Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава X.

Неужели для поэта въ самомъ дѣлѣ необходимо ободреніе? И какое ободреніе ? Неужели, сохрани Богъ, деньги, или мыза Коровалдай, или что нибудь другое, цѣнное, много значащее въ глазахъ толпы? Нѣтъ, нѣтъ! Поэты искони отрицали это для своего генія , хоть и любили, по слабости человѣческой! Горацій славилъ Мецената какъ роскошный Римлянинъ, а не какъ Горацій, который съ такимъ презрѣніемъ смотрѣлъ на весь растлѣнный Римъ ! Рафаэль дорожилъ хвалами и платою земныхъ владыкъ, но геній его обиталъ въ лонѣ Властителя Небеснаго и тамъ черпалъ свои вдохновенія ! Беетховенъ , отдѣленный отъ міра и обществомъ, и несчастнымъ недугомъ своимъ , и своимъ характеромъ, конечно не думалъ о наградахъ , когда создавалъ свои дивныя симфоніи. . . . Поэты однакожь люди, и принадлежа одною частью своего существованія міру невѣ-

домому, другою прикованы къ землѣ, на которой необходимы и хвалы, и перстни, и деньги. Вотъ почему они любятъ ихъ, и даже , признаемся , дорожатъ ими ! Вотъ почему ошибаются тѣ , которые съ презрѣніемъ говорятъ объ успѣхахъ поэта въ свѣтѣ, или съ негодованіемъ восклицаютъ, какъ человѣкъ , высокій духомъ , радуется лишней золотой монетѣ , или отличію въ обществѣ. Они люди , милостивые государи ! люди во всю свою жизнь, и только на мгновенія бываютъ поэтами.

Не удивимся-же что и Ломоносовъ повеселѣлъ , и , какъ говорится, выросъ , послѣ торжественнаго ободренія , сдѣланнаго ему Императрицею. Онъ чувствовалъ себя тверже на занятомъ имъ мѣстѣ , когда вспоминалъ о Высокой своей Покровительницѣ; онъ воображалъ себя однимъ изъ любимыхъ дѣтей ея, и уже не съ прежнимъ смиреніемъ являлся въ золотыя палаты вельможъ. «Я также озаренъ взглядомъ ея !» думалъ онъ. Замѣчая это , можетъ быть они улыбались , или ждали , чтобы время подтвердило надежды и мечты поэта.

Однажды онъ пришелъ къ Графу Михайлу Ларіоновичу Воронцову, своему искреннему покровителю , который игралъ такую важную роль при Дворѣ Елисаветы. Графъ принялъ его, но обыкновенію , дружески , завелъ разговоръ объ Искуствахъ, и между прочимъ сказалъ ;

m

—Да ! У меня есть любопытная для васъ новость. Пойдемъ-те въ эту комнату.

Они перешли въ другую комнату, и Графъ, остановившись передъ одною картиною, сказалъ, указывая на нее :

— Вотъ предметъ достойный вниманія вашего, Г. Ломоносовъ. Это мозаическая картина.

Но уже Ломоносовъ не слыхалъ его, и явился истиннымъ поэтомъ передъ этимъ рѣдкимъ произведеніемъ Искуства. Онъ впился глазами и душой въ прекрасную картину , и только послѣ нѣсколькихъ минутъ могъ проговорить:

—Скажите, Ваше Сіятельство , откуда получили вы такое драгоцѣнное произведеніе?

«Это подарокъ Папы Климента. Я получилъ отъ него эту картину еще бывши въ Римѣ ; но только недавно привезли ее мнѣ сюда. Ну, что скажете вы о ней?

— Рѣдкое , высокое произведеніе ! Въ немъ вижу я двоякое достоинство: самый предметъ, который изображенъ мастерски , художнически , и потомъ работа, удивительное произведеніе искуства и терпѣнія! Графъ! позвольте мнѣ тщательно разсмотрѣть эту драгоцѣнность!

«Вы знаете : ничѣмъ не льзя такъ одолжить любителя, какъ показывая участіе къ тому,

чѣмъ дорожитъ онъ. А я очень дорожу своимъ собраніемъ картинъ.

