Мелкий бес

Глава 27

Я бегом выскочил из леса, промчался через догоревшее поле, где остались лишь черные стебли, и ворвался в хижину волхва. Старик был занят — шил шапку из лисы. Лиса вертелась, норовя укусить мужчину. Живодерство какое-то.

— Старик, беда у меня, — я подскочил к волхву.

— Жив! — вылупил на меня глаза волхв. — Думал, что сгорел ты начисто.

— В плохое дело я ввязался, — я быстро пересказал старику, что со мной приключилось.

Волхв положил на стол перекрученную лису и подошёл к полке со своим барахлом. Он придирчиво оглядел содержимое и извлёк небольшой мешок. Старик отдал его мне и уселся за шитье. Кулак промял притихшую лису, делая в ее брюхе выемку, как раз под небольшую голову.

— И что мне делать с ними? — в мешочке лежали круглые коричневые семена.

— Ты их проглоти, а как тебя Лихо или Свят прикончат, то на могиле вырастет Чертов ладан. — сказал волхв. — Я его соберу, высушу и перемелю. Травка эта хорошо проклятия сводит.

— Ты издеваешься, старый пердун? — я раздражённо швырнул мешочек на полку.

— А других советов у меня нет, — пожал плечами волхв, продолжая выправлять шапку. — Все жадностью твоя. Тебя либо Лихо сожрёт, как окрепнет, либо Свят испепелить, как не нужен станешь.

— Да и хер с тобой, — мрачно бросил я и вышел из хижины.

Время поджимает. Золотые чешуйки почти облетели. Я пустил немного энергии в кольцо. Где-то за спиной послышалось неясное бормотание. Развернувшись, я пошел на голос. Он привел меня к небольшому домику на отшибе деревни. Двор не запущен — застелен доской, накрыт, сараи светлые, будто недавно выстроены. Пнув зашипевшего на меня гуся, я вошёл в сени. Голос стал громче, позволяя расслышать сказанное.

Во грехе живёт здесь муж. Жену и детей колотит.

Я вошёл в дом. Внутри пахло свежим деревом и смолой. Из угла на меня бросился крохотный домовой в обличии мужика с нечесаной бородой. Размером с мышь, а то и меньше. Будучи сильно не в духе, я прижал его лапой к полу и рыкнул:

— Не мешайся!

Выскочившая за духом домовуха с многочисленными выводком, бросилась обратно в щель между печью и стеной. Я выпустил когти, пощекотав затихшего домового.

— Рассказывай, — велел я. — Бьёт хозяин домашних?

Домовой что-то запищал, но я ничего не понял. Видать, слишком мал ещё, к разумной речи неприспособлен. Я пнул духа, отправив ровнехонько к выглядывающим родичам. Разом они скрылись в подполе.

На лавке сидел мужчина с хмурым, скукоженным лицом. Он вытачивали ложку, быстрыми ровными движениями придавая баклуше нужные изгибы. Я даже залюбовался работой мастера. Закончив поделку, он на свету осмотрел ложку и громко заорал:

— Марфа, поди сюды!

На крик прибежала всполошившаяся худая женщина в белом платке. Бледная, почти прозрачная, тень, а не человек. Под глазами залегли глубокие, черные тени. Жена сняла платок. Ого! Весь ее бугристый лоб покрывали свежие шишки и застарелые наросты. Мужчина размахнулся и бахнул ложкой по лбу жены. Раздался звонкий стук.

— Хороша вышла, но сомнение есть, — крякнул ложечник. — Все иди, старшего сынка кликни, у него лоб ровнее.

Спустя пару минут в дом зашёл здоровенный детина. Ему пришлось пригибаться, чтоб войти в комнату. Я присвистнул. На лбу парня была большая вмятина. Такую взрослому человеку не получить. А вот ежели новорожденному дитю крепко стукнуть, пока косточки мягонькие…

— Наклонись, щенок, — велел отец. Ложка стукнула по лбу здоровяка. Ложечник наклонился, прислушиваясь, хотя звук быстро стих. — Нет, хороша, хороша, на ярмарку повезу. Все, пошел прочь.

Насвистывая, мужчина принялся за работу. Я же сидел у него на плече, изредка мешая или подталкивая руку в важные моменты. За час мужчина выточил двадцать ложек, но все вышли кривыми и косыми. С моей помощью, конечно. Но что же делать с ним? Агафон велел зажечь их сердца, но как это сделать, ума не приложу…

В очередной раз, когда прибежала жена и подставила лоб, я взял из ящика, то стоял подле лавки, ложку поувесистей и приготовился. Стоило мужику тюкнуть жену, как я со всей дури вдарил его самого. Ложечник вскочил с лавки и заорал. Бедная жена упала на колени. Мужчина хватал ртом воздух и щупал расшибленный лоб.

