Мелкий бес

Глава 30

Темно. Холодно. Остывшая поверхность высасывала из меня тепло. Я не сразу сообразил, где нахожусь. Гневоящер. Кровавый камень. Точно! Я вскочил и завозил пальцами по паху. Есть! Он есть! Получилось!

Вне себя от радости, я запрыгал по пузырю. Теперь чертовка не уйдет от меня, пока я всласть не наиграюсь со своим удом. Но что-то не сходится. Я проглотил такой большой камень, а результат не сильно выдающийся. Проверим, что скажет наследие.

Ничего. Единственным итогом стал небольшой отросток между ног. На мгновения я почувствовал разочарование — такой большой камень, пропитанный силой, мог дать очень могущественную способность. Но сделанного не воротишь.

Сколько времени прошло? Если кольцо не прикончило меня, то время ещё есть. Только вот… Плоть ящера оказалось холодной и твердой, будто его тело закоченело. Больше не было мерного биения огромного сердца. Гневоящер мертв? Его убили или он сам умер? Но вскоре под ногами пронеслась едва ощутимая вибрация. Сердце бьётся. Но очень медленно.

Я попробовал вернуться обратным путем, но прежде упругая и горячая кишка превратилась в тесный каменный лаз. Отвердевшая плоть не поддавалась никаким усилиям. Пришлось повернуть назад, чтобы не застрять. От одной мысли, что я застряну в полной темноте, сжатый тоннами твердой плоти, по спине пробежал холодок.

В глубь ящера двигаться было легче. Пока кишка резко не сузилась, резво вильнув наверх. Холодная плоть была покрыта вязкой слизью, пощипывающей руки. Узко. Мне едва удавалось продвигаться вперёд, но особенную трудности доставляли резкие повороты или места, где кишки почти перекручивались.

Я выпал в просторную полость и шлепнулся задницей на упругое желе. От удара пленка на поверхности порвалась, погрузив меня в жгучую водянистую массу. На шкуру будто плеснули жидким огнем. Заверещал, я что есть мочи подпрыгнул и вцепился в стенку полости. Меня удерживало лишь невероятное мышечное усилие. Дерьмо, почему здесь так темно? Я же должен отлично видеть в любой темноте. Видать, жопа ящера это совсем особенное место.

Я боялся шелохнуться. Задницу и ноги начало сводить. Это желудочная кислота. Ядреная зараза. Не удивлюсь, что шерсть растворится и просто стечет с меня, а хвост облысеет, как у крысы.

Силы быстро покидали меня. Нужно что-то решать. Я осторожно тронул лапой предполагаемый пол — пальцы ткнулись в упругую пленку, но стоило надавить, как она погрузилась в кислоту. Сука, надо было желать полет.

Выдохнув, я расслабился. Падение длилось очень недолго. Едва под ногами оказалась кислота, я побежал, со всей возможной скоростью перебирая ногами. Будто водомерка. Но лапы у меня были всего две, а веса имелось порядочно. Жижа захлестнула колено. Жжение напомнило, будто я снова оказался в пожаре. Тогда мне очень повезло. А здесь… Ещё пару шагов и едкая жидкость начнет растворять шерсть, затем мясо и кости.

Жуткая картина подстегнула меня. Я замахал руками в такт ногам, забыв, как дышать, и куда вообще бегу. Получалось! Я не сразу понял, что лечу по бугристому склону, свободному от слизи. Ноги горели. Я принялся руками сбрасываться впитывающуюся жижу. На пальцы тут же накрутились полосы разъеденных волос. Запрыгал, стряхнул, все что мог. Ладони жжет. Словно на сковороду положил.

Я что-то мог видеть. Слабый рассеянный свет проникал сверху. Туда и направился. Спустя двадцать шагов склон сужался и круто уходил вверх. Светлое пятно было разделено колокольчиком. Это глотка.

Пасть гневоящера была плотно закрыта, но сквозь щели между сомкнутыми зубами легко мог пройти согнувшийся ребенок. Я пробежался по узкому языку и выскочил наружу.

