Мат красному королю

Ход шестой

«Беггарс-Руст» помещался в длинном приземистом здании, скорее похожем на сарай — то ли бывший амбар, то ли казарма. Но Поллинджер его переоборудовал и стало неплохо. Девять тысяч ушло у него на то, чтобы настелить паркетные полы, разбить новые дорожки на участке вокруг дома, проложить подъездную аллею среди густых зарослей лаврового дерева; провести водопровод и обеспечить водой четыре ванных комнаты, десять спален, две кухни, три бара и фонтан на солнечной лоджии над заросшим лилиями прудом; чтобы сломать стены, выровнять углы, поставить двери, заделать все щели, чтобы не проникала вода, не дуло, не сквозило и вообще ничто не доставляло никакого беспокойства. На все это ушло девять тысяч фунтов кредита, который Поллинджер все еще выплачивал.

Он был небольшого роста. Плечи торчали вперед, и, когда он шел, казалось, что он торопится поспеть за ними. А заводили они его в самые странные места. Поллинджер никогда ни перед чем не отступал. Если он натыкался на препятствие, то просто продолжал двигаться и проламывался сквозь стену. И пока вы пересчитываете кирпичи, его уже и след простыл. Он не был мягким человеком, но всегда оставался джентльменом и, насколько люди знали, был честен. Некоторые, впрочем, знали о нем совсем мало; они-то и были его друзьями.

Бишоп узнал все это в основном от мисс Горриндж, до остального дошел сам.

— Да, — сказал Поллинджер, — это скверно.

Они вели беседу об одном из членов клуба, о Брейне.

Сначала Поллинджер рассматривал свое массивное золотое кольцо с печаткой, потом повернулся к красному догорающему закату, наблюдая за его сиянием.

— Вы его знали? — спросил он Бишопа.

— Нет. И, как я понимаю, многое потерял.

— Да. Занятный он был мужик. Силен, словно бык, но и подвижен, понимаете? И молодой. Всего тридцать пять где-то. Слишком молод, чтобы умирать. Слишком много еще было в нем молодой, горячей крови. Мы все его очень жалеем. — Поллинджер отвел взгляд, на лбу его собрались морщины. — Я говорю о своей компании, о клубе. Я люблю их. Они любили его.

Он покачал головой, словно ему нечего было добавить к сказанному.

Бишоп подождал немного, потом спросил:

— Кажется, мисс Маршам приходит сюда ужинать? Я надеялся встретить ее сегодня.

— Да?

— Мы оба были на дознании, но я почувствовал, что ей хочется скорее уехать, после того, как все закончилось. И отложил нашу встречу на потом.

Поллинджер хмуро посмотрел на костюм Бишопа, оценил его в пять гиней и решил провести этого человека по дому, показать «Руст». Клуб нуждался в новых членах. Посещать его могли те, у кого имелись деньги. А нынче люди с деньгами принадлежат к породе пижонов, и Поллинджер сплел сеть в расчете на пижонов. Он сам ее изготовил. Она была сделана хитро и предназначалась для людей с прихотями: для тех, кому нелегко было найти удовлетворение своим желаниям в простом и суровом мире.

Вы хотите повеселиться в четыре утра в атмосфере старинного буколического жизненного уклада? Скажем, танцевать на поляне среди кустов роз в свете луны под звуки цыганской скрипки? Пить абсент, ирландский самогон, русскую водку, токайское вино высшего качества из старинных кубков или пастушеской бутыли, сделанной из тыквы? Сидеть, уютно устроившись в окружении очаровательных и совершенно нагих красавиц? Делать ставки в азартной игре?

Поллинджер может обеспечить вам эти простенькие удовольствия. Они дорого стоят, но зато вы становитесь членом клуба. Либо вообще тут не появитесь.

— У мисс Маршам заказан столик, — сказал Поллинджер. Он выпил с Бишопом в баре, взглянул на часы и предложил: — Могу показать вам заведение. У вас есть время?

— Да, согласен.

Подпольными здесь были только кабаре, казино и абсент. Все остальное работало легально. И все-таки Бишоп поверил мисс Горриндж на слово, что если бы полиция совершила налет на это заведение, то половина членов клуба угодила бы под суд, а Поллинджер попал бы за решетку.

Но владелец клуба явно не опасался полицейской облавы. Он был очень разборчив в выборе своих клиентов. Ими становились люди, которые предпочитали держаться в тени. Они просто хотели развлечься и готовы были за это платить. Конечно, может быть и так: кто-нибудь из них, допустим, в разговоре с приятным молодым студентом вдруг затронет тему азартных игр и тот его спросит, не приходилось ли ему бывать в «Беггарс-Руст» и играть там в рулетку. При этом обаятельный молодой человек окажется агентом Скотленд-Ярда.

