Майор, спеши меня любить

Эпилог

Пару месяцев спустя.

Просыпаюсь от солнечного света. Тянусь, жмурюсь как сытый кот. Такой кайф не передать словами. Да еще и отпуск. Огонь!

Подтягиваюсь локтях, заспано ищу взглядом Яну. Прислушиваюсь. Из кухни доносится тихая мелодия. Она часто ставит, когда готовит. Вот рай, а не жизнь. Взялась каждое утро мне завтрак готовить. То блинчиков намутит, то брускетов наваяет. Я не прошу, конечно. По мне нет ничего слаще, когда просыпаюсь и ее вертлявую попку к себе ближе прижимаю. Люблю, когда она сонная. Такая сладенькая, аж в груди спирает.

Улыбаюсь как дурак, разглядываю потолок. Люблю ее. Так люблю, что сам себе поверить не могу, что Яна со мной. Нежнятина моя, девочка золотая, самая родная, самая-самая.

Запахи кружат голову. Что-то подпевает там хрустальным голоском. Сматываюсь в ванну, быстро привожу себя в порядок. Натягиваю лишь штаны, майку не ищу. Дома же. Можно и так.

Направляюсь туда, где соблазнительница ходит. Прижимаюсь плечом к косяку, скрещиваю руки. Босая, в моей футболке. Упрямо отказывается надевать свою одежду. Хотя забил полный шкаф. Обожает, как сама говорит, громобоевские майки. Я не против.

Трет ножку о ножку. Залипаю. Я фанат Янкиного тела. Самый ярый! Переворачивая последний блинчик, шипит, сует пальчик в ротик. Тихо подкрадываюсь, перегибаюсь, выключая конфорку. Не пугается. Знает обретенные недавно привычки, выучила. Откидывает голову мне на грудь, звонко хохочет.

Зарываюсь в шейку, целую. Бормочу с добрым утром, а сам сажаю на стол и жадно руками под футболкой шарю. Будто не было вчера ничего. Ведь уснули поздно. Но я так плотно сижу на своей синеглазой чистейшей «дури», что все время мало.

— Любимая моя, — ошалело зацеловываю. — Моя Яночка. Моя!

— Твоя, — присасывается пиявкой ненасытной. Окончательно проваливаюсь в сироп. Пах тянет, сводит спазмом. Раскрываю бёдра малышки, плавно вклиниваюсь. Сминаю майку, задираю выше. Подставляется, ластится. — Люблю тебя.

— М-м-м, очуметь можно.

Прижимаюсь сильнее. Нагло лезу в трусики, стаскиваю. Руки Яны уже шарят в моих штанах. Двигаюсь вперед, даю полный доступ. Сносит одномоментно. Не успевает провести пальчиком по налитой головке, как отталкиваю нетерпеливо ладошку и врываюсь в тесную влажность.

Она течет для меня. Для меня!

— Что ж ты такая … — с невыносимым кайфом выдвигаю. — Как тебя не любить, — двигаюсь, ловлю небывалое удовольствие. Никак не привыкну.

— А ты люби, Миш, — прямо в губы шепчет. — Люби всегда.

— Не представляешь насколько … а-а-а … — теряю тормоза. — Насколько «всегда». Это даже выше.

Толкаюсь глубже.

— Ай, — закатывает глаза. — Еще раз так.

— Вот так? — еще глубже тараню.

— Да! — кричит.

Обожаю, когда не сдерживается. Ловлю взгляд и все. Тормоза улетают. Срываюсь в жесткий, но такой желанный по чувствам трах, что стол юзает туда-сюда. Похрен. Там и так за это время дыры почти протерты. Стол на кухне наше любимое место.

По спине кипяток и пот льется, чувствую, как в паху разливается дрожь. Яна сжимается все чаще, дышит прерывисто и сипло. Как бы не хотелось, замедляюсь. Хватаю и снова к груди прижимаю, оставаясь в ней.

— Ян, пойдешь за меня замуж?

Медленно-медленно пытаю, а она вот-вот уже …

Шантаж? Да!

— Миша! — предостерегающе.

Острые ноготочки впиваются в задницу. Прорезают кожу, она нетерпеливо рычит, и сама начинает двигаться. Напитываюсь ее удовольствием, как привязанный смотрю, она кончает. Сжимает мой член, скользит, омывает обильными соками. Да моя ты … Моя!

Догоняюсь в три толчка. И пока отсыхаю, навалившись на Яну, она находит моё ухо и шепчет.

— Пойду, Миш. Знаешь почему?

Мотаю головой, зарывшись в ее грудь. Снова улыбаюсь, как идиот.

— Ты мой, Миш. Я всегда знала, что тебя встречу.

— Точно? — прищуриваюсь.

— Точно! Блинчики будешь?

Неделю спустя.

