Любовь по профсоюзной путевке

Так получилось, что Павлу перевалило за сорок, а он еще ни разу не отдыхал толком. Когда закончил ПТУ, пошел на завод и сразу же поступил в техникум. Потом учился по вечерам, четыре года жил от сессии до сессии, а дальше — и оглянуться не успел — уже женат и двое детей. В отпуск ездил вместе с детьми в деревню, где жила теща, помогал копать картошку. Иногда в цеху Павел слышал рассказы товарищей про юг, про дома отдыха, но особенно не завидовал — в отпуске у него всегда оставались свободные дни, чтобы сходить на рыбалку, побродить по лесу, и Павел не жалел, что проводит свой отпуск так. И казалось, так будет всегда… Но в минувшем декабре теща померла. Ее похоронили, погоревали, как положено, но особых перемен в своей жизни Павел не почувствовал, и только когда, недели две спустя, председатель цехкома спросил: «Тебе когда отпуск? На картошку?» — Павел осознал, что теща померла, а он думает про нее, как про живую.

— Отчего же? — ответил он. — В этом году я летом хочу взять.

— Летом так летом… — легко согласился предцехкома и, наморщив лоб, что–то поправил в своем блокнотике. — А картошка как?

— А что картошка? — Павел пожал плечами. — Картошка — это картошка и есть, а отдохнуть тоже ведь когда–нибудь надо.

— Правильно! Картошка — картошкой, а отдых — отдыхом! — предцехкома захлопнул блокнотик. — А если захочешь, можно и путевочку в дом отдыха соорудить…

Павел смущенно улыбнулся.

— Не знаю… Надо подумать…

— П–правильно! — казалось, что председателю цехкома доставляет удовольствие поддакивать собеседникам. — Очень правильно! Надо с супругой посоветоваться, а потом уже и решать! Совершенно верно.

Он похлопал Павла по плечу и исчез за ярко–желтыми громадами новых станков, а Павел остался один и задумался, куда же и в самом деле податься летом, но тут его потащили разбираться, почему не отгружены шатуны. Павел разобрался. Шатуны отгрузили. Но снова возникло еще более спешное дело — работы у сменного мастера не хватает, тем более в конце года. И в беготне, в хлопотах позабылись мысли об отдыхе. Снова возникли они, когда Павел увидел график отпусков: против его фамилии стоял июнь. В первое мгновение Павел даже растерялся: кто же это в июне копает картошку? Потом вспомнил, что уже нет тещи, нет картошки, понял это и снова ощутил в себе странную пустоту.

И так Павел прожил зиму, прожил весну, стараясь не думать об отпуске, тем более, что жена перешла на другую работу и летний отпуск у нее пропал. Но все как–то устраивалось. В начале июня отправили в пионерлагерь детей, и когда табельщица спросила, с какого числа оформлять Павлу отпуск, он только пожал плечами:

— Не знаю…

— А кто знает?

— Ну, когда–нибудь оформляйте!

И, наверное, скорее всего и просидел бы Павел весь месяц в городе, но в завкоме образовалась горящая путевка и предцехкома снова возник из–за ярко–желтых станков.

— Тебе ж ехать некуда! — наугад закричал он и обрадовался, когда понял, что не ошибся. — Так бери, бери путевку. Не думай. Места там…

И он сладко зажмурился, пытаясь представить себе те места.


— В дом отдыха я еду, хлопцы! — похвастался Павел, когда в обеденный перерыв уселся вместе с ремонтниками за домино.

— В дом отдыха? — переспросил бригадир, рассматривая зажатые в огромные ладони костяшки. — С женой?

— Один…

— А не загуляешь? — бригадиру не везло в этой партии и он хмурился.

— А что?! — выставляя двоечный дубль, вмешался в разговор Сергей — пустоватый, несерьезный парень. — Там, знаете, какие бабочки? — Он положил руку на плечо Павла. — Ты не теряйся, Павел Сергеевич, главное…

В любой другой ситуации Павел не постеснялся бы скинуть со своего плеча прилипчивую ладонь, но сейчас только насильственно улыбнулся.

— Уж как–нибудь… — стараясь, чтобы голос его звучал развязнее, промямлил он и тут же покраснел, как всегда краснел, когда ему приходилось говорить или делать не то, что он хотел говорить или делать. Все заметили, что он покраснел, и Павел, сообразив это, с сожалением подумал, что вот не умеет он, как Сергей, не может… И покраснел еще сильнее...

И снова выручил Сергей. Он — «Рыба!» — выставил двойку с другого конца и, швырнув оставшуюся костяшку на стол, встал.

— А что? — маслянисто блестя глазами, проговорил он. — Там же все запросто. Я прошлым летом такую любовь в доме отдыха закрутил, что и не знал потом, как уехать… Там главное — не теряться!

— Ты не потеряешься… — сердито буркнул проигравший бригадир, — Только и умеешь, ребят стругать.

— А чего? — Сергей захохотал. — Тоже не последнее дело.

— Ну, шабаш! — бригадир встал и натянул кепку. — Пошли мантулить, хлопцы!

Загремели скамейки, бригада поднялась. Люди здесь были серьезные, они шли на работу, и уже вряд ли кто помнил об этом пустом разговоре. Работа есть работа, и в хлопотах, среди невесть откуда навалившихся дел позабыл о своей неловкости и Павел.


