вздохнул. Взгляд его Федору не понравился. Похоже, жадноват стал Колян на выпивку..

Дедку Васю не пришлось уговаривать. Не прошло и минуты, как он уже сидел за столом и закусывал, насверливая Коляна своими остренькими, ребячьими глазенками. Но и деду Васе не удалось растормошить его. Оживился Колян только, когда начал рассказывать про городских хапуг, про то, сколько и кому удалось хапнуть.

Глаза Коляна при этом заблестели, голос сделался громче и воодушевленнее.

— В гараже еще что… — говорил он. — А вот на автостанции что делается, а? Жулик на жулике. Или в барах, например. Один бармен знакомый говорил, что без двух сотен он домой не уходит. Вот как умеют люди устраиваться. А вы говорите…

Про хапуг за столом еще ничего не говорили, но упоминание о двухстах рублях сразило всех.

— Это что же, каждый день, да? — хлопнув ресничками, спросил дед Вася.

— Конечно, каждый! — Колян потер от возбуждения руки. — Да разве только бармены воруют? Как же! Все тащат!

— Господи… — перекрестилась Клава. — Да ведь у меня и в месяц столько не всегда выходит, а я на ферме работаю, три раза в день на дойку хожу…

— А на фиг и работать! — снисходительно усмехнулся Колян. — По–честному сейчас и не живет никто.

— Ну а сам–то? — прищурившись, Федор смотрел на брата. — Сам–то сколько имеешь?

— Чего я? — пожал плечами Колян. — Я ж, как вы, полоротый. Ну, полтинник, конечно, выгоняю за день…

— Это сколько же, если на наши деньги перевести? — поинтересовался Федор.

— Пятьдесят…

— Больше, чем пенсия у меня! — восхитился дед Вася.

— Сравнил! — сказал Колян. — Только чего у меня остается от этих денег. В гараже — этому дай, тому сунь. Хапуги один на другом сидят. И все к тебе в карман заглядывают.

— Так у меня тоже от пенсии чистыми меньше остается… — вздохнул дед. — То за свет, то за дрова заплатишь… А сегодня вон еще на Чернобыль рубель пришлось дать. Хорошо, если сорок рублей чистыми выходит…

— Не расстраивайся, дед… — похлопал его по плечу Федор. — У нас с Клавой двадцатку на Чернобыль состригли, и то ничего.

И он, вздохнув, наполнил рюмки.

— А я не дал! — сказал вдруг Колян.

— Чего не дал? — удивился Федор.

— Да у нас тоже на этот Чернобыль собирали. Подъехали ко мне — пиши, говорят, заявление. Дневной заработок в фонд Чернобыля перечислим… А я им кукиш. Вот, говорю, вам, а не заработок. У нас демократия теперь, шиш платить буду.

— Так ведь у них беда такая… — нерешительно проговорила Клавдия. — Ведь такое у них там, что без вещей уезжать приходилось, и с ребенками, и со стариками… Ведь и вправду им трудно без помощи.

— Вот государство пусть и помогает! — перестав улыбаться, ответил Колян. — А с меня тянуть нечего. Мне никто не помогал…

— Так–то оно так… — сказал дедка Вася. — У государства, конечно, на многое средства имеются… Богатое оно у нас.

— Чай–то, мужики, сразу пить будете или как? — спросила Клавдия, оглядывая стол.

— Или как… — ответил Федор, разливая остаток водки. — Выпьем сейчас и покурим пойдем.

Вечер был теплый и ясный…

Уже стемнело, и крупные звезды высыпались на небо, великое множество больших и малых звезд. Направо от крылечка наклонила свой ковшик Большая Медведица, налево растопырился Лебедь, а прямо над головой светилась Полярная звезда.

— Хорошо ты устроился, Федя… — похвалил дедка Вася. — Выйдешь на крылечко и все небо обозревать можешь.

— Н–да… — Федор закурил, заслоняя рукой огонь спички. — Это да… Чего–чего, а этого добра у нас хватает.