— О, нѣтъ сомнѣнія , что оно прекрасно и драгоцѣнно. Только я еще не помню, чтобы какая нибудь картина произвела на меня такое впечатлѣніе какъ эта.

Картина, о которой шла рѣчь , изображала плачущаго Апостола Петра. Она въ самомъ дѣлѣ была прекрасна, но Ломоносовъ восхищался въ ней всего больше необыкновеннымъ Эффектомъ самой работы , словомъ сказать , мозаикою. Вотъ въ чемъ заключалась тайная прелесть ея для него , потому что онъ, въ своей пламенной головѣ, тотчасъ составилъ планъ сдѣлать мозаическую картину , и для этого-то надобно было ему разсмотрѣть ее внимательно. Создать новое художество въ Россіи: эта мысль поразила его какимъ-то очарованіемъ. Онъ уже былъ творцомъ Русскаго стихотворства и почти самого языка Русскаго; онъ самобытно дѣйствовалъ въ наукахъ, и показалъ собою, можетъ быть, единственный въ Россіи примѣръ ученаго человѣка, забывающаго все для своей цѣли. Онъ во всемъ не только хотѣлъ быть, но и былъ творцомъ. Могла-ли не очаровать его мысль : утвердить въ отечествѣ своемъ и новое художество, потому что до него не имѣли у насъ понятія о мозаикѣ, тогда мало извѣстной и во всей Европѣ. Онъ намекнулъ объ этой мысли Воронцову , и тотъ съ радушіемъ пригласилъ его

приходить въ свой домъ, когда только ему вздумается , разсматривать мозаику, такъ-же какъ и всѣ другія произведенія Искуства, и заниматься тамъ съ домашнею свободою.

Съ этого дни началась у Ломоносова новая работа. Онъ перерылъ въ своихъ бѣдныхъ книжныхъ пособіяхъ все , что могъ найдти о мозаикѣ , и , неудовлетворенный , обращался къ картинѣ Воронцова. Тщательное разсмотрѣніе наконецъ показало ему составъ ея , и онъ началъ дѣлать опыты составленія разноцвѣтнаго стекла. Для этого понадобились и деньги , и заботы , и время. Но могли-ли какія нибудь препятствія останавливать Ломоносова ? Онъ сдѣлалъ у себя небольшую печку, и отдѣляя на издержки часть своихъ умѣренныхъ доходовъ, плавилъ , лилъ , переливалъ стекла. Приходя опятъ къ картинѣ, онъ оживлялся новымъ вдохновеніемъ , и опять начиналъ свою работу. У него было мало досуга ; но онъ работалъ въ кабинетѣ ночью, а часть дня посвящалъ мозаикѣ , тѣмъ охотнѣе , что дѣло шло на ладъ. Образчики выходили у него прекрасные, совершенно похожіе на работу Итальянской картины.

Ломоносовъ могъ преодолѣть всѣ препятствія физическія ; но могъ-ли онъ побѣдить упрямыхъ своихъ враговъ? Ихъ не льзя было пере-

плавлять въ печкѣ, ни разцвѣчать своимъ геніемъ: они оставались всегда одинаковы.

Надобно сказать, что въ это время (Сумароковъ уже написалъ многое. Трагедіи его, были играны кадетами, потомъ нѣкоторыми изъ придворныхъ, въ присутствіи Императрицы, и доставили ей удовольствіе. Это воспламенило молодаго автора, и онъ уже занимался щрдь» ко тѣмъ , какъ-бы устроить ему настоящій театръ. Случай вызвался въ помощники. Въ глуши, въ Ярославлѣ, сынъ Костромскаго купца, Волковъ, устроилъ театръ безъ всякихъ пособій , то есть почти своими руками сдѣлалъ подмостки , намалевалъ декорацій , набралъ актеровъ и восхищалъ провинціальную публику. Кто могъ-бы думать , что этотъ молодой купецъ сдѣлается основателемъ сценическаго искуства въ Россіи ? Но сдѣлалось такъ ! Помощниками его были люди съ истиннымъ дарованіемъ: Дмитревскій , котораго современники сравнивали послѣ съ Гаррикомъ, Поповъ, Шумской. Молва о ихъ представленіяхъ дошла до Петербурга. Сумароковъ заботился выписать ихъ, и по связямъ своимъ достигалъ этой цѣли. Отецъ его , Петръ Панкратьевичъ, былъ знатный человѣкъ, Камергеръ при Великомъ Князѣ, и Александръ Петровичъ, со своей необыкновенной смѣлостью, воевалъ храбро въ кругу современныхъ аристократовъ,