— Чур меня чур, — забормотал мужик. — Ты мне Марфа тумака отвесила а?

Ложечник меня не видел, как и орудие мести. Бельмо на глазу чудесно справлялось. Мужчина примерился, собираясь снова огреть жену, но я был тут как тут. Балансируя на плече бить несподручно, отчего удар вышел послабее. Но стук вышел, что надо. Ложечник побледнел.

— Пошла прочь, — зарычал он. — Петьку позови лучше.

Потирая покрасневший лоб, мужчина дождался еще одного сына. Зашедший подросток оказался дурачком. На лбу не было вмятины, как у старшего, но стеклянный взгляд и отвисшая губа говорили сами за себя.

— Давай на колени, — велел отец.

Он легко ударил замычавшего парня и зажмурился, явно ожидая удара. Я не торопился. Ложечник засмеялся и застучал по лбу сына, приговаривая:

— Я отчего такой мастер? Оттого, что знаю, что правильная ложка звук свой имеет! Черт!

Я так приголубил его, что мужик свалился с лавки. На лбу быстро наливалась шишка. Дурачок засмеялся, тыкая пальцем в корчащегося отца. Я почувствовал, что кольцо потеплело. Опа! Ободок снова покрылся позолотой. Но разве этого достаточно? Он же скоро опять возьмётся за старое»

Надо доводить дело до конца. Я вложил ложку в руку заливающегося дурным смехом парня. Ложечник малость оклемался, но тут же получил новый удар — сынишка лупил с размаха, отчего тонкая часть прибора переломилась.

— Ты чего творишь!? — закричал мужчина, но дурачок продолжал бить. Комната заполнилась характерным стуком. — Спасите!

Дурачок явно находил забавными вопли отца. Он разошелся, не давая мужчине подняться. На лбу ложечника появилась кровь. Три лиловые шишки быстро сливались в одно огромный темно-фиолетовый рог. Ложечник попытался подняться, но сынок надавил коленом ему на грудь, отчего мужчина закашлялся. Он слабо мазнул руками по предплечьями сына и пискнул, получив очередной удар. Снова раздался глухой стук.

Надувшаяся кожа на лбу лопнула, выпуская кровь. Лицо мужика мигом покрылось юшкой, стекавшей тонкими, но быстрыми ручейками из раны. Ложечник уже не дёргался, лишь слабо вздрагивали после очередного удара. Кольцо вновь потеплело — почти закрывшийся черной поволокой глаз-камень сверкал и крутился.

Вот так! Двух зайцев разом! Но не успел я обрадоваться, как ободок вновь начал шелушиться, но благо, не так быстро. Позолота отставала и закручивалась стружкой.

— Матерь-земля! — в дом заглянула женщина. — Сынок!

Вдвоем они быстро скрутили разгулявшегося дурачка. Тот тяжело дышал, придавленный весом брата, но не спускал зачарованных глаз с натекшей крови. Ох, нехороший у него взгляд. Но меня это не касается. Своих забот хватает.

Я вышел на улицу. Домовёнок что-то негодующе прокричал мне вслед. Солнце припекало, совершенно выбелив небо, а жара стояла сухая, будто деревню накрыли раскаленной сковородой. Но у полей зависла одинокая черная туча. Она слабо колыхалась из стороны в сторону, но не улетала, будто привязанная веревкой. Дурной знак. Туча как раз в той стороне, где Лихо прячется.

Слабый шепот налетел на меня со всех сторон. Я потряс головой, но надоедливые щепотки только усилились.

“Спаси. Да когда же жить начнем. Не полюбит, так я утоплюсь. Отправлю зерно, чтоб у Мыкола корова сдохла. Сиськи мне бы побольше. Куда мне ещё дитя?

Я поспешил из деревни, ведь шепот начал сводить меня с ума. Только вдали от людей он стихал. Выдохнув, я уселся на большой камень возле дорожной развилки. Ясно одно — и от Лиха и от Агафона добра ждать не стоит. Я уже чувствую, как шкура облазит от беготни. Насладиться одиночеством мне не дали — из деревни выехала телега, запряжённая гнедой клячей, едва переставлявшей копыта. На телеге сверкало золотом зерно.

Кольцо сразу же уловило потаённые мысли мужика, сидевшего на дрожках.

Надурю мельника, а прибавок пропью.

Я глянул на кольцо. Ободок был весь покрыт слезшим, скрученным трубочками золотом. Я тронул одну и сразу половина осыпалась, как сухая хвоя. Что за дрянь! Я так буду без продыху бегать, пока копыта не отброшу.