— Батька ваш любил посидеть здесь, посмотреть на звезды… — сказал дед. — Идешь, бывает, по улице, а он на крылечке сидит. Чего, спрашиваю, сидишь, Петрович? А он: звезды, говорит, считаю…

— Досиделся, досчитался… — подал свой голос Колян. — Когда помер, по соседям бегали, деньги занимали на похороны.

— Зато добрый был, душевный очень человек. Когда ни попросишь чего, обязательно поможет.

— Вот и помер как нищий! — упрямо повторил Колян.

— Не все ли равно, кем помирать? Богатому–то смерть, наверно, еще тяжелее. Жалко небось богатств, которые накопил… А налегке чего же? Еще и улыбнуться можно, когда помрешь. А похороны? Добрые люди похоронят. Не оставят в избе валяться.

— Н–да… — сказал Федор. Он затянулся, и на мгновение его кулак, в котором пряталась папироска, сделался похожим на фонарик. — Отец и правда любил звезды показывать. Помнишь, Колян, он же их все знал, которая как называется…

— Помнишь… — угрюмо проговорил Колян и встал. — А чего у тебя. Федор, там за сараем–то?

— Орел… Батька, кажется, говорил, что Орел.

— Какой Орел?!

— Звезда…

— Тьфу! — плюнул Колян. — Я про огород спрашиваю, а ты про звезды. Чего, спрашиваю, посажено там, за сараем?

— А черт его знает… Чего–то ведь есть посажено…

— Что–то… — передразнил его Колян. — Вот так и живем, что–то посажено, а чего — не знаем. А еще жалуемся, что денег мало… Зато сидим и звезды считаем.

— Да когда я тебе на деньги жаловался? — обиделся Федор. — А что растет, так черт его знает. Клавдия огородом занимается, устраивает разные фокусы…

— А ты на звезды любуешься…

— Ну и любуюсь! Тебе–то что?

— Звезды на тое и есть, чтобы смотреть на них… — примирительно заметил дед Вася. — Они для всех одинаковые. Каждый может выйти, посмотреть и увидеть тое, что и отец твой видел, и дед… Бесполезная, конечно, вещь, а с другой стороны, очень нужная. Звезды всех нас объединяют. И тех, что живут, и тех, которые померли…

— Досоединялись уже… — пробормотал Колян. — Только и гляди, как бы не сперли у тебя чего.

— Дерганый ты, Колян, стал… — вздохнул Федор. — Ну, что ты сидишь и себя изводишь? Смотри, какой вечер кругом, звезды какие. В городе–то и не увидишь небось такого… А ты дергаешься, критикуешь все. — И он повернулся к деду. — Правильно ты, дедка, говоришь… Соединяют они, звезды–то эти. Я, когда смотрю на них, всегда отца вспоминаю. А у тебя что, тоже такое бывает?

— Бывает… — ответил дед. — Только у меня пропадать чего–то в последнее время стали звезды. Раньше, кажись, побольше их было на небе. Ты, Колян, не слышал в городе–то — может, тухнут они?

— Чего это им тухнуть… — пробормотал погруженный в свои мысли Колян. — Они на миллионы лет заряжены, а ты, дедок, свой первый миллион только, можно сказать, и распечатал.

Федор чуть усмехнулся, а дед Василий вздохнул.

— Да нет… — проговорил он. — Тухнут, наверное. Я ведь помню, когда маленьким был, не в пример больше их видать было. Все небо было усеяно, пустого места не найдешь.

— Ты, дед, в газету напиши… — ехидно посоветовал Колян. — Так, мол, и так. Непорядок. Пропадают звезды. Разберитесь, дорогие товарищи. Сейчас любят в газетах такими делами заниматься. На меня один писатель накатал жалобу, так я уже хотел баранку им отдать. На! Нехай писатель ее и крутит, раз он такой умный. А я вас проверять пойду.

