Майор, спеши меня любить

33. Тебя одну

В домике никого. На задних замечаю, сейчас все плывет, кроме Яны никого не вижу. Разрывает от эмоций, в который раз плющит, не до конца доходит, что могу такое ощущать. Раскопала девочка во мне, разбила броню накрепко, вытащила живое и пульсирующее наружу.

Так и не понял, как подскочил к ней. В себя прихожу окончательно от прикосновения. Яна такая тонкая, хрупкая, худенькая-худенькая.

— Ян, — мучительно шепчу, будто боль испытываю. С трудом ослабляю зажим, немного отпускаю, а кажется, что совсем. Это нереально терпеть. Посадить бы ее за пазуху, не выпускать больше. — Придавил, да? Прости.

— Держи, Миш, — сама прыгает, смыкает ногами, сжимает бока. Хомут оглушительно сладкий и терпкий, втыкается сухими кипяточными губами в шею. От плотного касания шпарит по спине, ноги ватными становятся. Да моя ты … Моя … — Как же без тебя было страшно.

Поддерживаю под сладкую попочку, надежнее фиксирую. От слов шарашит разрывными пулями. Они дробятся на звуки и намертво входят в кровь, тотчас же, становясь ее частью, теряю голову, лезу под огромный свитер, и как только кожи касаюсь, вздрагиваем.

— Все закончилось, — вжимаюсь лбом. Неудобно жесть, но я хочу ее взгляд. Яночка словно чувствует звериную потребность, ищет точку, где не расплываемся. Как только настраивается видимость, превращаемся в один сплошной кадр. Буквально пожираем друг друга. И снова бьет по венам: моя, моя же! — Ян, чуть с ума не сошел. Девочка … Сладкая … Маленькая …

— Миша, — в одурелой горячке ищет губы, неловко впечатывается. Отвечаю безусловно. Ах, ты же моя Санта Эсмеральда. Горячая, как кипящая лава. Океан бушующий! Все крепче втискиваю в себя, в своем диком лютом желании затолкать под кожу, с вышки слетаю. Яна гладит, блестит слезами, что-то говорит, но я не слышу. Окончательно одуревший, не могу насмотреться. — Я знала, что найдешь. Поэтому сбежала. Я сбежала, Миша-а-а! Не могу! — качает головой. — Я не смогу больше без тебя. Забери меня себе, — отчаянно сверкает глазами, — никогда не отпускай больше.

— Ты чего, малыш? — голосом еле управляю. Редко пугаюсь, но теперь же сам с собой сражаюсь, чтобы оставаться твердым и нерушимым. Что Янка со мной делает, м? Да, конечно, не отпущу! Разве не за этим искал ее. Не понимает? — Ян, ты со мной до конца … — впиваюсь в губки. Они такие мягкие, теплые. — Навсегда. Детка … Детка …

Яна закусывает язык и оставаясь на весу, закрывает лицо руками. Трясется, задыхается. Я понимаю, это отходняк. Надо аккуратнее.

— Как представлю, что … если бы он дотронулся … — пищит, а меня после слов выворачивать из шкуры начинает. — Я бы жить не захотела больше.

— Ш-ш-ш.

Душа в клочья. Найду, убью тварь. С огромным трудом давлю ярость, нельзя пугать малышку. Пусть все стороной пройдет.

Мне плевать, где Федя. Абрек. Уверен, на улице разговаривают, давая нам шанс поговорить тоже. И лучше бы они не заходили в ближайшие полчаса, потому что … Потому что!

— Тихо, — вытираю слезы. — На меня взгляни. Вот так, — глажу скулы. — Никто и никогда не прикоснется к тебе, кроме меня. Никто. Никогда. Поняла, малыш? — много раз подряд кивает. — Остальное забудь сейчас. Все потом. Надо выбираться, поняла?

— Да, Миш. Все сделаю, как скажешь.

— Ян, — тихо говорю. — Мы вместе сделаем, — выделяю слово. — Вместе. Ты просто послушайся меня немного. И не бойся ничего.

— Да. Я поняла, — старается успокоиться. — Поняла.

Еще раз внимательно осматриваю лицо, мельком ощупываю тело на момент повреждений. Не морщится. Смотрит, заливает лучистой синью. Блестящей. Влажной. Манкой.

— Ян, — затягиваю «осмотр», медленнее веду по спине, перехватываю под попочку. — Яночка, — голос сам по себе падает до хрипа. — Ты … — чувствую, как кожа покрывается мурашками и начинает мелко дрожать. Пьянею мгновенно. Осоловело разлепляю глаза, пытаюсь продышаться, потому что нельзя давить. С трудом отлепляю от себя, хочу спустись на пол, или на за что не отвечаю. Но моя сирена, как обезьянка держится. — Что ты делаешь, м?

Опираюсь о деревянное перекрытие, пока Яна тяжело дышит в мои губы. Рот сам по себе распахивается. Держусь ровно мгновение, а потом …

Захлестывает с головой, даже перехлестывает. Не контролирую ничего, прижимаю к стене, поддаю сверху бедрами. Мы целуемся, будто с цепи сорвались.

Стоны, хрипы, жадный захват губ, сплетение языков. Люто … Люто разматывает. Как во сне перехватываем друг друга. Яна дрожит сильно, я перевозбужден так, что рванет сейчас.

— Зайдут … Миш.

— Никто не зайдет, — слепо обещаю, стаскивая мешковатые штаны. Глажу бедра, нежно сминаю. — Не бойся.

— Д-да? Я не знаю …

А сама не прекращает ничего из того, что делает. Да что ж так … пленительно и сладко …

— Прости, — каюсь, хотя понимаю, что уже не остановиться. Все равно прямо тут ее … Прямо тут. Не могу больше. Все в тар-тарары летит нахрен. Лишь одна она значение имеет. — Не могу ждать, — признаюсь бессильно, насилую рот Яночки, нежно и все на грани едва сдерживаемой, сметающей все пределы похоти.

— Дверь!

Дотягиваюсь рукой, бью по щеколде. Она с грохотом падает одновременно со штанами Яны.

— Ближе, — держу на весу за бедра, раскрываю. Ее жар сметает, ее запах дурманит круче любого наркотика.

— М-м-м, — наперебой ряд звуков выдаем.

Освобождаю распухшую от передоза головку и врываюсь. Первые секунды ошарашено прислушиваюсь к волнам, что бегут по телу.

— Не больно?

— Нет! — почти кричит. — Нет!

Почти теряю привычный контроль, Яна дрожит. Ее звонкое «нет» как стартовый пистолет в ушах бахает, позволяя сорваться в пропасть. Наш секс горячий, быстрый, резкий. Обхватываю руками, насаживаю на себя. Малышка сама поддается то вверх, то вниз. Кусает за губу, впивается то в подбородок, то в ухо.

— Скучал! — толкаюсь. — С ума сходил! Яна! — резко, напористо. — Ян …

Упирается затылком в дерево, волосы падают по плечам, путаются. Смотрит пронзительно, горячо. Со стоном пью эмоции, отдаю свои. Рычу, еще раз врываюсь, чуть сильнее, чуть … А-а-а …

— Миш-ша-а-а … Люблю тебя … Тебя одного! Всегда!