Спрыгнув вниз, на сочную зелёную травку, я ухнул вниз, с головой погружаясь в холодную воду. Загребая лапами, поплыл наверх. Левая нога зацепилась за корень. Поднявшийся ил закрыл свет над головой. Я перекрутился и дёрнул на себя корень, обмотавший ступню. Не поддается!

Под влиянием страха, я начал дёргаться и хаотично рубить когтями, пытаясь рассечь ненавистную корягу. Так. А чего мне бояться? Мне же не особо нужно дышать. Но страх оказаться утопленным коренился где-то глубоко в душе. Мне было очень неуютно. Окружающая черная вода будто таила в себе опасность.

Есть. Удалось высвободить ногу из петли. Я поплыл наверх. Двадцать мощных гребков, и ничего. Только вода будто становится холоднее и гуще. По коже заскользили неприятные колючие корни. Их становилось все больше и больше, пока путь не застелила преграда из переплетённых корневищ.

Я плыл не туда. Развернувшись, я устремился в обратном направлении. Но почти сразу уже уткнулся в плотную взвесь, быстро сменившуюся ледяным илом. Меня водят за нос. Я использовал Бельмо на глазу и прекратил всякое движение. Постепенно взбаламученная вода успокоилась. Я мог различить, где верх, а где низ. Чуть левее черной громадой лежала туша гневоящера. Прямо на моих глазах он медленно погружался в болото, ложась на ковер водорослей.

Болото оказалось не так глубоко, как мне казалось. Если шестерых мужиков поставить друг друга на голову, а на верхнего одеть шапку, то как раз выйдет. Но кто же меня морочил? Я повернул голову и вывалил язык, будто утопленник. Теперь смотрим, но в одну точку. Глазами не шевелим.

Кажется вижу. Среди желто-коричневых зарослей струились черные локоны. Бледное узкое лицо смотрело на меня провалами черных глаз. Из водорослей выплыла небольшая девушка — ее руки и ноги покрывала темно-зеленая чешуя. Плоский живот и груди оказались белыми, как брюшко рыбы. Если бы не две узкие дыры на месте носа, ее можно принять за человека. В сумерках. Если страдаешь куриной слепотой.

Я взмахнул когтями, когда холодная рука тронула меня. Но вода сильно замедляла движение. Не успели черные лезвия коснуться лица утопленницы, она развернулась и попыталась слинять. Не уйдешь! Я схватился за тощую лодыжку. Рука бы соскользнула с покрытой слизью чешуи, если бы не ступня.

Девушка закрутилась, мощно загребая руками. Она утаскивали меня за собой, в переплетении водорослей, в черный ил. Я только злорадно усмехнулся. Водоросли не сильно отличаются от растений. Стоило только нам приблизиться к ним, как десятки тонких колючих побегов скрутили утопленницу. Как же быстро! Под водой растения поддавались природной магии куда охотней, а двигались в разы проворнее. Водоросли спеленали утопленницу. Та перестала отчаянно биться и вырываться, притворившись мертвой.

— И что с тобой делать? — я подплыл к ее мордашке.

Утопленница стоически молчала. Не хочет говорить, как хочет. Точно! А почему бы мне не проверить свою новую часть тела!? От одних только мыслей, стручок незамедлительно принял боевое положение, увеличившись в два с лишним раза. Не так уже плохо. Даже больше, чем у меня было раньше.

А если подумать, то когда я в последний раз был с женщиной? Давным-давно, когда ещё не стал нежитью. Мы словили двух прелестных авантюристок, оказавшихся не прочь расплатиться телами за свободу.

Я заплыл за спину утопленницы. Водоросли послушно раздвинули бледные ноги, открывая… Полоску темно-зеленой кожи. Я провел пальцем между небольших бледных ягодиц — ни единой впадинки или неровности. Девушка анатомией напоминала куклу. В отчаянии я снова завис возле лица девушки.

Нет. В рот ей совать не буду. Уверен, что она откусит его. Грудь утопленницы так же не представляла интереса — доска, да два синих соска.

— Вали, — я отпустил девушку, серебристой молнией унесшуюся на глубину.

Обидно. Я уже надеялся, что сейчас как следует развлекусь. Вожделение сразу схлынуло, стоило мне взглянуть на кольцо. Времени почти нет! Я же почти мертвец.