Снова об этом разговоре он вспомнил уже в электричке… Летели за окнами рощи, в разрывах зелени открывалась даль полей — там, в синеватых сумерках словно бы загустевшего воздуха, мелькали, как неясные видения, какие–то поселки, деревни… Вагон, битком набитый в начале пути, опустел, сквознячком выдуло городскую духоту, и Павел понял вдруг, что он весь год только об этом и мечтал, чтобы ехать вот так в поезде, ехать неведомо куда. Как раз в этот момент включили в вагоне освещение, и Павел столкнулся глазами с молодой женщиной, что сидела через несколько сидений напротив него. Женщина сразу опустила глаза, внимательно разглаживая какую–то складку на голубеньком платье, но Павлу показалось, что она усмехнулась, и он торопливо оглянулся назад — в вагоне, кроме них, никого не было. Павел пожал плечами и снова уставился в окно. Но пейзаж как–то потух — глазам уже не хватало света. Неожиданно Павел подумал, что, может быть, женщина тоже едет в дом отдыха, и тут же, вспомнив тот разговор за партией в домино, непоправимо, безудержно покраснел. Промелькнули за окном перечеркивающие речную ширь балки, колеса простучали по мосту, электричка затормозила у платформы и, задрожав, стихла, а Павел все еще сидел неподвижно и не смел поднять голову. Щелкнули опущенные токосниматели, и свет в вагонах погас. Только тогда Павел подхватил чемоданчик и вышел на платформу. Остановился, соображая: куда идти.

— Вам не в дом отдыха? — раздался за его спиной голос.

Павел обернулся и увидел свою спутницу.

— Ага… А вам тоже?

— Автобуса, наверное, не будет, — сказала женщина, словно не услышала вопроса. — Заезд вчера кончился… А сегодня… Сегодня рейсовым добираться придется. От остановки еще километра два по лесу…

Она говорила, словно сомневалась, ехать или не ехать… И выражение ее лица, главное, то, как она взглянула на Павла, показалось ему очень знакомым.

Ну, да, да… Эта молодая женщина в голубеньком платьице напомнила Павлу свояченицу, гостившую у них весной. Вообще–то свояченица гостила и раньше, но это еще девчонкой, а сейчас приехала молодая красивая женщина. Вечером сестры отправились погулять по городу. Они захватили и Павла, и тот плелся, чуть поотстав от них.

«Вот универмаг у нас… — показывала жена. — А там булочная. А это загс.»

«Загс?» — свояченица внимательно посмотрела на невзрачно–серое здание, а потом на отставшего от них Павла и вздохнула. Она тут же опустила глаза, но Павел успел заметить ее оценивающий взгляд, словно бы она примеряла его к себе. Заметила этот взгляд и жена, внимательно посмотрела на сестру и сжала ее локоток пальцами. Свояченица смущенно улыбнулась, женщины засмеялись и сразу заговорили о покупках, которые им надо сделать, и двинулись дальше, уже не обращая внимания на смутившегося Павла.

Эта история вспомнилась сейчас Павлу потому, что женщина в голубеньком платьице посмотрела на него так же оценивающе, как и свояченица.

А Павел всегда терялся, когда на него смотрели так. Надо сказать, что раньше, когда Павел учился в ПТУ, да и потом, когда уже работал на заводе, женщины никогда не смотрели на него так. Наоборот, красивые и нарядные, окутанные сладковатым запахом духов, они проходили мимо, не замечая его. И ему иногда мучительно хотелось подойти, заговорить с ними, и он пытался подойти и заговорить, но не мог сдвинуться с места, потому что видел — его не замечают, словно его и не существует совсем. Утешая себя, Павел думал тогда, что вот закончит техникум, поосновательней устроится в жизни, и тогда все как–нибудь да и наладится.

И действительно, как–нибудь и наладилось…

На дне рождения у приятеля Павла познакомили с женщиной, которая была и старше его по возрасту, и не особенно–то красивая, да к тому же с ребенком, но как–то так получилось — хотя и не собирался Павел жениться на ней — женился… А потом родился и свой ребенок, так и стали жить. Ну а любовь, что ж? Про любовь, как совершенно справедливо говорила покойная теща, и в книжках почитать можно. И, наверное, так и прошла бы жизнь, и Павел считал бы, что она удалась — ведь все у него было: и жена, и дом, и дети, если бы не смущали Павла внимательные оценивающие взгляды женщин, которые — в последнее время он все чаще замечал это — останавливались на нем.

И было досадно, что раньше–то женщины, ну, совсем, ну, совершенно не замечали его. Но еще сильнее, чем досада, было волнение, которое ощущал он, перехватывая такие взгляды…

И вот сейчас женщина в голубеньком платьице как раз так и посмотрела на него: внимательно и оценивающе.

Павел покраснел было снова, но тут же — так прыгают в холодную воду — заговорил:

— Поедем, а? Подумаешь: пешком… Это же близко. Да и перед сном прогуляться полезно!

В автобусе сели рядом. Павел смотрел в окно на проносящиеся мимо огоньки и думал, что надо бы сказать что–то. Женщина тоже молчала, но как–то хорошо молчала, нетребовательно, совсем не смущая Павла. Кроме того, вокруг были люди и можно было и не говорить ни о чем.

Но вот автобус притормозил возле развилки — здесь с асфальтированного шоссе сбегала в лес проселочная дорога. Надо было выходить. Автобус заурчал, выдохнул едкую гарь и двинулся дальше по своему пути, унося на фарах электрический свет. Сразу стало темно, и Павел чуть поежился.

— Приехали? — спросил он.

— Нам сюда… — женщина неуверенно шагнула к почти неразличимому в лесной темноте проселку. Впрочем, скоро глаза привыкли к темноте, и Павел, шагающий следом, различал и свою спутницу, и даже лицо ее, когда она оборачивалась. Постепенно проселок превратился в тропинку, вьющуюся над узкой, с крутыми берегами рекой. Внизу, у самой воды, горели костры, от них тянуло дымком и вкусным запахом печеной картошки. Свет костров казался розовым. Он поднимался вверх и, едва достигнув берегового кустарника, стихал, рассеивался в зеленых сумерках. У костров сидели люди и разговаривали, но о чем? — сверху было не слышно.

И все это: и молодая женщина в голубом платьице, что, оборачиваясь, улыбалась Павлу, и запах дыма, и свет костров, и обрывки разговоров — смешивалось, рождая настроение праздника и молодой беспечности. И где–то в глубине, в веселой сумятице этого настроения, рождалась музыка. Поначалу неясная, с каждым шагом становилась она все отчетливее. Мельком Павел подумал, что, спроси его сейчас, слышит ли он эту музыку наяву или она мерещится ему, он бы не знал, как ответить. Он уже начал узнавать мелодию. Из бесконечно далеких еще детдомовских лет звучала мелодия, и сладко сжималось сердце:

В этом парке ночном

Мы танцуем вдвоем…

Ну, скажите хоть слово,

Сам не знаю о чем…

Павел не замечал, что уже мелькают за стволами деревьев желтые огоньки, узнавая и боясь узнать музыку, не обратил он внимания, что расступились деревья и показались впереди ярко освещенные корпуса зданий.