которые всячески помогали ему. Между тѣмъ онъ писалъ , даже славился какъ поэтъ, и Ломоносовъ былъ у него точно бревномъ въ глазу, потому что могущественно побѣждалъ его своимъ дарованіемъ, безъ помощи какихъ нибудъ связей , и, что еще сильнѣе , смѣялся надъ его стихотворствомъ, какъ надъ безразсудною страстью.

За то , какого мщенія не изобрѣталъ противъ него Сумароковъ ! Мало того , что въ обширномъ кругу своихъ знакомыхъ - онъ называлъ Ломоносова невѣждой , увѣрялъ, что онъ не знаетъ Россійскаго языка, и силился доказать это его сочиненіями : онъ нападалъ на его нравственность, ставилъ ему въ вину простонародное его происхожденіе , любилъ повторять, что онъ рыбачій сынъ, прибавлялъ къ этому глупыя остроты, и трубилъ вездѣ, что Ломоносовъ человѣкъ пьяный, слѣдственно неспособный быть Профессоромъ; что, наконецъ, онъ берется за все , потому что не умѣетъ ничего дѣлать порядочно. Сумароковъ сблизился съ Тредьяковскимъ совсѣмъ не отъ сходства въ умѣ или дарованіи, которымъ далеко превосходилъ его , но отъ того , что всякій врагъ Ломоносова казался ему хорошимъ человѣкомъ. Вдвоемъ , съ помощью своихъ пріятелей, они выдумывали безконечныя сплетни про-

шивъ Ломоносова , порицали, чернили его гдѣ только могли.

Достойна вниманія ненависть, съ какою современники , бѣдные дарованіемъ, искони преслѣдуютъ людей могучихъ, сильныхъ умомъ, не только геніемъ ! Но эту психологическую задачу легко рѣшить, если вникнемъ въ причины. Геній бываетъ гордъ, даже безъ сознанія въ этомъ ; обширный , дѣятельный умъ всегда независимъ. И тотъ и другой не любятъ смѣшиваться съ толпой, гдѣ все основано на отношеніяхъ, на проискахъ, и забываютъ, что тамъ есть также свои дарованія, свои умники и Даже геніи, которыхъ самолюбіе не дремлетъ. Одно слово объ этихъ людяхъ , сказанное или написанное человѣкомъ превосходнаго ума, приводитъ ихъ въ ярость, потому что это слово бываетъ приговоромъ , и съ нимъ согласны не одни посторонніе, но и сами подсудимые: столько вѣренъ взглядъ сильнаго ума! Какъ-же хотите вы, чтобы не волновалась, не шумѣла, не проклинала его жалкая посредственность или бездарность, когда всѣ успѣхи ея основаны на братствѣ, потворствѣ другъ другу, отношеніяхъ , между тѣмъ какъ дарованіе идетъ своимъ, обыкновенно одинокимъ путемъ ?

«Подражаетъ мнѣ ! Обкрадываетъ меня !» кричалъ Сумароковъ вездѣ, когда услышалъ, что Ломоносовъ сочиняетъ трагедію Демофонтъ.

Любопытно и это свойство людей обыкновенныхъ, что , занимаясь какимъ нибудь предметомъ, пресмыкаясь у подножія его , они почитаютъ дерзкимъ врагомъ своимъ всякаго, кто осмѣлится взглянуть на тотъ-же предметъ съ своей стороны. Такъ Сумароковъ воображалъ , что Трагедія на Русскомъ языкѣ заповѣдное его владѣніе , и , можно представить себѣ, каково было ему слышать, что Ломоносовъ хочетъ занять и это владѣніе ! Онъ былъ готовъ подать на него просьбу въ уголовный судъ, какъ на похитителя своей собственности.

