Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава IV.

Прошло нѣсколько дней. Ломоносовъ простодушно ждалъ отвѣта отъ Шувалова, впрочемъ не переставая заниматься науками и своею должностью. Иногда невольно спрашивалъ онъ у себя : должно-ли была отсылать оду къ Шувалову? и оправдывалъ поступокъ свой тѣмъ, что желалъ только Всемилостивѣйшаго воззрѣнія. Ему не приходило въ мысль спросить себя : прилично-ли было это въ настоящихъ отношеніяхъ его, то есть не могло-ли это повредить ему въ глазахъ сильнаго человѣка? Нѣтъ, такіе разсчеты не касались души Ломоносова. Онъ только желалъ оправдывать себя передъ самимъ собою, какъ передъ человѣкомъ.

Между тѣмъ первыя встрѣчи въ Академіи не радовали его. Приходя въ засѣданія , уже какъ принадлежащій къ Академіи и членъ ея, онъ видѣлъ, что дѣла идутъ очень тихо. Академики и Профессоры исполняли свою должность, но не ревновали дѣлать больше , не увлекались

пылкими стремленіями за границы начертаннаго имъ круга. Это были, по большей части, люди хорошіе , и нѣкоторые изъ нихъ даже отличались рѣдкими познаніями и превосходнымъ умомъ ; но они были какъ-то спокойны на своихъ мѣстахъ , и какъ будто чужды Россіи. .. . Это сердило пылкаго Ломоносова , у котораго каждое желаніе превращалось въ страсть, и надъ всѣми другими желаніями господствовало одно , неистребимое никакими препятствіями: обнять умомъ и наукой цѣлый міръ, для драгоцѣннаго отечества, и освѣтить лучами просвѣщенія всѣ темные углы его , которыхъ было еще такъ много. Онъ желалъ-бы предложить своимъ товарищамъ заняться Русскимъ языкомъ; но они почти всѣ были Нѣмцы, и, сверхъ того, это уже не входило въ кругъ ихъ обязанностей. Онъ видѣлъ недостаточность пособій ученыхъ , потому что въ Академіи не было ни хорошихъ физическихъ, ни астрономическихъ инструментовъ, ни достаточнаго числа книгъ, ни даже снарядовъ для милыхъ его химическихъ опытовъ; онъ видѣлъ это и говорилъ, но ему отвѣчали , что Академія не имѣетъ средствъ на пріобрѣтеніе чего-либо. Онъ предлагалъ имъ сходиться иногда не по должности, а для сообщенія другъ другу ученыхъ наблюденій; но не каждый былъ такъ всеобъемлющъ какъ Ломоносовъ, котораго занимали и Химія

и Поэзія, и Металлургія и Словесность, и Физика и Краснорѣчіе , Древности Греціи, Рима и Россіи , Исторія и Искуства. Сверхъ того, многіе отзывались , что занятія, должность поглощаютъ у нихъ все время. Ломоносовъ обращался иногда къ Президенту, и тотъ, соглашаясь съ каждымъ его предложеніемъ, обыкновенно откладывалъ все до времени, ссылаясь на свои недосуги , на свои многочисленныя занятія; онъ не прибавлялъ шагу ни въ чемъ, сберегая время, которымъ дорожилъ Богъ знаетъ для чего. «Надобно дорожить каждой минутой» говаривалъ онъ и спѣшилъ оставить Академію. «Это отыметъ слишкомъ много времени!» восклицалъ иногда онъ, посреди самыхъ любопытныхъ сужденій, закрывалъ засѣданіе, обѣщая подумать , посудить , и дѣла оставались безъ движенія.

Но Ломоносовъ не уставалъ быть дѣятельнымъ, потому Что живость, пылкость во всѣхъ дѣлахъ составляла его жизнь. Видя какое нибудь неустройство, какой нибудь недостатокъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ возможность поправить ихъ , онъ тотчасъ предлагалъ свое искреннее мнѣніе. Сначала его оспоривали, но, видя что это заводитъ иногда въ жаркія пренія , изобрѣли вѣрнѣйшее средство укрощать неумѣстный жаръ сослуживца: обѣщали сообразить, подумать, и всего чаще просто молчали.