— Мы пришли! — услышал он голос и только тогда увидел, что стоит возле здания с ярко освещенной верандой.

— Спасибо, что проводили! — женщина чуть улыбнулась. — Вам здесь оформляться!

И, засмеявшись, легко побежала. Возле темной аллеи, сворачивающей в глубь парка, остановилась и помахала рукой. Павел вздохнул и поднялся по ступенькам к стеклянной двери, на которую указала женщина. Он уже взялся за дверную ручку, когда сообразил неожиданно, что музыка не причудилась ему… Оглянулся. Центральная аллея упиралась в танцплощадку, обведенную гирляндой электрических лампочек. Там, в электрическом свете, толпились люди…

Павел рассеянно моргнул. Стало обидно, словно его обманули. Он толкнул дверь и вошел в вестибюль дома отдыха.


Поселили Павла в главном корпусе.

В комнате вдоль стены стояли две кровати, а сама комната была такой узкой, что, если бы Павел захотел лечь поперек, пришлось бы подогнуть ноги. Ближняя к двери кровать была пустой. Павел поставил на пол чемоданчик и, закинув за голову руки, лег. Окно находилось в другом конце комнаты, и сквозь него доносились с танцплощадки звуки музыки. Снова играли что–то знакомое… И снова Павел начал вспоминать свою жизнь, пытаясь обдумать, хорошо или плохо сложилась она… И, кажется, уже обдумал, но заснул и продолжал думать во сне. Ему казалось, что он сидит и думает и вот уже близко, совсем рядом самая важная мысль, но опять не удалось разобрать ее — разбудили…

В коридоре, ссорясь, громко разговаривали уборщицы.

Павел открыл глаза и не сразу сообразил: где он? Комната была такой длинной, что свет, ломящийся в окно, затихал где–то посредине, а у двери было темно. Комната была пустой. Сосед уже ушел, должно быть, завтракать.

Павел спросил у официантки, куда ему сесть, и та показала на пустой столик недалеко от входа. Оглянувшись вокруг, Павел принялся за еду. Намазал маслом кусок хлеба и, откусив половину, снова поднял голову — перед его столиком стоял чуть седоватый мужчина с приемником «Альпинист» в руке, Мужчина спокойно заглянул и глаза Павлу, а потом поставил приемник на стол.

— Но мешает? — спросил он, поворачивая ручку настройки. — Не могу, понимаешь, завтракать без музыки.

— Да ради бога… — сказал Павел. — Музыка, по–моему, никому не мешает.

— Верно! — мужчина придвинул к себе тарелку с котлетами. — Хорошая музыка никому не может помешать.

Павел сочувственно улыбнулся в ответ — сосед понравился ему. Резкие черты лица свидетельствовали об энергичном характере нового знакомого. Острыми и хваткими глазами он посматривал на входящих женщин и успевал, кажется, всех разглядеть, не прерывая еды.

— Что? — спросил он, заметив, что Павел загляделся вслед девице, затянутой в джинсы. — Нравится?

Павел пожал плечами.

— Стерва! — коротко прокомментировал мужчина. — По вечерам тут под каждым кустом…

Наклонившись к Павлу и оглядываясь по сторонам, Евгений Александрович — так знали седоватого мужчину — начал рассказывать про домотдыховских женщин, и дыхание его сделалось частым и шумным.

Павел слушал его и, хотя и пытался иронически усмехаться, но незаметно разговор увлек его, руки стали дрожать, а голос сделался неестественно громким, то и дело срывался в хрипловатый смешок.

— А что… — неожиданно проговорил он. — Оно ни к чему, конечно… Но интересно было бы проверить себя…

Он сказал так и сразу же покраснел. Но Евгений Александрович и не заметил его смущения.

— Сделаем! — он похлопал Павла по плечу. — Я для тебя, Паша, запросто это устрою.

Вдвоем, под бодрую музыку, рвущуюся из «Альпиниста», и вышли из столовой.

Дом отдыха выстроили посреди живого нерубленого сосняка, и все аллеи были засыпаны пожелтевшими иголками. Корпуса и службы дома отдыха неожиданно возникали из–за деревьев, и, пытаясь угадать, куда же они сейчас идут, Павел слушал Евгения Александровича. Тот жил в доме отдыха второй срок и, кажется, знал здесь все. Вышли к центральным воротам. На асфальтированной площадке за оградой стоял, сверкая стеклами, ларек.

Пока Павел покупал себе зубную щетку, Евгений Александрович внимательно изучал засиженную мухами витрину.

— Ты, этого… — спросил он. — Заезд–то свой отмечать думаешь?

— Можно, наверно, отметить… — пожал плечами Павел. — Только ведь нет ничего.

— Я выручу… — сказал Евгений Александрович. — Я знаю место.

— Ну, давай, — Павел вытащил десятку из кошелька. — Хватит?

Евгений Александрович скривился, и Павел, вздохнув, вытащил еще одну бумажку. Евгений Александрович быстро убрал деньги.

— В общем, так! — сказал он. — Я один съезжу. К обеду, наверное, вернусь. Ты где будешь?

— В волейбол постучу пока. — Павел кивнул в сторону площадки, где загорелые парни и девушки легко перебрасывали мяч.

— Постучи, постучи… — одобрительно сказал Евгений Александрович. — В общем, я сейчас. Если на обед не успею, ты захвати мне пожевать чего–нибудь!

Последние слова Евгений Александрович выкрикнул уже на бегу. Он бежал к остановке, где притормозил сейчас автобус.

Как раз в этот момент неумело отбитый мяч подлетел к Павлу. Он успел выставить вперед руки и поднял его почти с земли. Мяч полетел назад в круг.