А между тѣмъ и страшиться было нечего ! Ломоносовъ началъ писать свою трагедію безъ всякаго внутренняго призванія, такъ-же какъ большую часть своихъ стихотвореній. Иванъ Ивановичъ Шуваловъ вызвалъ его на это, видя успѣхъ трагедій Сумарокова , видя что Императрицѣ нравятся онѣ , и желая , чтобы любимецъ его былъ первымъ во всѣхъ родахъ Словесности. Но Демофонтъ, послѣ такого начала, не могъ быть произведеніемъ поэтическимъ. И дѣйствительно , это произведеніе больше нежели слабое : плохое. Ломоносовъ рѣшительно не имѣлъ ни сколько драматическаго дарованія, и остановился на первыхъ опытахъ. Но довольно было для новой злобы Сумарокова. Онъ почиталъ попытку его предательствомъ, соперничествомъ, кражею, Богъ знаетъ чѣмъ !

Между тѣмъ какъ враги преслѣдовали Ломоносова , онъ нечаянно встрѣтилъ человѣка по сердцу своему.

Въ толпѣ учениковъ его былъ молодой студентъ Поповскій. Профессоръ давно замѣчалъ въ немъ острый умъ и большія литтературныя способности, но еще не видалъ ни одного изъ его произведеній. Наконецъ Поповскій представилъ ему свою элегію; Зима. Ломоносовъ прочелъ ее, и увидѣлъ искры дарованія не поддѣльнаго. Кромѣ того , Поповскій былъ искренній почитатель Ломоносова ; это сблизило ихъ еще скорѣе. Тихій , нѣжный умъ молодаго студента, и бурный , кипучій геній учителя его мирились въ любви къ Словесности.

Поповскій писалъ стихи совершенно въ духѣ Ломоносова, потому что хорошо вникнулъ въ механизмъ его стиховъ, и къ нимъ примѣнялъ свое дарованіе. Тогда не знали истиннаго пути для поэта, и думали, что подражаніе ведетъ къ совершенству. Поповскій подражалъ Ломоносову, а этотъ совѣтовалъ ему избрать другіе, славнѣйшіе образцы. « Отважьтесь переводить Горація!» сказалъ онъ ему однажды.

— Горація?—повторилъ изумленный Поповскій.— Но, Г. Профессоръ! Возможно-ли это, когда на Русскомъ языкѣ еще нѣтъ никакихъ стихотворныхъ переводовъ, и тѣмъ меньше

переводовъ такого великаго поэта какъ Горацій, удивительный образецъ совершенства! . ..

« Тѣмъ лучше : вамъ будетъ принадлежать честь перваго переводчика въ Русскомъ стихотворствѣ !

— Но я страшусь !...

«Молодой человѣкъ! Вы не знаете всей силы своего дарованія. Дѣйствуйте смѣлѣе : успѣхъ наградитъ васъ.

Ученикъ послушался учителя, и черезъ нѣсколько времени принесъ ему переводъ одной изъ одъ Горація, переводъ, разумѣется, слабый, но первый на Русскомъ языкѣ. Въ наше время почти не льзя понять великости этого подвига. Да, если сообразимъ тогдашнее состояніе Русскаго языка, на которомъ трудно было выражать самыя обыкновенныя мысли ; если вспомнимъ предубѣжденіе, съ какимъ смотрѣли на древніе образцы, и взглянемъ на переводы Поповскаго, то сознаемся, что въ самомъ дѣлѣ подвигъ его былъ великъ , и что Ломоносовъ имѣлъ право поздравить молодаго стихотворца съ необычайнымъ успѣхомъ. И тѣмъ пріятнѣе для него былъ этотъ успѣхъ, что онъ видѣлъ въ немъ первый изящный плодъ своихъ трудовъ: Поповскій былъ , можно сказать, его созданіе. Онъ еще больше сталъ дорожить имъ, давалъ ему новые совѣты, и хотѣлъ чтобы Поповскій написалъ или перевелъ что ни-