Но Поллинджер не беспокоился. Когда-нибудь такое и впрямь случится. Люди есть люди. И говорят много лишнего в отсутствие своих адвокатов. Но волноваться из-за этого — все равно что опасаться, что когда-нибудь попадешь под машину или сломаешь шею, упав с лестницы. Это может произойти. В жизни всякое бывает, так что же — и не жить?

Кроме того, «Руст» был респектабельным клубом. Здесь не набивались тайком в маленькую комнату, чтобы смотреть порнуху, не баловались марихуаной, не содержали никаких отдельных, секретных апартаментов. Девушки из кабаре работали в поте лица и за хорошие деньги. На них можно было посмотреть, слегка потрогать, но ни одну нельзя было купить. Если вам требовались услуги такого рода, то приходить следовало не сюда, а на Лестер-Сквер. Здесь же был загородный клуб.

— Другого такого места на Британских островах быть не может, — сказал Бишоп.

— Должны быть несколько севернее, — предположил Поллинджер, — где начинаются промышленные районы. — Он был человеком практического склада. — Скажем, где-нибудь южнее для этого просто денег не хватит. Такие заведения там слишком дороги — и для вас, и для меня. А тут мы сами грибы выращиваем. Покупаем икру. В оранжереях у нас растут орхидеи. Мы собираем целебную дождевую воду, я сам придумал для этого систему. Женщины сюда приходят, чтобы развлечься, похудеть и похорошеть. Тридцать четыре фунта стерлингов у меня уходит в год только на лед — на лед, который кладут в напитки, а я отводил на такие расходы четверть этой суммы. Деньги тают!

Он вдруг ухмыльнулся, словно рассказывал смешную историю:

— Но это не беда! Зато большую часть времени мы счастливы. — Он кивнул Бишопу и оставил его, не сказав больше ни слова.

Софи пришла без пятнадцати семь, одна. Она ответила на приветствие Бишопа.

— Ваша секретарша говорила мне, что вы, возможно, заглянете сюда, — сказала она, когда Бишоп представился. — Мы разговаривали с ней возле ратуши.

Они обменялись рукопожатием. Софи не улыбнулась, вид у нее был отрешенный.

— Хотите аперитив? — предложил Бишоп.

— Да, спасибо.

Они направились в бар на лоджии. Длинное зеркало, мимо которого они шли, на миг красиво поймало ее лицо в свою рамку. На Софи было черное платье для коктейлей с отделкой из серебряной парчи; короткая юбка разлетелась веером, когда она повернулась:

— Я сегодня весь день мучилась. Наверное, мне следовало дать показания на дознании.

В ее тоне не чувствовалось напряжения. В нем не было и следа той тихой экзальтации, которая звучала в голосе Мелоди. Ее голос был ясным, спокойным и бесстрастным, как фонограмма.

— Показания о чем? — спросил Бишоп. Он заказал коктейль «дюбоне».

— Ну, полагаю, ничего такого существенного. Я просто ждала, что меня вызовут, поэтому и сидела там. — И нисколько не меняя тона, Софи продолжила: — А вы друг Мелоди Карр?

— Мы виделись один раз, в обществе.

— Вы знали ее до крушения?

— Нет.

Они не торопясь пили аперитив.

— А Дэвида? Его вы тоже не знали?

— Нет, не знал.

Бишоп прятался за этими короткими ответами. Он намеревался сам вести разговор; сначала осторожно начать с малосущественного, а потом уж спросить о том, что его интересовало больше всего. Но Софи взяла инициативу в свои руки. Видно, тоже хотела что-то узнать. Интересно, что именно, раздумывал он.

— А мы с вами раньше не встречались? — Она смотрела прямо ему в лицо. У нее были серо-зеленые глаза. — У меня такое ощущение, что я вас знаю.

— Нет, мы видимся впервые. Но я думаю, еще не поздно познакомиться.

Повернув голову, Софи остановила взгляд на фонтане. Вода струей била вверх, потом загибалась и падала, разбиваясь о зеленый мрамор. Брызги летели на листья папоротника, которые дрожали и кренились под тяжестью капель. Бишоп заметил, как изменились глаза Софи; они словно утратили всякое выражение. Она уже не видела фонтана, задумавшись о чем-то далеком. Или о ком-то, может о Брейне.