— А чего тут разбираться… — поплевав на палец, дед принялся счищать со штанины какое–то пятнышко. — И так ясное дело. Не смотрит никто, вот звезды и тухнут без присмотра. Обычное дело…

— Дело–то, и верно, обычное… — не удержался от улыбки Федор. — Подгребаешься ты, дедушка, потихоньку к тому берегу, вот у тебя и звезды пропадать стали.

— Глупости говоришь, Федор… — незлобиво ответил дед. — Ты со мной совсем как с маленьким. Что я, сам не понимаю, что глаза слабнут. Понимаю, конечно… Вон там, у скворечника, сколько звезд, а?

— Две… — быстро сказал Колян.

— Две… — передразнил его дед. — А ты, Федор, сколько сосчитаешь?

— Две, кажется… Нет! Три… Точно три.

— Три… А еще говорите, что у меня глаза слабые. Шесть штук их там.

— Шесть? Погоди. Раз, два, три… Ага… Вон еще четвертая слабенькая такая. Ага. И пятая… Ну, ты даешь, дед. Неужто ты их всех видишь?

— Не жалуюсь пока… — скромно сказал дед. — Зря ты на меня, Федор, грешишь. Подгребаться, конечно, подгребаюсь, а все равно… И то, что позади, и то, что на небе есть, все рассмотреть могу. А звезды? И сам не знаю, чего это с ними… Вижу только, что меньше их стало. Не в пример меньше, чем в ранешние времена.

— А чего тут знать… — сказал Федор. — Раньше–то больше по крестьянству жили, а теперь на таксях все работают. Фабрики, заводы дымят. Чернобыль этот опять же… Может, поэтому и не видно их?

— Может. — вздохнул дел. — Хреново, если они все закроются. Чего внуки–то тогда делать будут? Так и станут сами по себе жить. По–своему. Вон, как Колян наш…

Ему никто не ответил.

Федор закурил еще одну папироску, и снова его кулак осветился нежно и розово, как фонарик.

— Дураки вы… — проговорил вдруг Колян. — И я дурак, что сажу с вами и дурацкие ваши разговоры слушаю. Что вы думаете, мне десятки той жалко было?

— Какой десятки?!

— Ну той, которую на ваш Чернобыль не дал… Да очень надо жалеть. У меня этих десяток куры не клюют.

Ни Федор, ни дед Вася не думали о десятке, уже давно в позабыли они о разговоре за столом. Ну не дал Колян десятки на Чернобыль и не дал. Великое дело… Но сейчас снова почему–то стало неловко им.

— А не дал! — упрямо повторил Колян. — Ясно вам? Не люблю, когда обжуливают меня!

Федор внимательно посмотрел на брата. Наёршившийся, сидел он сейчас. Только тронь, и уколет. Больно уколет. Жалко вдруг стало Федору брата.

— Десятка–то эта при себе у тебя? — неожиданно спросил он.

— Ну! — не задумываясь, кивнул Колян.

— Так давай пропьем ее, да и дело с концом.

— А что? — ершистость сразу исчезла из Коляна. — Что мне, жалко, что ли? На!

И он вытащил из кармана измятые в комок красные бумажки.

Федор внимательно посмотрел на деньги, потом поднял глаза на дедку Васю.

— Где ж ты купишь сейчас ее, заразу? — покачал головой тот. — Днем и то не достать, а в такое время…

— Это верно… — вздохнул Федор и опустил глаза, разглядывая красноватый огонек папиросы. — Так что извини, братец. Не получится ничего.

— Чего это ты передо мной извиняешься?! — возмутился Колян. — За ваши дикие порядки, что ли? Да у нас в таксопарке в любое время можно выпивку достать, если потребуется.

— За порядки тоже… — сказал Федор, не отрывая глаз от тлеющего огонька папиросы. — Ну и вообще…

И он замолчал.

— Ну, пойду я, ребята… — дед Василий встал. — Вы не ссорьтесь друг с дружкой. А за угощение спасибо.

И он медленно зашагал к калитке, исчез в ночной темноте.

Вдвоем остались братья на крылечке.

Вдвоем под огромным, усыпанным бесчисленными звездами небом.