будь обширное, обѣщая представить трудъ его своему покровителю Шувалову. Между тѣмъ, онъ уже обратилъ вниманіе этого вельможи на своего молодаго любимца. Шуваловъ, вмѣстѣ съ Дворомъ , жилъ въ Москвѣ, когда онъ дослалъ къ нему первую эклогу Поповскаго, Зиму , при письмѣ , исполненномъ добродушія. «Дай Боже ,» писалъ Ломоносовъ, « чтобы прежестокая минувшая зимы стужа, и тяжелый продолжительныя весны холодъ награжденъ вамъ былъ прекраснаго лѣта пріятною теплотою. А чтобы въ оныхъ дняхъ ясность и тихость еще показалась вамъ пріятнѣе, то должно вамъ представлять въ умѣ противное время. Но какъ лѣто и зима вдругъ быть не могутъ, чтобы вы сличивъ одно съ другимъ, при строгости и скучномъ видѣ одного могли яснѣе видѣть и выше почесть другаго красоту, нѣжность и пріятность, для того имѣю честь представить вамъ Зиму стихотворную, въ эклогѣ, сочиненной студентомъ Поповскимъ. Я въ ней не поправилъ ни единаго слова, но какову онъ прошедшей зимы далъ, такъ къ вамъ и вручить честь имѣю.»

Но самое это покровительство дарованію ставили въ вину Ломоносову. Тредьяковскій, столько-же неутомимый въ преслѣдованіи его, какъ и въ своихъ тяжелыхъ , но бездарныхъ литтературныхъ трудахъ, первый сталъ под

шучивать, что Профессоръ Химіи и Физики учитъ ребятъ стихотворству. «А своя-то наука что-же у него?... спитъ покойнымъ сномъ!... Видно , легче заниматься пустячками , нежели своимъ дѣломъ ! И пусть-бы ужь онъ дѣйствительно былъ словесникъ, то есть учился-бы у знаменитыхъ Профессоровъ, каковъ Г. Ролленъ, и занимался Литтературой основательно , то есть переводилъ-бы отличныхъ авторовъ и самъ писалъ большія стихотворенія, каковы піимы! А то, пописываетъ оды, и съ помощью милостивцевъ только заслоняетъ другимъ дорогу !»

Вскорѣ представился случай, который съ новою жестокостью раздражилъ Тредьяковскаго.

Онъ напечаталъ еще въ 1738 году свой переводъ Барклаевой Аргениды; но послѣ (въ 1750) рѣшился прибавить къ нему посвященіе Императрицѣ. Этого не льзя было сдѣлать безъ позволенія Академіи, и Тредьяковскій представилъ посвятительный листокъ въ Канцелярію Академическую. Тамъ рѣшили: отдать его разсмотрѣть Профессорамъ Ломоносову, Крашенинникову , и Адъюнкту Попову. Ломоносовъ прочелъ посвященіе Тредьяковскаго , и вскричалъ: «Нелѣпость!... Надо выправить это, а иначе напечатать не льзя. » Съ нимъ согласились Крашенинниковъ и Поповъ, почти не

читавши ухищренныхъ фразъ Тредьяковскаго, и Ломоносовъ, подчеркнувши все, что не нравилось ему въ посвященіи , представилъ его обратно въ Академію , съ объясненіемъ , что оно наполнено ложными мыслями, излишнимъ ласкательствомъ и неумѣстными словами.

Можетъ быть въ этомъ приговорѣ было и пристрастіе; можетъ быть, если-бъ то-же представилъ кто нибудь другой, Ломоносовъ разсмѣялся-бы надъ невинными нелѣпостями автора, и разрѣтилъ-бы ему напечатать ихъ съ маленькими поправками. Но это былъ Тредьяковскій, и онъ хотѣлъ разсердить его.

Коварный непріятель явился въ Академію, и завелъ рѣчь объ отказѣ напечатать посвященіе его въ томъ видѣ, какъ оно представлено имъ.

— Да ! посвященіе Ролленевой Исторій ? — спросилъ добродушный Поповъ.

«Не Ролленевой Исторіи, а Барклаевой Аргениды !» отвѣчалъ Тредьяковскій.

—Какъ Аргениды? А я думалъ Ролленя !...

« Стало быть вы не читали моего посвященія ?» тихо спросилъ у него Тредьяковскій.