Так Павел и представлял себе всегда отдых. Гудел в воздухе тугой мяч. Раскрасневшиеся от напряжения лица казались знакомыми. Никого не интересовало, что за люди играют рядом — поднятый в воздух мяч соединял играющих, и важно было одно: не дать ему упасть на землю.

Павел несильно отбил мяч в сторону загорелой девушки, но она лишь неумело подкинула его над головой, и парень в тенниске, что стоял сзади, с трудом сумел отбить его на Павла. Мяч шел слишком высоко, и Павел, развернувшись, перехватил его уже за собой и через голову послал его назад в круг. Он не удержался на ногах и упал. Еще на земле услышал одобрительные голоса и довольно улыбнулся — мяч он отбил красиво. Так, с довольной улыбкой, и поднялся на ноги. Мимо шла молодая накрашенная девчонка. С любопытством посмотрела она на Павла.

— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо устроились?

И только тут Павел узнал свою вчерашнюю спутницу, с которой добирались они в дом отдыха. Но сегодня в коротком клетчатом платьице она казалась совсем девчонкой.

— Устроился… — Павел смущенно посмотрел на свои испачканные землей руки. — Вот… Упал…

— Вы хорошо играете!

Павел хотел было спросить у нее: кто она, что делает здесь, но не успел — снова на него летел мяч, а когда Павел отбил его, женщина уже исчезла.


Так и прошел день.

На обед Евгений Александрович не явился, и Павел унес тарелку с котлетами к себе в комнату. Появился Евгений Александрович часа в четыре. Лицо его раскраснелось, шляпа сдвинулась на затылок, а «Альпинист» совсем сбился с настройки и бормотал что–то невразумительное.

— Пошли! — мрачно сказал Евгений Александрович. — Освежимся.


Евгений Александрович жил в своем номере один. Возле стеклянной двери, выходящей прямо на улицу, стоял стол. На нем в пыли валялись сухие хлебные корки, на подоконнике стояли два немытых стакана. Пол тоже был замусоренным, в углу валялись скомканные газеты, пустые банки из–под консервов, но хозяина беспорядок не смущал.

— Располагайся! — сказал он, пропуская Павла вперед.

Павел работал на заводе, и грязью трудно было удивить его, но все–таки, прежде чем сесть, он провел ладонью по сиденью стула.

Евгений Александрович тем временем достал из–под матраца бутылку плодово–ягодного вина и поставил ее на стол.

— Охладилась, кажется… — пробормотал он. — Ну, так за знакомство, что ли?


В этой полутемной — стекло на двери было покрыто слоем пыли — комнате просидел Павел до вечера.

— Да я тебе, Серега! — говорил Евгений Александрович и хлопал Павла по колену. — Я ж тебе… Да я для кореша… Эх, Серега–а!

Павлу хотелось поправить Евгения Александровича, но тот так задушевно говорил, что неловко было перебивать его.

— Женя! — сказал Павел. — Хорошо, что я тебя встретил, Женя!

— Серега! — Евгений Александрович наполнил стаканы дрожащей, должно быть от волнения, рукой. — Да ты за мной, Серега, как за каменной стеной будешь!

Уже мутилось все в голове, и обещание Евгения Александровича тронуло Павла.

— Женя! — сказал он. — Давай поцелуемся, а?

— Давай, Серега! — Евгений Александрович мокрыми губами припал к щеке Павла.


Уже начало темнеть, когда Павел проснулся. Он лежал в ботинках на кровати Евгения Александровича, сам же хозяин спал, уронив голову на стол. Он громко и как–то очень замысловато храпел. Вначале тихо присвистывая, потом громче, раскатистее, и вдруг, словно бы взорвавшись, испускал оглушительную — так раскрываются заржавевшие металлические ворота — хриплую трель. И тогда снова все смолкало, снова тоненьким свистом прокалывалась тишина комнаты, да еще потрескивал настроенный на бесконечные пространства эфира «Альпинист», что стоял на столе в лесу пустых бутылок.

Пошатываясь, Павел поднялся с кровати, добрался до открытой двери и, обхватив руками голову, опустился на порожек.

Рассеянно помаргивали за стволами деревьев огоньки; знакомая, вчерашняя музыка звучала на танцплощадке. Павел оглянулся назад. Из полутьмы комнаты несло спертым, закисшим воздухом, слышались стоны Евгения Александровича. Павел поднялся и побрел под сосны к умывальнику. Покрутил кран и, услышав, как зазвенела о жестяное корытце вода, подставил под ее струю голову и долго стоял, захлебываясь и фыркая, пока не стих жар.

Стало легче.

Пригладив ладонями мокрые волосы, Павел медленно зашагал в сторону танцплощадки.

Вечер был тихий и теплый.

Смутным светом дрожали в сгущающихся сумерках белые платья женщин и рубашки мужчин, из–за деревьев слышался приглушенный смех, и Павел, уже отрезвевший после ледяного душа, снова почувствовал, как закружилась у него голова.

Музыка становилась все громче, и с каждым шагом прибывало в аллее света. Наконец Павел вышел к танцплощадке. На деревянном настиле, охваченном тоненькими перильцами, кружились пары. Люди здесь были везде. Они сидели на скамеечках, раскачивались на качелях, бродили по аллеям. Из темной беседки неслось приглушенное бренчание гитары. И во всем чувствовалась какая–то перенасыщенность. Всего было больше, чем нужно: и людей, и веселья, и музыки… И Павлу вдруг стало обидно, что у него так бесцельно пропал день, и в результате он совсем один и нет ему места на этом празднике. Павел вспомнил длинный пенал, в котором его поселили, вспомнил пропахшую затхлостью комнату, Евгения Александровича, обиженно засопел и хотел уже спрятаться от этого смеха, музыки и веселья, хотел убрести в черноту парка, скрыться там со своей обидой, чтобы нянчить ее в одиночестве, но тут рядом — «А я ищу вас!» — раздался голос. Павел обернулся, чтобы посмотреть на счастливчика, которого ищут в такой вечер, — рядом стояла его знакомая.