Я прошлепал две сотни шагов по болоту, перепрыгивая с кочки на кочку, вымокнув, нацепляв на себя столько тины и ряски, что едва ли отличался от водяного. Гневоящер забрался далеко. Но его огромные следы не позволяли сбиться с пути. Позолота на кольце почти отсутствовала. Не выйдет. Края леса ещё не видно. Времени не осталось. От безысходности я попытался сдернуть кольцо. Крепко сидит. Но вроде чуток шелохнулись.

Я внимательней присмотрелся с серебряному ободку. Металл потускнел и покрылся сеточкой мельчайших трещин. Хм, отчего же? Может желудочный сок гневоящера повлиял на артефакт? А если есть шанс полностью расплавить дрянную вещицу?

Но до деревни уже было ближе, чем до болота. Я припустил, что есть духу. К первым домам подбежал уже в мыле, как загнанный конь. Смеркалось. Крестьяне уже вернулись с полевых работ. Кто сидел на лавках, перекусывая нехитрой снедью, кто загонял коров, кто уже задремал. Солнце окрасило крыши ярко-оранжевым густым светом, со стороны полей ветер гнал запах разнотравья и хмеля. Царила ленивая благость. Кольцо молчало, будто люди позабыли и про хорошее и про дурное. Вечер густой и тягучий, как кисель или рыбий клей.

Я стрелой промчался по главной улице. Да кто-нибудь! Грешник или праведник. Откуда-то слева донёсся слабый шепоток. Я свернул на улочку — всего пять домов, ещё один совсем на отшибе, сидит на плоской горке. Воровато оглядываясь и натянув шапку на нос, вдоль забора, перебежками двигался мужчина. Низенький, кривенький, с плешивой головой с лысой полянкой идущей от лба к темечку.

“Только бы жена не застукала”

Хм, к любовнице навострился? Я последовал за мужичком, пеняя, чтобы тот шевелился. От страха мужик потел, молился и часто дышал. Когда он постучал в дверь, стоящего в отдалении дома, то выглядел, как покойник. Двери открыла дородная женщина. Белая пухлая рука, похожая на разбухшее тесто схватила плешивого за шиворот и втащила внутрь. Я скользнул следом.

— Принес? — сурово спросила женщина.

В густых черных волосах пробивались редкие серебристые паутинки, но баба ещё не утратила красоты. Она пылала крепким здоровьем — румяные щеки, зубы жёлтые, но все на месте, губы полнокровные, а груди больше головы плешивого. Мужичок сжался перед такой красотой и протянул потную ладошку, где поблескивала влажная серебрушка.

— Милок мой, — проворковала женщина. — Ты не стой, я скоро.

— Боязно как-то, — замялся плешивый, прижимая шапку к груди. — Может выпить есть что-нибудь для храбрости?

— Сейчас, голубок, — почти пропела женщина, разворачиваясь и почти сметая мужичка необъятной грудью.

Я чувствовал, как время поджимает. Надо одним ударом свалить сразу двух врагов — посеять и хорошее и дурное. Баба явно приторговывает мохнаткой, а плешивый пошел налево. Значит, надо отвратить мужика от греха, а женщину проучить.

— Ох, хорошо, — плешивый тяпнул стакан мутного самогона. — А все равно боязно. А вдруг твой вернётся?

— Он силки пошел ставить, — покачала головой баба. — Ты давай, садись.

С плеч женщины упала шерстяная шаль, а затем слетела рубаха. Два молочно-белых шара выскочили наружу. Я ожидал, что они растекутся, как бывает у крупных телом женщин, но груди гордо торчали, смотря крупными коричневыми сосками вперёд. Впечатляет!

Плешивый стыдливо отвёл взгляд.

Женщина схватила новую рубаху, что висела на крючке возле красивой, покрытой синей глазурью печи. На лоб она повязала серую льняную полоску. Звякнула заслонка печи. Из оранжевого нутра потянуло густым жаром. Схватив рогач, баба поддела горшок, стоявший в печи. Глиняный пузатый сосуд побулькивал, брызгался и источал наваристый мясной дух.