— Читалъ. ... да вскользь, и ничего не понялъ.

« Отъ того и не поняли , что не читали !» возгласилъ Тредьяковскій.

Ломоносова не было тутъ, и Тредьяковскій напалъ на Крашенинникова и Попова, вынулъ

изъ кармана свое посвященіе , и просилъ ихъ показать, какія находятъ они въ немъ излишнія ласкательства и несообразности. Они аа щищались слабо , однакожъ указали на первыя нелѣпости , какія кинулись имъ въ глаза. Но Тредьяковскій утверждалъ, что все это заимствовалъ онъ у лучшихъ авторовъ , и что если-бы они знали иностранные языки, то не стали-бы удивляться Россійскимъ его фразамъ. Такое логическое доказательство разсмѣшило противниковъ, и они нарочно постарались разсердить его своими недоумѣніями.

Разъяренный Тредьяковскій почелъ себя глубоко оскорбленнымъ и подалъ на своихъ экзаменаторовъ просьбу, или бумажку, какъ говорятъ въ Судахъ.. Онъ горько жаловался, его оскорбили Профессоры Ломоносовъ, Крашенинниковъ , и Адъюнктъ Поповъ ; что въ приговорѣ ихъ явно и пристрастіе и невѣжество , и что Академія могла отказать ему просто, не предавая его въ руки подозрительныхъ враговъ.

Эта небольшая исторія осталась безъ послѣдствій ; но она еще больше разожгла вражду Тредьяковскаго къ Ломоносову, котораго винилъ онъ одного, почитая двухъ товарищей его только угодниками своего врага.

Но Ломоносову и нѣкогда было заниматься ссорой съ Тредьяковскимъ. Не прерывая всег-

дашнихъ своихъ занятій науками и Литтературой, онъ посвящалъ все остальное время мозаикѣ , потому кто она плѣняла его новостью и надеждами успѣха. Въ самомъ дѣлѣ, наконецъ удалось ему изготовить прекрасные образцы мозаичныхъ составовъ. Онъ привелъ ихъ въ нѣкоторое устройство , еще не имѣя возможности сдѣлать какой нибудь правильный рисунокъ , потому что нуждался и въ средствахъ и въ досугѣ для этого. Взявши нѣсколько своихъ образцовъ, онъ явился къ Графу Воронцову.

Мы увѣрены, что каждый изъ нашихъ читателей знаетъ и видалъ мозаическія произведенія, но почитаемъ не излишнимъ сказать здѣсь нѣсколько словъ объ исторіи этого Искуства. Мозаикой можно назвать все, что изъ отдѣльныхъ разноцвѣтныхъ частицъ образуетъ рисунокъ , пріятный для глазъ. Въ этомъ смыслѣ и наборная работа (marqueterie) есть мозаика. Но это еще не есть Искуство Изящное , для котораго необходима мысль , представленная въ изящной формѣ. Въ мозаикѣ матеріаломъ для изящной формы служатъ или цвѣтныя стеклышки , или цвѣтные камешки , изъ которыхъ художникъ образуетъ рисунокъ , картину, до такой степени похожую на обыкновенную живопись , что издали мозаическая картина такъ-же плѣняетъ нѣжностью краеокъ и оттѣнковъ,

какъ и писанная на полотнѣ, масляными красками. Но мозаика имѣетъ еще свой аффектъ , и потому-то рѣдко употребляютъ ее для копій съ живописныхъ картинъ, что впрочемъ начали дѣлать только въ новыя времена , а она была извѣстна еще Древнимъ , и вѣроятно вначалѣ изобрѣтена на Востокѣ. Почти вѣчная прочность ея намекаетъ объ этомъ, тѣмъ больше, что у древнихъ Грековъ находимъ ее съ незапамятныхъ временъ. Когда въ Римѣ золото и мраморъ стали слишкомъ обыкновенны, тогда начали дѣлать у роскошныхъ Римлянъ украшенія по стѣнамъ и полы въ домахъ мозаическіе. Въ Византійской имперіи, этомъ бѣдномъ мозаическомъ обломкѣ великолѣпной картины Греціи и Рима , мусія или мозаика была въ особенной чести. Оттуда перешла она и въ древнюю Русь , гдѣ до сихъ поръ находятъ слѣды Византійской мусіи. Послѣ, гибло все! Наконецъ, съ возобновленіемъ образованности въ Европѣ, возродилась и мозаика. Въ началѣ 18-го столѣтія, въ Римѣ была заведена знаменитая Школа Мозаическаго Искуства , гдѣ образовались многіе художники, и прекрасныя произведенія ихъ нашли отзывъ у насъ , въ Россіи, въ душѣ поэта Ломоносова.