Можно представить себѣ, какое дѣйствіе производила на него эта тяжелая медлительность.

Однажды былъ онъ въ самомъ невеселомъ расположеніи отъ разныхъ своихъ неудачъ, когда къ нему явился курьеръ отъ П. И. Шувалова , съ просьбой явиться къ Его Превосходительству. Ломоносовъ немножко встревожился , и уже досадуя , что можетъ быть накликалъ на себя непріятность , явился къ П. И. Шувалову.

Въ богатомъ кабинетѣ своемъ встрѣтилъ его этотъ вельможа, и съ первыхъ словъ его исчезли всѣ опасенія Ломоносова, потому что онъ услышалъ похвалы и даже благоволеніе за свою оду.

« Дарованіе ваше, Г. Ломоносовъ , дѣлаетъ честь Россіи,» сказалъ П. И. Шуваловъ. «Продолжайте такъ-же хорошо какъ вы начали свое поприще, и я увѣряю васъ, что мы не будемъ завидовать иностранцамъ.

—Ваше Превосходительство ! я не имѣю такихъ честолюбивыхъ надеждъ. Все желаніе мое было : выразить восторгъ души Всемилостивѣйшей Государынѣ нашей... .

«И вы исполнили это какъ не льзя лучше. Я имѣлъ счастіе представить оду вашу Государынѣ ; она благоволила удостоить ее благосклоннаго воззрѣнія. Передаю вамъ это , какъ драгоцѣннѣйшую награду для вѣрноподданнаго.

— Я не могу и выразить своего счастія. .. .

«Да. . . . Но вы занимаетесь не однимъ стихотворствомъ! ... Я помню вашу пробную лекцію. Какъ идутъ ученыя ваши занятія въ Академіи ?

— Я дѣлаю что могу Ваше Превосходительство....

Ломоносовъ хотѣлъ было воспользоваться этимъ случаемъ, и передать Шувалову жалобы души своей; но, при всей своей неопытности, онъ сообразилъ, что не прилично, при первомъ сближеніи съ знатнымъ человѣкомъ, явиться у него жалобщикомъ. Онъ смолчалъ и задушилъ внутреннюю борьбу свою.

«Вы Профессоръ Химіи ?

— Адъюнктъ, В. П.

«Но вы можете надѣяться всего, при вашихъ дарованіяхъ, при вашей учености... .

Ломоносовъ кланялся.

«Да, у меня есть еще къ вамъ просьба!» сказалъ Шуваловъ улыбаясь , съ тою благосклон ностью, которая обыкновенно бываетъ при такихъ случаяхъ на устахъ вельможь.

— Ваше Превосходительство можете приказывать.

«Нѣтъ, я только прошу васъ, и узнавши предметъ, вы вѣрно сами воспламенитесь должнымъ восторгомъ. Скоро торжественный день рож-

денія Его Высочества Петра Ѳеодоровича, недавно прибывшаго изъ Голштиніи, . . . Неужели этотъ день останется безъ отзыва со стороны любимца Музъ ?...

—Отвѣтомъ моимъ на это будетъ посильный трудъ , и мнѣ остается только благодарить Ваше Превосходительство за милостивое воспоминаніе, и за новый случай для меня изъявить свою вѣрноподданническую ревность.

«Да, я прошу васъ, Г. Ломоносовъ , доставить мнѣ вашъ трудъ, который вѣрно уже теперь на половину готовъ въ піитической головѣ вашей. Я увѣренъ, что онъ еще больше подтвердитъ выгодное мнѣніе о вашемъ дарованіи. Когда надѣетесь вы доставить мнѣ его?

— Завтра-же, В. П.

«Прекрасно !... А, кстати. ...