— Ищете?! — изумился Павел. — А зачем?

Он тут же сообразил, что слова его прозвучали глупо и надо немедленно что–нибудь сказать, чтобы замять неловкость, но ничего не сказал. Густо покраснел.

— Пойдемте танцевать! — тихо сказала женщина.

Улыбаясь, она смотрела в сторону танцплощадки.

Павел не помнил, когда он танцевал в последний раз, но послушно пошел вслед за Ольгой — так звали женщину.

Они долго топтались среди танцующих, и Павлу, голова которого уже совсем закружилась от музыки и запаха духов, начало казаться, что он, наверное, не так уж и плохо танцует, и, осмелев, вдруг закружил свою партнершу, и только когда та вскрикнула от боли — Павел отдавил ей ногу, — опомнился. Танцевать он, конечно же, не умел.

— Извините! — сказал он, краснея.

— Ничего–ничего! — торопливо проговорила Ольга, успокаивая его, — Совсем не больно!


Снова, затихая, отдалялась музыка. Снова дрожали рассеянные желтые огоньки за стволами деревьев — в глубину парка, в сокровенную черноту его, уходили Ольга и Павел.

— Я раньше хотела уехать отсюда, — рассказывала Ольга. — Ездила несколько раз поступать в институт, а потом привыкла… Теперь работаю здесь и никуда не хочу…

— Да… — кивнул Павел. — Человек легко привыкает к месту. Вроде бы ничего и не теряешь, а все равно трудно уезжать. Держит что–то… Я в детском доме вырос — какие там радости? — а все равно, когда в училище уезжал, чуть не заплакал. Родным все стало… Так и считаю тот поселок своей родиной…


И, сам не зная зачем, начал рассказывать о своем первом дне, когда его привезли в детский дом.

— Вот странно, — говорил он. — Я ничего не помню уже. Не помню, откуда меня привезли, не помню, кто привез, на чем, а игрушку, которую у меня отобрали ребята, запомнил… На всю жизнь запомнил того зайца с оторванным ухом…

— Я понимаю, — сказала Ольга, и Павел чувствовал, что она действительно понимает. Он сжал ее руку…

Коротки ночи в июне. Не успело стемнеть, а полоска зари уже просочилась сквозь редкий сосняк, и бледные, словно бы выцветшие, проступили из сумерек валуны. Белый туман окутал озябшую реку и начал подниматься на берег, цепляясь за ветки кустов, за стволы деревьев.

В этих нищих рассветных сумерках и вышли они к опушке леса. Когда–то здесь стояла лесопилка. Обезображенный лес все еще помнил ее — и покалеченными деревьями, и продавленными траками гусениц шрамами на земле, и мусором догнивающих отходов. Но уже заплывали смолой раны на деревьях, надломленная сосна снова рванулась вверх, вознося в небо свои ветви, а груды мусора зарастали гибкими прутьями малинника. Земля не хотела оставаться испорченной, она сама залечивала себя.

— Здесь раньше так страшно было… — поежившись, сказала Ольга. — Я раньше даже боялась сюда ходить. Здесь совсем, как у меня. Как в моей жизни…

— Все проходит… — сказал Павел. — В жизни все налаживается.

— Да… — рассеянно проговорила Ольга. — Налаживается… А ты… Ты женатый?

— Женатый… — усмехнулся Павел. — А что?

— Ничего… — Ольга снова поежилась. — Холодно… Пойдем?

Тропинка все ближе сводила плечи Павла и Ольги, и идти рядом стало тесно. Павел обнял Ольгу.

— Мне пора! — мягко сказала она, освобождаясь из его рук.

— Что ты будешь завтра делать?

— К тебе приду…

— Придешь?

— Приду…

Утром Павел проснулся от громких голосов, раздававшихся над его изголовьем. Бубнил диктор, рассказывающий о заготовке кормов в колхозах страны.

— Да я–то откуда знаю: кто? — пытаясь перекрыть голос радиоприемника, возмущался кто–то. — Ухожу, он еще спит. Прихожу — нет никого.

— Ну а лицо–то как выглядит? — прозвучал другой, знакомый голос. — Расскажи, как он на лицо?

Павел открыл глаза и, обернувшись, увидел Евгения Александровича. Он стоял на пороге комнаты и разговаривал с длинноволосым парнем в джинсах. Длинноволосый, должно быть, и был неуловимым соседом Павла.

— Серега! — обрадовался Евгений Александрович. — А я ищу тебя! Пошли! У нас же осталось еще!

Вчерашняя ночь, приглушенные звуки музыки, шорох темной листвы, голос Ольги, когда она доверчиво шла рядом в черную глубину парка, — все это еще жило в Павле…

— Пошли! — улыбаясь, сказал он и, потянувшись, сел на кровати.

— Может, тоже… — Евгений Александрович обернулся к парню в джинсах. — За компанию, а?

— А что? — парень снисходительно усмехнулся. — Пить нужно с утра, чтобы уже не отвлекаться… Так, что ли?

Все дальнейшее жутковато напоминало минувший день. Только теперь выпивали «на природе», под кустом, насквозь прохваченным солнцем. Потом снова скидывались, снова Евгений Александрович куда–то исчезал, а потом снова пили, и Евгений Александрович все настраивал свой приемник и отчаянно хвастался похождениями в здешнем доме отдыха. Парень в джинсах, покусывая травинку, рассеянно слушал его и усмехался.

Павел выпил еще один стакан теплого вина и вдруг заговорил сам. Злясь на себя за болтливость, краснея и подмигивая, он рассказал приятелям всю вчерашнюю историю. Какая–то сила заставляла его говорить, и невозможно было остановиться. И получалось по его рассказу так, что в него по уши влюбилась дочка сестры–хозяйки. И вчера — Павел возбужденно потер вспотевшие руки, — ну, когда допили вино, она разыскала его и потащила на танцы, а дальше? Дальше сами понимаете…

Павел неприятно хохотнул и подмигнул вначале Евгению Александровичу, а затем и парню. Разговор на несколько мгновений затих, только хрипел снова сбившийся с волны «Альпинист».

