Майор, спеши меня любить

10. Федя вам не Миша

— Одевайся.

Громобой пронзительно смотрит, и меня пробирает. Одеваться в смысле? За окном ужасная погода и все еще хочу спать после бессонной ночи, куда Миша собирается меня везти. Перебираю ногами, как стреноженная лошадь. От растерянности опускаю руки, я их почти не контролирую. Повисают безвольными плетьми вдоль тела.

А если Михаил решил избавиться от докуки? То есть от меня. Зажмуриваюсь от предстоящей жести. Обреченно понимаю: зачем ему со мной возиться. В голове скачут мысли, как сбежать по дороге. Может удастся ослабить внимание и смотаться. Я должна что-то выдумать, потому что в прямом смысле парализует — не хочу туда. Не хочу.

— Слишком громко думаешь, Ян.

А? Поднимаю голову. Внимательный взгляд проникает за пазуху. Громобой разделывает под орех, я аж сжимаюсь.

— Ян.

— Ты же не отдашь меня?

Вырывается неосознанно. На данный момент очень важно понимать, решится слить докуку или нет. Напряженно выдыхаю воздух, скрещиваю взгляды с нерушимой скалой и требовательно вопрошаю. Моя наглая требовательность от великого страха. Придумываю на ходу, что пообещать, если не захочет.

— Одевайся, — спокойно говорит. — Пока ты со мной, бояться нечего.

— Михаил, — срываюсь в след за ним, беру за руку.

Обхватываю большую ладонь и будто на твердую стену натыкаюсь с размаха. Торможу на максималках, но токового контакта не избежать. Замираем на миг, укутываясь в пелену, пеленгуем друг друга. И я проваливаюсь.

Пол из-под ног ускользает. Плывет. Стопами ярко ощущаю, как плавится ламинат. Это невозможно. Миша действует на меня, как огнедышащий дракон. Сам того не понимая, растворяет до микрочастиц.

Громобой медленно вытягивает свою лапу, мои кисти повисают в воздухе. Остаюсь пустой, будто лишаюсь вселенской опоры. Что за чертовщина, м? Вздрагиваю. За такое слово Никодим выпорол бы меня розгами, как случалось, когда оступалась по его мнению. Стряхиваю с себя морок прошлого, опираюсь о стену.

— Обувайся, Ян.

Дрожа, всовываю мгновенно вспотевшие ноги в ботинки. Шнуровать не могу, запутываюсь. Поддеваю ленты, сую за отвороты берцев.

— Идем.

Миша как обычный человек слова не произносит. Громобой их роняет. Тяжело и гулко.

Молча выходим из квартиры. Он прощелкивает замок. Звук раздается по подъезду эхом, которое назойливым скрежетом остается в ушах, вызывая воспоминания.

— Наказана!

— Выпусти меня. Вы не имеете никакого права меня здесь удерживать, — ору, как резанная.

Обдираю длинные стилеты, размазываю яркие стрелки по векам, молочу кулаками, что есть силы. Страшно! Где Ядвига? Где все? Они обещали, что все будет нормально.

— Не беснуйся, болезная. Смирись. Возьми одёжу. Сыми срам, что на тебе, грязная твоя душа.

В дыру просовывают грубые вещи. Юбка до пят, страшная кофта и платок. Жилетка ватная!

— Не буду тряпье это носить. Верните дубленку!

— Будешь, — ухмыляется бородач. — Еще как будешь. Никодим из тебя дурь-то выколотит. Сестра предупредила … А, ладно, — машет рукой, спешно удаляется.

Ржавая щеколда с визгом проезжает по двери.

Как замороженная ступаю по снегу. Скрипит.

Юматов сажает меня рядом с собой. Куда-то везет, мне становится все равно. Жизнь расплывается, и воля уходит. На смену приходит ненавистное равнодушие. Ненавижу чувство безразличия, только бороться сейчас с апатией смерти подобно. Ноги такие слабые, руки безвольные, голова пустая.