Сходу запрыгнув на телегу, я от злости сбил на мужике шапку. Коренастый с большим пузом мужчина, с трудом слез и почесывая плешивую голову с редким рыжим волосом, поплёлся за головным убором.

— Пошла! Пошла! — закричал я лошади и та бодро полагала вперёд.

— Куда? Куда!? — заорал мужик. — Сдурела что ль!? Цыганам продам!

Лошадка послушно остановилась. Мужчина ухватился за боковую доску телеги, но я ударил когтями по толстым пальцам. Крестьянин упал на зад и пронзительно завопил. Очень ловко для своего телосложения он подскочил, прижимая руки к заду. На грязных серых штанах расплывалось пятно крови.

Что-то я переборщил. Мужик запрыгал на одной ноге, подвывая. Он так голосил, что я устыдился и решил помочь ему надурить мельника. Что только на меня нашло? Никогда не любил излишнюю жестокость.

Крестьянин стоял на дрожках, не желая мучить ушибленную задницу. Вскоре показалась мельница. Невысокий забор из камней полукругом охватывал большое деревянное строение, стоящее вплотную к реке. Колесо крутилось силой течения, издавая мерный успокаивающий плеск.

— Здоров, Збышек! — приподнял шапку крестьянин.

— Здоровее видали, Януш, — с мрачным видом ответил мельник.

Мне он сразу не понравился. Рожа у него какая-то разбойничья. Брюха свисало почти до колен, а коричневые кожаные штаны так туго натянулись на бедрах, что отпечатывались все складки. Но здоровый гаденыш. Ладони, как лопаты, а грудь едва ли меньше жернова. И глазки нехорошие. Левый затянут белой пеленой, как бывает у стариков, отчего Збышек постоянно зловеще щурил здоровый глаз.

— На помол привез, — тяжело спрыгнул крестьян. — Только чтоб меленько-меленько была, а то в прошлой раз будто ты сам зубами перетирал.

— Не бреши, — сказал Збышек, поправляя топор, висевший за поясом. — Давай загоняй.

Внутри мельницы было сумрачно, все покрыто белой мучной пылью, и воняло крысами. Здесь их было предостаточно — сразу из четырех углов на меня уставились черные бусинки глаз. Здоровенные твари! С таким пасюком не всякий лев справится, что уж говорить про кошку. Но кошка имелась. Чёрно-белый масти кошечка сидела на самой верхней балке, затравленно поглядывая вниз.

Мужики принялись таскать зерно большими ведрами на второй этаж, пока не заполнились большой короб, откуда зерно ссыпалось под жернова. Мельник крякнул, сдвигая рычаг и вал медленно закрутился, увлекая за собой кулаковое колесо. Жернова начали тереться. С лотка поперла грубая мука, почти хлопья.

— Меленько надо! — заорал Януш, державший мешок.

Я пинком отогнал подбежавшего крысюка. Не составляло труда разобрать в крысином писке возмущение. Пасюков смутило то, что я хожу на двух ногах.

— Так, помощь ваша нужна, ясно? — обратился я к зверям.

Ближайшая крича ощерилась, показывая десяток острых клыков. Кхм, в моем мире у этих зверушек были два крупных резца. А здешние и человека могут порвать. Я погрозил крысам кулаком. Звери проигнорировали меня. Да и черт с вами.

— Ну, готово, — хлопнул ладонями мельник, отчего образовалось облако белой пыли. — Двадцать полных мешков это будет тридцать медных.

— Без ножа меня режешь, — завопил Януш. — За тридцать два медяка ты руками ее перетереть должен!

— Кому должен, тому прощаю, — усмехнулся Збышек. — По миру меня пустишь. Эх, двадцать семь и мешок муки в придачу.

Мужчины пожали друг другу руки. Затем мельник достал топор, заставив крестьянина испуганно отшатнуться, и ухнув, высоко подкинул его. Бельмастый глаз Збышека сверкнул в полумраке мельница. Януш зачарованно смотрел за падающим топором. Мельник ловко схватил оружие и сунул за пояс. Крестьянин остолбенел. По его подбородку текла ниточка слюны, а глаза остекленели. Насвистывая, Збышек принялся перегружать мешки с телеги, относя их в пристройку. Взамен он подменял их на свои.

Из любопытства я заглянул в один. Мука, как мука. Но стоило смахнуть рукой верхний слой, как обман вскрывался. Почти целиком мешок заполняла шелуха, перемешанная с бурой мукой, мелкими опилками и жучком. Заменив больше двух третей груза, мельник взялся за топор. Вот же пройдоха!

— Ох! — Збышек схватился за громко урчащее пузо. — Ох!