— Так что? — Евгений Александрович многозначительно поднял бровь. — Продинамила она тебя?

Павел не сразу догадался, что это — об Ольге. Догадавшись, хотел было рассердиться, но вместо этого гаденько ухмыльнулся.

— Сегодня не продинамит…

— Ну–ну… — Парень скомкал травинку и, отщелкнув комочек, лег на траву, закинув за голову руки. — Нет, ребята, — проговорил он. — Не знаю, как вы, а лично мне не нравятся все эти приключения. Это же любовь по профсоюзной путевке получается… Противно.

Павел не ждал такой реакции на свои слова.

— А что? — обиженно сказал он. — Ольга, по–моему, ничего девка.

Хмель уже овладел им, и он — сквозь туман — не сразу различил смех. Смеялся Евгений Александрович, хохотал парень.

— А что? — растерянно повторил Павел. — Не понимаю…

— Да она здесь со всеми спала! — отсмеявшись и смахивая с глаз слезинку, сказал Евгений Александрович.

— Да… — подтвердил парень. — На этот счет можно быть уверенным…


Вчера Павел вспомнил про игрушку, которую отняли у него в детдоме. Прошло более тридцати лет, а обида жила, оказывается, и сейчас он почувствовал что–то очень похожее… Помотал головой, пытаясь стряхнуть хмель. Нужно было что–то сказать.

— Эх, Серега! — Евгений Александрович хлопнул его по колену. — Не бери в голову. Бабу тебе надо? Устроим тебе бабу. Я это запросто оформить могу. Плюнься и не переживай.

— Я не Серега! — Павел почувствовал, как в нем поднимается ярость. — Не Серега я! — закричал он и, стряхнув руку Евгения Александровича, вдруг набросился на него, повалил на землю.

Дальше он уже не помнил. Кажется, он ударил неумело, кажется, в ответ ударили его. Смутно помнил Павел, как завели его под руки в комнату и бросили на кровать.

Первое, что почувствовал Павел, когда проснулся, было ощущение стыда. Стыда за все, что он говорил и делал утром. Ему казалось, что все уже знают про это, и ему было стыдно смотреть людям в глаза. Только голод — он еще не ел сегодня — выгнал его в столовую.

За столиком Павел сидел опустив голову.

— А! Вот ты где! — Евгений Александрович поставил на стол свой приемник и сел. — Ну и дурной же ты, когда выпьешь…

Павел виновато кивнул головой. На душе стало чуть легче.

— Не дело так пить, — тихо сказал он. — Я вообще пить не мастак — хмелею быстро.

— Чепуха! — Евгений Александрович усмехнулся. — На то и отпуск, чтобы погулять. В общем, сегодня оформим тебе бабу, и станешь ты стопроцентным отдыхающим.

И снова Павлу неприятна была его усмешка, обнажавшая в слюнявом рту золотой зуб, но снова он ничего не сказал. Вместо этого покорно кивнул.


Ольга — дочка сестры–хозяйки — работала в доме отдыха уже четвертый год. Когда–то давно мечтала она о другой жизни, пробовала поступить в институт, потом в техникум, несколько раз собиралась на стройку, но так никуда и не уехала, а в последнее время позабыла и думать, что надо куда–нибудь уехать… Совсем махнула рукою на свою жизнь и жила теперь, как получалось. Про нее много говорили в доме отдыха и говорили всегда нехорошо. Она знала это, но и злословие уже не беспокоило ее. И сегодня, когда по дороге в кинотеатр дежурная сказала, чтобы она немедленно шла к директору, Ольга только вздохнула и решила зайти после сеанса. Все равно придется выслушивать нравоучение, так уж лучше отмучиться после кино.

В кинозале — показывали «Лимонадного Джо» — она позабыла про вызов на ковер и, наверное, не вспомнила бы про него, но, выходя из кинотеатра, столкнулась с самой директрисой.

— Ты почему днем не зашла? — строго спросила та.

Ольга хотела соврать, но ничего не придумала.

— Мы с девочками «Лимонадного Джо» переглядывали…

— Вот как?! — многозначительно подняв подщипанную бровь, проговорила директриса. — А ну, пошли…


— Значит, в рабочее время кино смотрим?

— Все же ведь смотрят… — Ольга пожала плечами. — А когда еще смотреть?

Директриса ничего не ответила. Она сидела в кресле за столом, закинув ногу за ногу, и, задумавшись, катала ладошкой по полировке стола обручальное колечко. Была директриса примерно такого же, как и Ольга, возраста, но жизнь у нее сложилась иначе, и вот сейчас она, молодая и красивая, сидела в кресле н, чуть морща чистенький лобик, катала по полировке стола свое колечко, а Ольга стояла перед нею и ждала, когда эта красивая, уверенная в себе женщина начнет ругать ее. Уж скорее бы… Уже столько раз ругали Ольгу и в этом кабинете, и на собраниях, и стыдили ее, и пробовали уговаривать, что она привыкла стоять вот так и, не возражая, покорно слушать все, что ей скажут. Да и что толку говорить, если все равно ничего не меняется в жизни от этих разговоров?

— Ко мне мать твоя заходила… — сказала наконец директриса. — Плакала…

Ольга чуть поморщилась — такое она тоже уже слышала.

— Не кривляйся! — директриса хлопнула ладошкой по столу. — Ты где сегодня всю ночь шлялась?

— Гуляла… — Ольга пожала плечами. — А что?

— Ничего! — от удара колечко слетело со стола, и директриса нагнулась за ним. Кофточка на спине выскользнула из–под юбки, открывая незагорелую молочно–белую кожу.

— Ничего! — надевая колечко на палец и успокаиваясь сразу, повторила она. — Но разврата здесь я не потерплю!

Ольга снова пожала плечами.

