Майор, спеши меня любить

6. Громобой

Роняю ложку, когда замечаю Громобоя.

— Простите, я тут по хозяйству. Не против?

В горле, как всегда, пересыхает. Я боюсь его. Точнее, стесняюсь. Зажимаюсь, как пружина. Дергаю низ огромной футболки к коленкам, прикрываю бедра.

Как же так вышло. Не ожидала, что Михаил придет. То есть это его дом, просто … Он так тихо зашел и вообще. Мучительно краснею и сжимаю пальцы. Не слишком ли нагло расхозяйничалась тут. Вдруг ему не понравится. Робко поглядываю на Михаила.

Юматов скалой возвышается. Боже, какой же он огромный. Ну курган, а не человек. Кедр неохватный. И я тут свечу майкой и голыми ногами. Ужас. Ужас! Какой стыд.

Переминаюсь с пятки на носок, отворачиваюсь. Если убегу в комнату, скажет дурочка, да?

— Нет, — бесстрастно пожимает огромными плечами. — Покормишь, буду благодарен. Тебе лучше уже? — добавляет между прочим.

Покормить … Да что со мной, человек есть хочет. Хотя у Миши вид, будто он может сожрать и меня вместе с салатом, который стругаю. Вот! Уже «Мишей» называю. Сумасшедшая!

Голова кругом идет. Шатает от переживания из стороны в сторону.

Юматов сбрасывает растянутый свитер прямо на диванчик. Как кольчуга … Я могу таким вместо одеяла укрываться. Идет ко мне. Отодвигает жестом, не дотрагивается. Моет руки в раковине, а я мямлю.

— Да. Спасибо. Доктор ваш творит чудеса.

— Угу, — обжигает взглядом.

Глаза — утонуть можно. Черные-черные омуты, так и тянут в глубь. В обморочном состоянии умудряюсь заметить какие у него темные густые ресницы. Длинные и изогнутые. Обалдеть.

Сушит руки полотенцем и снова смотрит. Ресницы медленно-медленно падают. А потом опять опаляет, как радиоактивными лучами вспарывает нутро. Да что ж такое!

Что он так смотрит? Зачем?

— Суп? — выдавливаю из себя писк.

— Какой?

Бровь летит вверх.

— С фрикадельками. Взяла немного мяса, порубила мелко. Ничего?

А если он против? Может Громобою неприятно, что я трогаю все руками. И вообще самовольничаю. Готова заплакать от переживаний. В волнении кусаю губы, едва сдерживаюсь.

Я не понимаю. Как мне разгадать Михаила, не знаю. Он непроницаемый. Ничего нельзя понять, ни одной живой эмоции.

— Нет, — спокойно и взвешенно говорит. И чуть мягче добавляет. — Все хорошо, Ян. Только готовить столько не надо было. Ты болеешь еще.

Немного стыдно, что подумала о нем так. Это всего лишь забота. Я не знаю, уже забыла, как это, когда о тебе хотя бы немножечко переживают, совсем капельку. Пусть даже из-за вынужденного гостеприимства.

Чуть заметно улыбается. Совсем немного, совсем крошечку, но улыбается. Из вежливости, конечно. Мне так жарко, так липко становится. Чувствую себя не очень, да. Но если только лежать, можно тронуться. Я и так бока протерла.

— А чем мне еще заниматься? Отдыхать не хочется. Мне лучше.

— Сама ела?

Неожиданно трогает лоб. Непроизвольно вздрагиваю. Прохладная рука касается воспаленной волнением кожи. Хмурится.

— Не успела. Только собиралась.

— Давай вместе.

С ним? Ошарашенно моргаю. Мне уже давно не дозволялось есть с мужчиной вместе. Только после. Но то было в прошлой жизни. Туда я больше не вернусь. Сделаю все, чтобы навсегда забыть о Покровке.

— Хорошо.

Открывает шкаф, берет пару тарелок и ложки. Пока режет хлеб, то и дело бросает взгляды. Задумчивый, суровый.

Дрожащими руками разливаю первое. Несу на стол, чтобы не расплескать, сгибаюсь корпусом вперед. Спина полыхает. Ноги сгорают. Надо найти предлог и одеться. Немедленно. Бормочу, что сейчас приду и быстро переодеваюсь. Ну вот, теперь стало легче.

Сажусь напротив.

Он глаз не сводит. Об мои щеки уже можно бумаги поджигать. Полыхнет дай Боже.

— М-м, вкусно, — пробует первую ложку.

Краснею, как девочка малолетняя. И приятно, и смущает.

— Спасибо, Михаил. Мне приятно, что угодила вам.

— Можно на «ты». Я же не кусаюсь.

— Неудобно как-то.

— Я не такой старый, Ян. Всего лишь к тридцатке приближаюсь.

— Я не говорила так.

Опять взглядом своим пропарывает до костей.

Нравится что ли меня смущать? Вскакиваю со стула, цепляюсь резинкой за витиеватую штуку. Штаны неприлично опускаются. Тащу вниз и пищу от шока. Почти до трусиков оголилась.

Михаил неотрывно смотрит на голую кожу. Не мигая. Потом встает и выпутывает из плена коварного стула. Я одергиваю футболку, клянусь себе, что больше никогда не посмею щеголять в таком виде перед мужчиной. В паранджу буду наряжаться.

Досадно до слез.

Только еще больше смущает, что Миша стоит и не отходит. Его тепло так жарит, что у меня опять температура поднимается. Она не проходила, но сейчас шкалит запредельно. Кровь уже кипит, начинает сворачиваться.

Он такой огромный, а я такая маленькая.

Ой. Ой-ой-ой!

Громобой стоит вплотную. Своими плечами его груди касаюсь. Это так странно и почти страшно. Мозгами понимаю, что он не тронет, но все равно переживаю.

Если бы не ужасные случаи в моей жизни, когда люди казались такими надежными, добрыми и почти родными так не поступали, то может вела бы себя совсем по-другому.

Мои глаза размером с приличный воздушный шар, видимо. Хлопаю ресницами, кусаю губы, осторожно выпутываюсь из рук.

— Не парься, — хрипло сообщает.

Тут же разворачивается и спешно выходит из кухни.

Ба-бах! Хлопает дверь. Вздрагиваю.

Да что ж я такой урод-то? Люди в одном помещение со мной находиться не могут. Всех я бешу и раздражаю.

Заношу тарелку над раковиной. Есть не хочется больше. И еду выбрасывать нельзя. Вдруг ее завтра не будет, как случалось уже много раз. Пока думаю, в углу раковины материализуется мохнатый комок. В ужасе распахиваю глаза. И ору! Во всю силу легких.