Бишоп молчал. Ему хотелось рассмотреть Софи получше. У нее был тонкий, изящный профиль с детским носом и широкими скулами. Губы неяркие, небольшой заостренный подбородок говорил об упрямстве. Волосы отливали ярким золотым блеском на черном фоне воротника, но цвет их был натуральным.

Софи казалась слишком изящной, во многих отношениях слишком тонкой, чтобы соответствовать такому мужчине, как Брейн, составить с ним пару. Однако ничто в ней не производило впечатления хрупкости; черты лица и фигура ее были миниатюрными, но в них ощущалась сила.

— Вы чуть не погибли, так ведь?

Она внезапно взглянула на него, задав вопрос, и застигла врасплох.

— Да нет, я бы не сказал…

— Но еще ярд в вашем направлении… если верить той схеме, которую нам давали в суде.

Бишоп пожал плечами.

— В наше время мы все живем на грани… согласно статистике.

— По вашему мнению, это действительно был несчастный случай?

Он посмотрел в свой стакан.

— Мои показания в суде были абсолютно искренни.

— Да, конечно. — Через минуту она медленно сказала: — Вы знаете, что мы собирались пожениться? В Париже.

— Кажется, я слышал, что…

— Вам сказала Мелоди?

Вопрос был задан поспешно. Бишоп ответил:

— Нет.

И опять медленно Софи произнесла:

— Он обещал, что на следующий день будет со мной на «Золотой стреле».[11] — Рот ее упрямо сжался. — Вот как бывает.

— Не перестаю восхищаться вашей выдержкой. Потрясение, должно быть, было сильным.

— В некотором отношении, да. Но с другой стороны, я почувствовала и какое-то облегчение.

Мысли Бишопа приняли новое направление. У Мелоди «все пело внутри». Мелоди не любила Брейна; она вообще никогда никого не любила. В ее мире не было места для двоих. А вот Софи собиралась за Брейна замуж… и его смерть вдруг стала для нее облегчением?

— Вы хотите сказать, — осторожно произнес Бишоп, — что ожидали: он рано или поздно разобьется?

— Не совсем, — Софи смотрела на виноградную лозу, поднимающуюся по ажурной сетке, идущей вдоль стен. Но не видела ее так же, как и все остальное, на что бы ни смотрели ее глаза. — Дэвид был из тех людей, рядом с которыми тебя будто подхватывает какой-то вихрь и увлекает за собой. Словно стремительно мчишься в гоночном автомобиле. Это доставляет наслаждение, ты все время в экстазе, просто шалеешь от большой скорости. Но иногда возникает желание остановиться, выйти, почувствовать твердую землю под ногами, послушать тишину.

Голос ее смолк. Брызги фонтана разлетались в ломком музыкальном ритме, словно какой-то таинственный оркестр вечно настраивал инструменты. Две очень привлекательные женщины, думал Бишоп, и обе рады, что Брейн умер. А сколько их еще испытывают такие же чувства? У Брейна ведь были и другие женщины. И сколько мужчин, пылающих любовью к Мелоди, мужчин, подобных Струве? Сколько вообще людей радовалось этой смерти?

Некоторых можно найти здесь, в «Беггарс-Руст».

«Он был слишком молод, чтобы умирать. Мы все его очень жалеем. Я имею в виду нашу компанию — членов клуба. Я люблю их. Они любили его».

Но два члена клуба явно радовались гибели Брейна. Струве был третьим. Кто еще? Бишопу стало жаль погибшего. Друзей у него было немало, но многие из них, видно, тайно желали ему смерти. Возможно, Бишоп вообще единственный в мире человек, который чувствует сожаление по этому поводу. Он понимал, что знай он Брейна так же хорошо, как остальные, чувство жалости, вероятно, пропало бы; или даже просто не возникло.

Внезапно ему захотелось побольше узнать о Дэвиде Артуре Брейне, «который сам высек молнию для себя, гнева Господня ему было мало». Душа его была загублена слишком рано: Брейну было всего тридцать пять лет. Может, он не нашел себя потому, что двигался чересчур быстро?

Бишоп не сразу проникся сочувствием к человеку, который напился пьяным и помчался сломя голову на машине. Ведь серый «роллс-ройс» тоже чуть не разбился. Софи права: еще ярд, и показатель смертности на Нолл-Хилл в ту ночь удвоился бы. Брейн мог сбить еще кого-нибудь, кто шел по дороге, — скажем, полисмена или проститутку. Бешеная гонка на «вентуре» была смертоносной; и в том, что никто больше не пострадал, была своя справедливость.