Откинувшись на спинку кресла и обхватив руками коленку, директриса, прищурившись, смотрела на нее. Перед нею стояла нерадивая уборщица, и зачем было держать ее, если желающих устроиться на эту работу хватало? Если бы не мать, давно надо было бы выгнать эту распутную девку, но мать работала сестрой–хозяйкой, а это…

— Ладно… — директриса порылась в стопке бумаг и вытащила отпечатанный на машинке листок. — Твоя мать просила, чтобы я отправила тебя учиться. Вот… Поедешь в культпросветучилище?

Ольга пожала плечами.

— Мне все равно… Если надо, поеду.

— Надо! — нахмурившись, сказала директриса. — Надо, милочка! Завтра и отчаливай!


Ольга и сама не думала, что она так привыкла к этим желтым корпусам зданий, к здешним аллеям, засыпанным желтыми иголками. Пока она стояла перед директрисой, то готова была согласиться на все, лишь бы поскорее кончился разговор, но вот вышла на улицу, и томительная грусть вечера, последнего вечера, охватила ее. Уже закончился ужин, на танцплощадке гремела музыка.

Ольга подумала было, что нужно бы собрать вещи, если она решила ехать, но не хотелось уходить от музыки, от нарядной людской суеты.

— Ольга! — услышала она и с готовностью обернулась на зовущий ее голос. Рядом стоял Евгений Александрович — отдыхающий, у которого недели две назад Ольга убирала в номере.

— Пошли к нам! — предложил он.

Ольга оглянулась на ярко освещенную танцплощадку, потом вздохнула и кивнула головой. Ей совсем не хотелось идти с Евгением Александровичем, но больше никто не звал ее…

В номере у Евгения Александровича, за столом, заставленным пустыми бутылками, сидел Павел. Ольга увидела его и сразу обрадовалась. Этот мужичок в кургузеньком пиджачке понравился ей, еще когда они шли с остановки автобуса по лесной тропинке. Что–то очень простое и надежное было в нем… Ольга улыбнулась, вспоминая, как дрожали его руки, когда он обнимал ее вчера ночью, когда так и не решился поцеловать.

— Пей! — сказал Павел и протянул грязный, захватанный пальцами стакан.

Улыбка погасла на Ольгиных губах. Что ж… Так часто бывало уже. что ее радость гасла, не найдя ответа… Бывало… Она взяла стакан. Осторожными глотками выпила вино.


Павел сидел у Евгения Александровича уже давно. Еще на ужине Евгений Александрович вытребовал у него десятку и скоро принес откуда–то дешевого яблочного вина. И, если проспавшись, Павел стыдился своей болтовни о том тайном, что было между ним и Ольгой, жалел, что разболтал, то сейчас, во втором хмелю, стыд этот погас, и ему казалось теперь, что во всем виновата сама Ольга. Было обидно, что Ольга не такая, связью с которой можно хвастаться, эта обида захлестывала его, и в ней пропадали другие мысли.

Когда Евгений Александрович вернулся назад с Ольгой, Павел уже ничего не различал во внезапно но. черневшем и сузившемся мире, ничего, кроме злобы… Во всем, во всем его стыде была виновата только она Ольга.

— Пей еще! — грубо сказал он и плеснул вина в мутный стакан.


— Ничего… — похвалил Евгений Александрович Ольгу, когда она поставила на стол пустой стакан. — Пьешь ничего…

Он налил себе и тоже выпил.

— Ну, что? — спросил он. — Мне пойти погулять, что ли?

Ольга опустила глаза.

Что ж… И это уже было много раз, и она знала, когда шла сюда, что так и будет. Жалко только, что так быстро… Искоса она взглянула на Павла. Тот сидел и сопел.

Пауза длилась неестественно долго.

«Ну! — хотелось закричать Ольге. — Ну, говорите же что–нибудь… Ну!»

— Посидите еще, — попросила Ольга, поворачиваясь к Евгению Александровичу. — Очень хорошо втроем.

Евгений Александрович покосился на недопитую бутылку — и было видно, как трудно ему уходить.

— Пойду! — сказал он, пересиливая себя. — Я вас снаружи на ключ закрою…

«Зачем? Зачем он говорит так? Не надо так, не надо! Так не получится ничего… Иначе… Ну, пожалуйста, иначе… Не так…» — лихорадочно запрыгало в Ольгиной голове.

— Зачем ключом? — пытаясь улыбнуться и свести все на шутку, спросила она. — Мы…

Слова застряли в ее горле — она увидела злое и бледное лицо Евгения Александровича.

— Зачем? — переспросил тот, распаляясь. — Чтобы не продинамила, вот зачем… А то вино сосешь, а как до дела, так и динамо крутить, да? — Евгений Александрович брезгливо поморщился. — Де–шев–ка!

И он нехорошо засмеялся.

Ольга, словно се ударили, инстинктивно потянулась к Павлу. Он, только он и мог сейчас исправить все.

— Пашенька! Что он говорит? — все еще надеясь на что–то, умоляюще закричала она. — Ну, скажи: он смеется, да? Ну, зачем он смеется так?!

— Слушай ты, дешевка! — угрожающе раздался за спиной голос Евгения Александровича. — Ты мне не води парня за нос…

Ольга побледнела. Но — нет! — не его голос испугал ее. С ужасом смотрела она на лицо Павла, на котором ничего не было, кроме похотливой ухмылки…

Отшатнувшись, Ольга вскочила. Глаза ее были широко раскрыты.

— За что? — одними губами, слова трудно шли из нее, прошептала она. — За что так?! Что я тебе сделала, кургузенький, что ты так, а?

Слезы закапали из ее глаз, но ей уже было все равно, ладонью — сверху вниз — она ударила Павла по лицу, по этой безвольной, похотливой ухмылке и выбежала из комнаты.

Павел вскочил. Этот удар словно бы отрезвил его. На мгновение хмельная темнота рассеялась, и снова стыдом пронзило Павла.

— Серега! — закричал Евгений Александрович. — Не трусь, Серега! Сейчас мы догоним ее! — Он схватил Павла под локоть и вытащил его из комнаты. — Давай! Шуруй по аллее, а я напрямик, по лесу, перехвачу, если ты не догонишь.