Деревянный черпак нырнул в варево и вытащил мелко нашинкованная капусту, кусок ребрышка, грибочки и разваренную картошку. Аромат усилился. Мужчина сбросил шапку и сглотнул. По его подбородку потекла слюна. Едва тарелка оказалась перед ним, он зачерпнул ложкой бульон и принялся прихлебывать, сопя и жмурясь от удовольствия.

Хозяйка вооружилась длинным ножом. Лезвие застучало по доске, крупно нарубая луковицу. Так… Что здесь происходит? Я стоял посреди жилища, совершенно потерянный. Баба принялась за сало — прикрыв левый глаз, она наклонилась и сделала тончайший срез — почти прозрачную полоску с жилками мяса буквально светилась. Скрутив пластинки сала в трубочки, она выложила их на тарелку, посыпав сверху зелёными перьями лука.

— Хлеб забыла! — всполошились женщина.

Она сдернула белую тряпицу, накрывавшую приплюснутый серый хлеб, нарезанный крупными ломтями. Женщина натерла хлеб раздавленным чесноком и подала плешивому вместе с луком и салом. Рядом плюхнулись небольшая плошка с протертым белым хреном. Мужичок макнул краюху в хрен, положил сверху сало и лучок. Одним махом прикончив ломоть, он принялся быстро поглощать щи. Когда тарелка опустела, плешивый принял такой блаженный вид, будто ему сообщили, что он вхож в райские кущи без очереди.

— Вот откушай ещё, — довольная баба суетилась возле стола, выставляя тарелки и плошки. — Яблочки моченые, черемша, грузди и рыжики.

Из печи появилось второе блюдо — длинный противень занимали румяные пирожки. От запаха даже я одурел. Плешивый охнул, вцепившись в золотистые бока пирожков взглядом оголодавшего волка. Я же мрачно уставился на кольцо. Вот и все.

Но катастрофы не случилось. И позолота и камень-глаз говорили, что мне скоро конец, но ничего не происходило. Даже наоборот — глаз сонно приоткрылся, а затем расширился. Пока плешивый уминал пирожки, позолота также вернулась. Что происходит!?

Размышления прервал стук в двери. Мужичок застыл с торчащим из рта продолговатым пирожком. Хозяйка сделалась белее мела. Она жестом указала плешивому лезть под лавку. Тот бесшумно юркнул туда и затаился.

— Ой, а кто это пожаловал? — заворковала женщина, открывая двери. — Ты Федя? Завтра же оговорено?

На пороге стоял крепкий мужчина с черной бородой лопатой. Густые ресницы на концах круто поднимались, придавая гостю лихой вид. Как и ножны с кривой саблей. Федя пожелал губами и нехотя сказал:

— Не могу больше ждать, чресла горят.

Увидев пирожки, он отодвинул женщину и быстрым шагом подошёл к столу. Стоило нежному тесту попасть в рот, как суровое выражение лица мужчину сменилось — он стал похож на довольного ребенка. Крякнув, он хлопнул рюмку самогона. На стол легла серебрушка.

— Я тебе, Федя, с собой дам, только уходи, — взмолилась баба. — Муж скоро с охоты вернётся.

— Жонка, жрать ставь! — раздулся громогласный рык. — И воду на птицу. Трёх рябчиков ольховик послал.

Федя побледнел, разом потеряв молодецкий вид. Кончики его усов опустили, сделавшись похожи на сомьи. Не дожидаясь, он бросился под лавку. Оттуда донеслось возмущённо мычание, возглас удивление, но все быстро стихло.

Вернулся хозяин дома. Был он невысок, но в плечах… совершенно квадратные. Рост его и ширина плеч оказались соразмерны. Борода росла клоками, а волосы спутались, придавая хозяину диковатый вид. Узкое, злое лицо пересекал рваный, багровый шрам.

— Сапоги, Зина, — скомандовал он, садясь на лавку.

Баба тут же бросилась стягивать кожаные сапоги, а после разматывать влажные онучи. Неожиданно мужик нагнулся и крепко хлопнув жену по откляченному заду, воскликнул:

— Хороша срака! А ну давай, становись к столу.

Я вооружился щепочкой. Плешивый и Федя лежали под лавкой, прижавшись друг к дружке. Острая раздвоенная часть щепы ткнулась плешивому в щеку. Тот чуть ли не подпрыгнул.