— Ваше Сіятельство ! поздравьте меня съ успѣхомъ!—сказалъ онъ входя къ Графу Воронцову.

« Вы уже такъ пріучили насъ къ своимъ успѣхамъ , что я готовъ на слово поздравлять васъ! Но съ какимъ новымъ успѣхомъ ?

— Вы побудили меня къ нему ! У васъ впервые увидѣлъ я мозаическую картину, и вскорѣ самъ надѣюсь сдѣлать что нибудь подобное. Вотъ небольшое доказательство. — Онъ показалъ свои образцы, и Графъ, по видимому, пришелъ въ восхищеніе.

« Это такъ хорошо ,» сказалъ онъ , «что я непремѣнно представлю Императрицѣ ваши пре красные опыты. Оставьте ихъ у меня.

« Я покорнѣйше прошу объ этомъ Ваше Сіятельство! Если Всемилостивѣйшая Государыня наша удостоитъ милостиво воззрѣть на мои посильные труды , я увѣренъ , что Ваше Сіятельство не оставите моей нижайшей просьбы...

« Говорите , говорите ! о чемъ?

— А нуждаюсь въ пособіяхъ для своихъ опытовъ. Вамъ извѣстно, что профессорскаго жалованья едва достаетъ на прожитіе съ семействомъ. Вы виновникъ мысли, которая увлекла меня заняться мозаическою работой ; будьте ходатаемъ и въ томъ , чтобы эта мысль могла быть приведена въ исполненіе..

«Даю слово , Г. Ломоносовъ ! Я сдѣлаю Все, что могу. Но какихъ-же пособій желали-бы вы?

— На первый случай небольшой суммы для

моихъ опытовъ, которые, какъ сами Ваше Сіятельство изволите видѣть, стоятъ пожертвованія. А потомъ, если эти опыты подтвердятъ мои ожиданія, я желалъ-бы имѣть привилегію на производство мозаическихъ работъ, чтобы кто нибудь не воспользовался моими трудами и не лишилъ меня справедливаго вознагражденія за эти труды.

«О, съ этой стороны вы можете быть спокойны. У насъ не такъ-то скоро принимаются за то, чего не дѣлывали прадѣды. Пройдетъ сто лѣтъ, и вѣрно еще никого не будетъ на этомъ изъ вашихъ путей. Впрочемъ , я исполню вашу просьбу, и, надѣюсь, не безъ успѣха.

Только не оставляйте своихъ опытовъ.

—Къ этому не нужно поощрять меня, Ваше Сіятельство ! Мозаика теперь одно изъ любимыхъ моихъ занятій. Враги мои и такъ говорятъ, что я занимаюсь ею слиткомъ много.

«Не слушайте этихъ глупцовъ! Идите своимъ путемъ, Г. Ломоносовъ !

Графъ подробно распросилъ его объ исторіи мозаики, о его опытахъ , о составахъ, употребленныхъ имъ, словомъ, обо всемъ, чтобы объяснить все это Императрицѣ. Наконецъ онъ взялъ образцы, обѣщаясь при первомъ благопріятномъ случаѣ показать ихъ Императрицѣ, и при этомъ испросить, у нея пособій для Ломоносова.

Оживленный одобреніемъ и обѣщаніями Графа, поэтъ съ новымъ жаромъ приступилъ къ своимъ работамъ. Опыты его становились болѣе и болѣе удачны, такъ что наконецъ онъ желалъ-бы произвести что нибудь целое, и, къ

досадѣ, у него не доставало для этого способовъ. Онъ ждалъ вѣстей отъ Воронцова.