Ольга сидела на скамейке, сразу за поворотом аллеи и плакала. Павел увидел ее, и ему захотелось бежать куда угодно, чтобы только не видеть, как жалобно вздрагивают ее плечи. Вся решимость куда–то пропала, и он осторожно опустился на скамейку.

— Ну, что ты так, а? — растерянно спросил он. — Ну, вот… Нашла на что обижаться…

Ольга повернула к нему заплаканное лицо.

— Все! — закричала она. — Все такие! Что хотят от меня? Скажите: что–о?! Никто не говорит, а я все сделаю, только скажите что–о!

Она почти кричала, и Павел не знал, как ее успокоить. Он вытащил из кармана слипшиеся в комок конфеты и совал их в Ольгины руки.

— На! На! — голос его срывался. — Давай ешь, чего плакать–то… Ешь лучше…

Он как–то быстро протрезвел, и чужая, рвущаяся рядом боль жгла его. Ясно, до боли в глазах ясно видел теперь, что он наделал. Еще в комнате Евгения Александровича он злился, что она обманула его, что специально притворялась такой доверчивой и беззащитной там, в лесу, чтобы он мог выпятить грудь, думая, что охраняет ее, а на самом деле… Он думал так в комнате, и этот обман злил его, но сейчас подыскалось совсем другое объяснение. Ведь это–то умение сделать своего спутника сильным, это и была та радость, которую она пыталась подарить ему, а он, он затоптал эту радость…

Ольга еще кричала что–то, а потом неожиданно обхватила Павла руками за шею и уткнулась ему в грудь…


Уже давно кончились танцы и последние парочки разбрелись по всей территории дома отдыха, когда Павел подошел к корпусу, в котором жил.

На крылечке сидел Евгений Александрович и сосредоточенно настраивал приемник.

— Ну, — спросил он. — Догнал?

— Догнал… — хмуро ответил Павел.

— Что, опять продинамила? — голос Евгения Александровича был злым.

— Тебе–то какое дело! — ответил Павел и хотел пройти мимо, но Евгений Александрович схватил его за рукав.

— Ты куда?

— Спать! — Павел рывком высвободил руку и прошел в свою комнату. Евгений Александрович вошел следом за ним.

— У тебя выпить есть что–нибудь? — как ни в чем не бывало спросил он.

— Нет! — Павел стащил с себя пиджак и швырнул его на спинку стула.

— Что ж ты так? — в голосе Евгения Александровича послышалась обида. — Я стараюсь для тебя, а ты вином меня даже угостить не хочешь…

Павел чувствовал, если он начнет говорить, то опять сорвется. Он хлопнул дверью и вышел на улицу. Все, что только можно сделать плохого, этот человек уже сделал. В одной рубашке Павел быстро озяб, и пришлось вернуться назад.

Евгений Александрович, развалившись, сидел на стуле, а рядом, на полу, лежал пиджак Павла. Павел ничего не сказал. Подняв пиджак и встряхнув его, хотел уже повесить на вешалку, но что–то остановило его. Он сунул руку в карман. Он точно помнил, что там лежала последняя пятерка, что оставалась у него, кроме НЗ, который Павел пока и не вытаскивал из чемодана. Но сейчас пятерки в кармане уже не было. Павел быстро осмотрел и другие карманы, но и они были пусты.

— Что? — спросил за спиною Евгений Александрович. — Деньги потерял?

— Потерял! — резко ответил Павел, вспоминая, что он, подходя к крыльцу своего корпуса, останавливался, чтобы закурить, и, отыскивая спички в кармане, доставал и пятерку.

— Она небось и вытащила… С–сука…

— Она?! — обернувшись, переспросил Павел. — А не ты?

— Ну–ну! — вскакивая со стула, закричал Евгений Александрович. — Ты, знаешь, думай, что говоришь!

Он не стал дожидаться ответа Павла, быстро выскользнул в дверь.

Павлу было ясно, что Евгений Александрович и вытащил деньги. Впрочем, может быть, так было и лучше. Павел торопливо разделся и забрался в кровать. Уже засыпая, он вспомнил лицо Ольги и, забывая обо всем, улыбнулся.


Утром, сразу после завтрака, Павел сел на рейсовый автобус и отправился на станцию. Вернулся уже после обеда с огромным букетом цветов. Сразу прошел в свою комнату, поставил букет в пол–литровую банку с водой и отправился искать утюг.

Парень в джинсах был в комнате. Он лежал на кровати и читал книгу.

— Это ты куда? — поинтересовался он, когда Павел, стащив с себя брюки, принялся утюжить их.

— Надо… — неопределенно ответил Павел. Он хмурился — два дня пьянки не прошли бесследно для брюк. Штанины покрылись какими–то бурыми пятнами.

Парень с интересом взглянул на Павла.

— Ну, ты хват… — сказал он. — Не успел одну бабу сплавить, уже к другой пристраиваешься?

— Кого это я сплавил?

— Да ты что? — парень вытаращил глаза. — я про Ольгу говорю. Ты же к ней клеился.

Павел облизнул языком пересохшие губы.

— Она… уехала?

— А ты не знаешь, да? — удивился парень. — Ну, даешь… Я просто с ее подружкой гуляю, так сегодня мы провожать ее ходили. Она в город уехала…

Взгляд парня снова упал на цветы.

— Так это ей?! — спросил он.

Павел кивнул.

— Ну, извини. Я думал, ты все знаешь. Уехала она… Да ты что?! Ты влюбился, что ли?

Павел ничего не ответил.

— Влюбился… — усмехнулся парень. — По профсоюзной путевке влюбился. Да ты что? У тебя же дети, чудак ты человек.

И снова промолчал Павел. Сжав руками голову, он сидел на кровати. И только когда запахло паленым: забытый утюг прожег брюки, он встал, чтобы выдернуть шнур из розетки.


На следующий день, не дождавшись конца путевки, он уехал домой. Он заскучал по детям, и больше не мог ждать — ему нужно было увидеть их.

Он уехал, позабыв, что дети его в пионерском лагере, позабыв, что их нет в городе и, значит, увидеть их там он все равно не сможет.


Загрузка...