Хозяин ничего не услышал — он схватил жену за огромные сиськи, мял и тискал их. Правая рука задрала бабе платье и легла на затылок, наклоняя женщину к столу. Торопится. Растопыренная пятерня легла на лицо бабы, крепко прижимая к столешнице. Ремень с бляхой упали на пол. Зина прикрыла глаза. Вялый отросток тыкался между крупных ягодиц, но никак не мог попасть внутрь. Зашипев, муж поплевал на ладонь и принялся быстро возить ей между бедер заохавшей жены.

— Вылезаем потиху, — прошептал Федя плешивому.

Тот испуганно затряс головой. Я из вредности ткнул его щепочкой, но мужичок был так испуган мыслью о побеге, что ничего не почувствовал.

Муж всё-таки не смог привести уд в нужное состоянии. Скривившись он, схватил огурец и с размаху засадил жене. Ее отверстие хлюпнуло, заглатывая овощ. Удовлетворенно хмыкнув, мужчина схватил второй и наполовину загнал его, придерживая двумя пальцами.

— Нравится, дрянь? Это чтобы ты на других мужиков не смотрела! Эх, если бы тогда под лёд не провалился, другое дело было бы!

= Хорошо, ох хорошо! — взвизгнула женщина.

Тут все пошло наперекосяк. Федя по-пластунски полз к двери, плешивый же смотрел полными отчаянии глазами. Но банальное невезение сыграло свою роль. Клянусь, я тут вовсе не причем. С крючка слетела кружка и грохнулась на пол, разбившись вдребезги. Муж обернулся. Его глаза налились кровью. Рука схватилась за кривой нож, висевший на поясе.

— Порешу! Всех порешу! — заорал он.

Плешивый завизжал и выскочил из-под лавки. Зина вскочила — из нее разом выскочило два поблескивающих огурца. Закричав, она бросилась на спину мужа. Тот двинул ей локтем, в кровь разбивая лицо. Завыв, женщина грохнулась спиной на стол.

Нож столкнулся с саблей Феди. Отразив удар, мужчина дёрнул за ручку двери… На моих глазах крючок подскочил и попал в скобу. Муж замахал кинжалом. Федя не успел — по его предплечью побежала кровь. Что тут творится!?

Зарычав, Федя нанес широкий размашистый удар. Охотник был ловок, он изогнулся, пропуская удар, и полоснул ножом вслед опускавшей руке. И сразу же упал на пол, поскользнувшись на хрустнувшем огурце.

К нему подскочил плешивый, расшибая об голову охотника горшок с дымящимися щами. Не глядя и крича, как дикий зверь, муж махнул ножом, и кончик лезвие вошёл в основании ноги плешивого и вспорол ее до колена.

— Уходи, уходи! — завыла Зина на подходящего к ослепшему охотнику Феде.

Глаза удальца застилала кровавая пелена. Он держал саблю в левой руке, правая висела плетью. Удар охотника разделил его ладонь на две части, прорубив до середины. Бил Федя неловко, но сабля вошла в ключицу охотника. Зина схватила со стола нож и ткнула Федю в грудь. Просто ткнула. Широкое лезвие почти без усилий ушло в грудь мужчины. Непонимающим взглядом Федя уставился на торчащую рукоять.

Федя замычал и перешагнув охотника, вогнал саблю в живот женщины. Серебристый клинок вошёл чуть ниже пупка, но вышел криво, из верха ягодицы. Федя навалился на женщину, и они рухнули на стол, где и затихли.

Плешивый лежал в луже крови. Охотник с проломленной головой, обляпанной капустой, смотрел в потолок пустыми глазами. Федя с Зиной лежали на столе, с которого ручейками лила кровь. Кольцо пульсировало. Жёлтый глаз Лиха ярко горел. Но позолота на кольце тоже ярко сияла, что создавало напряжение в артефакте.

По ободку пробегали золотистые молнии, камень же отекал, будто воск.

Я выбежал на улицу. Над левой частью селения висела плотная черная туча. Казалось, что если бросить камень, то легко достанешь до черного брюха. Правую часть деревни пронизывал свет, льющийся с белого, полуденного неба. Началось что-то нехорошее.