Въ эту самую минуту вошелъ въ кабинетъ Иванъ Ивановичъ Шуваловъ, тотъ самый Пажъ, который восхищался лекціею Ломоносова.

— Рекомендую тебѣ, братецъ, Г-на Ломоносова! Ты давно желалъ познакомиться съ нимъ! — сказалъ П. И. Шуваловъ.

Молодой Пажъ подошелъ къ Ломоносову и съ самою пріятною скромностью сказалъ:

«Я почитаю особеннымъ счастіемъ знакомство съ необыкновеннымъ человѣкомъ; а вы, Г. Ломоносовъ, не принадлежите къ разряду людей

обыкновенныхъ! Я удивляюсь вамъ во всемъ: въ вашей жизни, въ вашихъ стихахъ и занятіяхъ.

Это привѣтствіе юноши, котораго природа одарила самою привлекательною наружностью, милымъ выраженіемъ лица, и скромностью, рѣдкимъ украшеніемъ свѣтскаго обращенія, это привѣтствіе отозвалось въ сердцѣ Ломоносова.

Онъ не зналъ , что отвѣчать, но повинуясь сердцу, лучшему путеводителю въ тѣхъ случаяхъ , гдѣ оно играетъ первую роль , промолвилъ:

— Я принимаю ваши слова не иначе , какъ ободреніемъ къ будущимъ трудамъ моимъ. Чувствую, что нынѣшній день есть начало новой эпохи въ моей жизни.

П. И. Шуваловъ съ улыбкой смотрѣлъ на это объясненіе двухъ человѣкъ , понимавшихъ другъ друга съ первой встрѣчи. Онъ сказалъ обращаясь къ нимъ обоимъ:

— Ну, я радъ, что вы сошлись у меня, господа! Рекомендую и вамъ, Г. Ломоносовъ, моего Ванюшу , большаго любителя наукъ. Приходите къ нему иногда побесѣдовать. Если завтра вы не застанете меня дома , отдайте стихотвореніе ваше ему.

«Стихотвореніе? новое стихотвореніе Г-на Ломоносова ?» спрашивалъ съ удовольствіемъ молодой человѣкъ.

—Да, да! И которое вѣрно будетъ достойно своего сочинителя? Не правда-ли, Г. Ломоносовъ ?

« Не знаю, В. П.» отвѣчалъ Ломоносовъ улыбаясь. «По крайней мѣрѣ отвѣчаю вамъ за свое усердіе.

Онъ сдѣлалъ нѣсколько глубокихъ поклоновъ, и, поручая себя благосклонности обоихъ Шуваловыхъ , вышелъ , провожаемый ихъ учтивостями. Юноша смотрѣлъ ему вслѣдъ, какъ будто жалѣя, что такъ мало видѣлъ человѣка, столько занимательнаго для него.

Возвратившись домой , Ломоносовъ тотчасъ сочинилъ планъ оды , расписалъ станціи для своего восторга ( такъ приказывала Піитика !) и въ тотъ-же вечеръ кончилъ свое стихотвореніе. На другой день, рано утромъ , онъ пересмотрѣлъ его , выправилъ еще разъ, и съ сожалѣніемъ, что не можетъ послѣдовать правилу Горація , спѣшилъ исполнить приказаніе Шувалова и доставить оду поскорѣе. Онъ не засталъ Петра Ивановича самого. ... по крайней мѣрѣ ему сказали въ передней, что Г. Камергеръ уже выѣхалъ изъ дому. Впрочемъ, это не было потерей для нашего поэта : онъ пошелъ къ Ивану Ивановичу Шувалову, который принялъ его какъ другъ и какъ человѣкъ выше лѣтъ своихъ.