Но существовала еще точка зрения Брейна. Он выпил свой последний стакан виски, сел в машину и отправился в последний путь… Когда началась его смерть? Когда колеса заскользили по мокрой дороге: несколько дней назад или на год раньше, когда он познакомился с Мелоди?

Теперь Брейн мертв. И хоть кто-то печалится?

— Должно быть, это звучит жестоко, — произнес нежный голос Софи.

— Говорить, что для вас это облегчение?

Она кивнула.

Бишоп допил аперитив.

— Зато сказано честно. А вы верили, что он будет с вами на «Золотой стреле» на следующий день?

— Вас, наверное, не удивило, если бы я ответила, что не верила, — сказала Софи. — Но это не так. Я верила. Я… была здесь в ту ночь. Я не знала, где Дэвид, пока не позвонила Мелоди. Я как раз говорила с Поллинджером, когда он отвечал на телефонный звонок. Он передал мне, что Дэвид и Мелоди едут сюда от нее. До того момента я верила обещаниям Дэвида. Но когда Том положил телефонную трубку, я словно увидела, как поезд отправляется без нас…

— Брейн давал обещания больше не встречаться с ней?

— Как вы догадались?

— Вы упомянули о его обещаниях. Это мне показалось наиболее вероятным.

Несколько минут Софи сидела молча. Бишоп нажал кнопку на стене. Пришел официант, принял у них заказ, и только после этого они возобновили разговор.

— Не так давно вы спросили меня, уверен ли я, что это был несчастный случай. Почему?

Софи на минуту задумалась и вдруг зябко повела плечами.

— Не знаю. Давайте не будем больше говорить об этом.

Бишоп легко согласился:

— Давайте.

Он предложил Софи сигарету, но она покачала головой:

— Спасибо, не курю. А вы можете курить.

— Я курю трубку. А сигареты ношу для друзей. — Когда официант принес им напитки, Бишоп спросил: — Вы сегодня собираетесь вернуться в город?

— Не знаю точно. Я в несколько расстроенных чувствах. А вы уезжаете?

— Да, я не принадлежу к числу членов клуба.

— Хотите, я вас представлю?

— Пожалуй, да, спасибо. Мне понравился Поллинджер. Перед самым вашим приходом он провел меня, показал заведение.

— Все, что здесь есть?

— Я понял, что да.

Софи отпила из бокала.

— Но вы поужинаете тут, прежде чем ехать?

— Да.

— Тогда приглашаю за свой столик.

— Правда?

— Я не люблю ужинать в одиночестве. У меня есть здесь друзья, но сегодня они будут меня сторониться: расспросы о погибших возлюбленных вызывают слезы. Не подумайте, что я стараюсь очернить их. Просто, если они увидят меня одну, то не захотят тревожить.

Впервые она улыбнулась.

— К тому же мне нравится разговаривать с вами. У меня такое ощущение, что вы не истолкуете превратно то, что я скажу. Все поймете правильно. И это приятное ощущение.

— Будто разговариваешь сам с собой.

— Нет, скорее с другом. Я ни с кем не говорила о Дэвиде после того, как это случилось. Не знаю, что меня заставило говорить о нем сегодня. Но поговорив о нем, я почувствовала себя лучше. — Она обхватила бокал обеими руками и продолжила, не глядя на Бишопа: — Часто вам плачутся в жилетку люди, которых вы даже не знаете?

— Иногда бывает.

— И вы не возражаете?

— Мне нравится это.

— Вы что же, так любопытны?

— Мне это интересно.

— Что вы делаете? Чем занимаетесь?

— Чтобы жить?

— Да.

— Ем. Я нахожу это крайне необходимым.

— Простите. Давайте пойдем в зал.

— Я не пытался уйти от ответа. Просто потребовалось бы много времени, чтобы объяснить, чем я занимаюсь.

Софи встала.

— Здесь хорошо кормят, — сказала она.

— И вы не потеряли аппетита?

Софи посмотрела ему прямо в глаза и проговорила с едва заметной улыбкой:

— Позвольте мне снова быть честной — нет.

Во время ужина оба ни слова не сказали больше ни об аварии, ни о расследовании, ни о Брейне. Софи уже не предпринимала теперь никаких попыток в этом направлении. И Бишоп остался в недоумении, не понимая, что же все-таки она хотела узнать от него. Только один вопрос Софи заставил его задуматься. Она интересовалась, считает ли он, что это действительно несчастный случай.

И в его голове сидел тот же самый вопрос: считает ли она, что произошел несчастный случай?