— Федь, отпустят эту тварину, да?

Нервно ломаю карандаш в руках.

— Отпустят. Нет на нее ничего, Миш, — мрачно гудит брат. — Отец если только …

— Больше не пойду, — отрубаю.

— Слушай, ну на хрена тебе она? Пусть идет, куда хочет. Отец Янки все равно умер, не приходя в сознание. Кстати, как она отреагировала?

— Никак. Поплакала день и успокоилась. Плакала по тому папе, что раньше был. А то, что с ним стало, — задумываюсь. — Знаешь, как отец Одинцов полное дерьмо. Не нужна дочь была. Докука. Поэтому и отдал в руки Ядвиге. Он и не особо парился, пока с Яниной матерью в браке был. Баб было море. А потом темные делишки, не те люди появились в жизни. Короче, махровый эгоист и махинатор. Он что от Яниной матери гулял, что от придурочной Ядвиги. Как я понял был в курсе секты. Его все устраивало.

— Чудо, а не папаши. Что сказать здесь, — пожимает плечами. — Там рвут и мечут, — показывает на верх. — Просрали деньги на хрен знам кого, еще и покровители пиджачные были. Каша заварилась, шо пиздец.

— Мне наплевать, кого и как там, — повторяю жест, — раскатают. Главное, что проверки пошли неслабые. Мы свое дело сделали. Но Ядвигу все равно достану. Есть пара наметок.

— Ага. Ты хоть в отпуске. А че ты приперся-то? — спохватывается.

— Ты занят?

— Да все. Разгрузился.

— Пошли кольца выбирать и костюмы. Женюсь я, Федь.

— Эт дело хорошее. Я потом к вам, — торопливо собирается. — Че там? Блины есть или опять все сожрал?

Несколько лет спустя.

— Да слезь ты с крестного!

Шумлю на Нику. Она с Феди не слезает. Вот и теперь обхватила его за уши и пищит.

— Мое! Не слезу.

Федя шутливо прячет Нику за спиной и шепчет ей, что никому не отдаст. Такой у нас крестный. Другое дело, что он из нашей дочки сорванца делает, ну ничего. Знаете какие у нас игрушки? Пистолеты и гранатометы. Куклы — на фиг!

Она его обожает. Не так, как папу, но все же.

Миша в саду жарит мясо. Любуюсь мужем через окно. Какой он у меня. Все у нас хорошо, я самая счастливая. Не выдержав, несусь к нему.

— Федя, побудь с Никой, — торопливо говорю.

— Эй, ты там не очень беги, — беспокойно выкрикивает, отвлекаясь от Ники. — Ян! Шестой месяц, ты че?!

— Ладно, — отмахиваюсь.

Надо срочно его женить. А то я замучилась, с двух сторон приказывают себя беречь. Вру. С трех. Там еще их отец подбавился. Правда у меня от его взгляда мурашки по коже, но нормальный оказался мужик. Я так ему благодарна, что мачеха не просто отделалась легким испугом. Все же достал ее Миша, хоть и с помощью влиятельного родственника. Пусть посидит, подумает. Благо времени у нее будет теперь достаточно.

— Товарищ майор, разрешите обратиться, — обнимаю со спины.

Муж замирает. Втыкаюсь в его лопатки, дышу им. Как я люблю эти мгновения.

— Обращайтесь, — слышу, как улыбается.

— Спешите меня любить. Очень хочется. Разлука даже на полчаса невыносима.

Бросает все. Подхватывает на руки. Так смотрит, что сердце щемить начинает.

— Я спешу тебя любить всегда. Ты моя самая-самая, Ян.

— Правда?

— Ну, конечно. Ты все знаешь сама.

— Знаю, Громобой.

Щурится.

— Это знак? Почему снова Громобой?

— Уймись! — смеюсь. — У нас гости.

Обнимаемся и замираем, ловим минуты радужного счастья.

— Как там мой сынок?

— Толкается, — вздыхаю. — весь в тебя.

Миша опускается на колени, складывает руки рупором и говорит, чтобы наш егоза не сильно боксировал.

Нет, ну Юматов мой просто чудо.

— Накрываем? — озабочено бросаю взгляд на часы. — Скоро придут твои.

— Давай.

В две руки сервируем стол в раскидистой беседке. Пока перекладываем истекающее соком мясо на блюдо, приезжает отец и мать Юматовых.

Да. Семья наладила отношения. Все хорошо. Никаких больше подводных камней.

Кому как ни мне знать, что такое не общаться с самыми близкими. Я поклялась, что у меня так не будет. В тайне поехала к отцу Миши и убедила его, что его дети самые-самые. Такие дела.

Обвожу взглядом всех за столом. Поднимаю лицо к небу и вдыхаю полной грудью.

Небо! Спасибо тебе за все!

Конец.