Я победно оскалился. Сработало. Понимание заклинание улучшилось, ведь я пошел не совсем обычным путем — огненная чесотка пробралась в кишки мужчины, что дало вполне естественную реакцию. Эффект конечно послабее будет, чем на коже. Заклинанию надо пробить естественную защиту, чтобы пробраться внутрь, да и не всякого проберет. Но мельник побежал, попердывая и держась руками за необъятную задницу.

— Эй, недалёкий? — я крепко отхлестал мужика по щекам.

Тот потряс головой и заморгал. Затем хлопнул себя по левому уху и замотал башкой, словно вытряхивая попавшую туда воду.

— Хто? — крестьянин беспокойно озирался. — Хто здесь!?

Схватив его за ноздрю, я прошипел прямо в ухо:

— Отец это твой, кретин, мельник тебя надурить хочет, муку подменил. Вот и пришлось прийти тебе на помощь, бестолочь.

— Отец? — испуганно икнул Януш, но затем резко переменился в лице. — Эта шельма надурить меня хотела?

— Да-да, — зашептал я. — Мешки проверь,

Януш забрался на телегу и заглянув в первый же мешок, сначала побелел от ужаса, а потом резко побагровел от злости. Следуя моим подсказкам, он подменил мешки обратно.

— Надо мельника наказать, — вкрадчиво сказал я. — Чтобы не дурил честных людей.

— А оно точно правильно? Точно? — заныл Януш, голой задницей угнездившись на коробе для засыпания зерна. — Что-то не идёт, батенька. Не хочется мне по большому.

Заклинание подействовало на Януша в разы сильнее, чем на мельника. Его внутренности издали такое громкое бурчанье, что рыскавшие по мельнице крысы бросились к своим норам. Последовавшая трель напомнила мне осаду крепости — огромные глыба камня врезались в стены с таким же треском, — а пыхтение крестьянина мало чем отличалось от стонов посеченных осколками людей.

— Помогите, боги, помогите мне, — всхлипнул Януш, побелевшими пальцами вцепившись в край короба.

— Чего? — я ощутил движение камня на кольце. — Нравится тебе?

Жёлтый глаз открылся почти полностью. Януш свалился с короба и натянув штаны, на трясущихся ногах поковылял к лестнице.

— А уплата за помол? — громко заорал я. — Туда и сыпь.

Зажав нос, мужчина ссыпал медяки прямо в зловонную кучу.

Шепот лукавого: 77 из 100

Мельник вернулся ровно в рот момент, когда телега крестьянина проехала двор. Он потянул носом воздух и поочередно осмотрел сапоги. Наконец, Збышек заметил, что телега уехала.

— Деньги, деньги, паскуда! — заорал он, побежав догонять телегу.

— В коробе глянь! — донёсся голос крестьянина.

— В руки не мог отдать? — пробурчал мельник, возвращаясь. Он поднялся по лестнице. — Это? Это!? Это что!?

Он заглянул внутрь короба и страшно закричал. Его рожа так побагровела, что казалось, что вот-вот кровь брызнет из глаз. Збышек покачнулся и опёрся на перила лестницы. Будто не желая верить в случившееся, он снова глянул в короб. Крик повторился. От испуга, кошечка, что спускалась по стропилам вниз, оступилась и полетела вниз.

— Опа! — я словил зверя, не давая ему расшибиться. Летела кошка спиной, точно бы померла.

В благодарность животное ударило меня когтями по морде. Вывернувшись, она напоследок оцарапала мне руки и бросилось… как раз под ноги мельнику. Збышек запнулся и накренившись, побежал вперёд, пытаясь удержать равновесие. Его голова с громким стуком врезалась в опорный столб. Все же есть доля правды в поговорке про перебежавшую дорогу кошку.

Мрачный и злой, мужчина, потирая ушибленный лоб, зашёл в подсобку, где принялся пересчитывать мешки. Огромный синяк почти светился в темноте. Камень Лиха чутко реагировал, открывшись почти полностью.

Беда. Ободок почти полностью облетел. Надо бы как-то наставить мельника на праведный путь.

Но Збышек вряд ли поддается перевоспитанию. У него прям на роже все отпечатано — мошенник и подлец.

Выждав момент, когда мельник зайдет в самый дальний угол, я захлопнул дверь. Тяжёлый замок щёлкнул, заглатывая дужку. Дверь задергалась, но Збышек постарался на совесть — деревянное полотно не всяким топором прорубишь. Топора у мельника, к слову, с собой не было. Видно, не надел пояс, чтобы на кишки не давил.

Пусть пока покукует в темноте, проникается, а после будем воспитывать.