Въ самомъ дѣлѣ, этотъ знаменитый въ Исторіи Русскаго просвѣщенія человѣкъ отличался необыкновенною зрѣлостію ума въ самыхъ молодыхъ лѣтахъ. Онъ былъ родственникъ — кажется племянникѣ—Петра и Александра Ивановичей Шуваловыхъ, но не имѣлъ почти никакого состоянія, хотя отецъ его, воинъ Петровыхъ временъ , служилъ съ отличіемъ и даже на виду у великаго преобразителя Россіи. Когда Шуваловы оказали важныя услуги при восшествіи на престолъ Императрицы Елисаветы Петровны , и сдѣлались могущими людьми , они взяли своего родственника ко Двору, гдѣ онъ вскорѣ былъ сдѣланъ Пажемъ и Камеръ-Пажемъ , потому что стоилъ ободренія, если-бы и не имѣлъ сильнаго покровительства. Онъ прежде учился въ Москвѣ, и, что замѣчательно, у одного учителя съ славнымъ Суворовымъ, Поселившись въ Петербургѣ, онъ жилъ у Петра Ивановича Шувалова и продолжалъ учиться, уже гораздо основательнѣе, потому что имѣлъ для этого больше средствъ. Но главнымъ пособіемъ въ ученьѣ была собственная его воля. Онъ жаждалъ познаній и старался сближаться съ людьми, отъ которыхъ могъ пріобрѣсти ихъ. Въ юныхъ лѣтахъ онъ уже любилъ просвѣщеніе ; это была главная, господствующая страсть его. Удивительно-ли, что видя въ Ломоносовѣ человѣка рѣд-

каго умомъ и ученостью, онъ хотѣлъ сблизиться съ нимъ , и въ пятнадцать лѣтъ понималъ его , можетъ быть, лучше нежели всѣ другіе современники?

Они прочли оду вмѣстѣ. Образованный умъ Шувалова удивлялся красотамъ стихотворства, неслыханнаго на Руси , потому что извѣстно каково писали прежде и даже во время Ломоносова ! Это было поводомъ къ разговору о языкѣ, о стихосложеніи Русскомъ, объ открытіяхъ, сдѣланныхъ въ немъ Ломоносовымъ, наконецъ о Нѣмецкомъ стихотворствѣ, которое подало ему поводъ къ тому, о житьѣ нашего поэта за границей , и такъ дальше. Если-бы давно не настало время разстаться двумъ новымъ знакомцамъ, они проговорили-бы цѣлый день. Прощаясь съ Ломоносовымъ, Шуваловъ дружески пожималъ его руку, и просилъ вѣрить, что онъ всегда будетъ радъ и даже счастливъ побесѣдовать съ такимъ человѣкомъ, отъ котораго можетъ многаго ожидать Россія. Ломоносовъ чувствовалъ , что эти слова не были только учтивостью. Онъ благодарилъ съ обыкновеннымъ своимъ прямодушіемъ, безъ чванства и ханжества, что еще больше понравилось Шувалову. Оба они были восхищены другъ другомъ.

« Надобно-же оправдать вниманіе этихъ почтенныхъ людей, тѣмъ больше , что сама Им-

ператрица обращаетъ милостивый взоръ на мои труды!» Такъ думалъ возвратившись домой нашъ поэтъ. « Да , я кажется нашелъ те

перь, кто составляетъ истинный цвѣтъ общества: это люди знатные и богатые. Очень естественно ! Имъ нѣтъ надобности работать изъ куска хлѣба, какъ нашей братьѣ ученымъ , которые сверхъ того стѣснены всякими отношеніями и живутъ вѣчно въ зависимости отъ кого нибудь. Должно признаться и въ томъ , что обращая свой умъ на одинъ какой нибудь предметъ , человѣкъ ученый дѣлается одностороненъ , себялюбивъ , страненъ. Онъ только и хорошъ въ своемъ углу. Напротивъ человѣкъ знатный , свободный въ своихъ дѣйствіяхъ, потому что ему остается желать не многаго, можетъ вполнѣ удовлетворять своимъ благороднымъ страстямъ. Таковы Шуваловы ! Они надѣются многаго отъ меня, а я надѣюсь еще больше отъ нихъ. »

Нѣтъ надобности пояснять, ошибался-ли Ломоносовъ думая такъ высоко о людяхъ знатныхъ ; но какъ-бы то ни было , а онъ хотѣлъ отличить себя передъ ними, оправдать доброе ихъ мнѣніе , и чѣмъ-же ? трудами ! « Надобно показать имъ, что они не ошибаются во мнѣ !» говорилъ онъ и съ новымъ усердіемъ принимался за свои ученыя занятія, за свои многочисленные труды и сочиненія.