Мы едем недолго. Пока Михаил паркуется, собирает мелочи на по машине, рассматриваю здание. Серое, неприметное и страшное. Из веселого только тисненые буквы на табличке. Миша тут работает.

Пришла пора платить за гостеприимство, так?

Голова падает на грудь. Ну я же взрослая, понимаю, что сама у него осталась, сама просила помочь. Громобой не может просто так держать меня, тем более при тех обстоятельствах, когда обнаружил.

Молча выхожу из автомобиля.

— Идем.

— Миша, — торможу, потому что замыкает.

Упираюсь пятками. Сжимаю рукав Юматова изо всех доступных сил. Ищу его взгляд, впиваюсь. Всем видом немо кричу «пожалуйста»!

А что значит это «пожалуйста» я и сама не знаю.

— Не бойся, Ян. Так надо. Иначе не смогу помочь. Считай, что выполняю свою работу.

Спокойно говорит. Весомо.

Он прав, да. Но в очередной раз хочу убежать. Не надо ему знать! Больше всего не желаю открытия брезгливой правды. Я грязная. Грязная! Он же станет презирать меня. И все тайны моей семьи всплывут. Как на отце отразиться? Пусть он в коме, но есть же надежда, иначе не держали бы столько на аппаратах.

— Яна.

Строго смотрит в глаза. Бегло осматриваюсь, неожиданно для нас обоих совершаю дикий отчаянный рывок. Миша мгновенно перехватывает ускользающую ладонь, крепко притискивает, гневно прикрикивая.

— Что творишь? Не понимаешь, что по краю ходишь? Тебя ищут. Куда бежать собралась и далеко ли?

Да … Да … Надо идти.

— Ладно, — шепчу. — Веди.

— Тихо. Тихо, Ян. Ведут под конвоем. Тебя не за что. Так ведь?

Голос Юматова чужой. Покорно свесив голову, невольно подстраиваюсь под широкий шаг. Пропускаю, как он здоровается с кем-то, не слышу, что отвечает им. Усиленно рассматриваю под ногами темно-серый линолеум или таращусь на ботинки Михаила.

Заходим в кабинет. Там уже сидит его брат, как понимаю. Миша здоровается с ним. Крепкий мужчина цепко и цинично разглядывает нас нисколько не смущаясь. Он даже не старается скрыть неприязнь. Всем своим видом демонстрирует.

— Мих, тебя Антонович ждет. Это захвати, — хлопает по толстой папке.

— Угу, — косится на меня, — минуту. Ян, это Федор. Поговори с ним, как со мной. Я скоро вернусь. Будет хамить, скажешь.

Федор язвительно усмехается. Юматов осекает хмурым взглядом, на что тот смыкает челюсти, открыто и нагло таращится в ответ. Какой же он неприятный. Миша что-то ему еще говорит, не слушаю. Отхожу к окну, обозреваю унылый пейзаж. Серые горки снега, урны и лавочки.

— Садись, Одинцова.

Молча занимаю стул, на который указывает.

— Меня зовут Федор Иванович Юматов. Я проведу с вами беседу, пока Михаил Иванович Юматов отсутствует. Задам несколько вопросов, на которые рекомендую предельно честно отвечать. Ясно?

— Да.

— Как и при каких обстоятельствах ты попала в общину Никодима.

Взрывает. Так всегда спрашивать начинали те самые. Один в один. Растущее сопротивление внутри становится слишком осязаемым, сдерживаться больше не в силах.

— А что? — прищуриваюсь, скрещивая руки. — Сначала имя, фамилию, дату рождения спрашивать не станете? Разве не с этого начинается допрос?

Федор откидывается в кресле и проникновенно удовлетворенно выдыхает.

— А я смотрю ты знакома с процедурой, да? Много раз за жопу брали? Должен предупредить, все пойдет не так, как ты ожидаешь, Яна.