Онъ написалъ нѣсколько разсужденій о разныхъ предметахъ Натуральной Исторіи и Химіи , представилъ ихъ въ Академію, и самъ виталъ передъ своими сочленами тѣ изъ нихъ, которыя были писаны по-Латини. Его хвалили, ободряли къ дальнѣйшимъ трудамъ; Бревернъ обѣщалъ позаботиться о немъ; но когда Ломоносовъ относился къ нему или къ Академикамъ съ разными предложеніями и требованіями, его встрѣчало равнодушіе. Мы уже видѣли, что требованія Ломоносова были безчисленны; онъ хотѣлъ вдругъ обнять все , преобразить все, а обыкновенная лѣность ума человѣческаго не любитъ этого, и она-то встрѣчала съ убійственною холодностью пылкіе его планы.

« Почтеннѣйшіе господа !» сказалъ однажды Ломоносовъ. «Вы ободряете мои труды, стараетесь поощрить къ новымъ , и я премного благодаренъ вамъ за то; однако зачѣмъ-же обрѣзывать крылья у моей ревности къ Наукѣ? Зачѣмъ не дать новыхъ средствъ, о которыхъ прошу васъ?

Это смѣлое воззваніе сначала изумило всѣхъ Гг. засѣдавшихъ съ нимъ. Наконецъ они стали мало по малу отпускать возраженія, которыя всѣ ограничивались тѣмъ, что надобно повременить , подождать благопріятныхъ обстоятельствъ, что лучше спѣшить медленно, слушаясь мудреца-поэта , и что они-бы рады рвать

звѣзды съ неба , да руки не достаютъ. Такія пошлости совершенно разсердили Ломоносова, и онъ, гнѣвно улыбаясь, сказалъ:

«Господа! Когда я пришелъ въ Москву, въ нагольномъ тулупѣ, и не имѣлъ куска хлѣба, мнѣ точно то-же говорилъ одинъ добрый мужичекъ ; только его философія облекалась не такими затѣйливыми фразами. Онъ не умѣлъ сказать мнѣ по-Латини: festina lente, но говорилъ то-же по-Русски, и былъ въ правѣ хорохориться надо мной, потому что я по его милости не умеръ съ голоду; однако я доказалъ ему собственнымъ примѣромъ, что можно побороть многое силой воли , трудолюбіемъ, неутомимостью въ достиженіи къ предположенной цѣли. Если-бы , напротивъ , я послушался его, то остался-бы Холмогорскимъ рыбакомъ. Неужели вы также хотите оставить Академію въ неподвижномъ состояніи?

Нѣмцы вполовину поняли его, сколько отъ того что онъ говорилъ по-Русски, а еще больше отъ непривычки слышать такія мысли. Только одинъ изъ нихъ сказалъ: «Das ist nicht aka

demisch (это не по-Академически ) ,» а другой взялъ лежавшій на столѣ Словарь Памвы Берын-ды и началъ искать слова : хорохориться , тихонько повторяя: коро-корокориться. Но молчаніе было главнымъ отвѣтомъ на выходку Ло-

моносова, и только въ сердца сочленовъ его запало непріятное чувство.

Онъ началъ объяснять имъ подробнѣе свои предположенія, но не могъ извлечь воды изъ камня, и превратить въ кровь воду, которая, можетъ быть, у многихъ изъ нихъ текла въ жилахъ. Презрительная улыбка была отвѣтомъ на всѣ его воззванія. Даже тѣ, которые не хотѣли ссориться съ нимъ, дали ему замѣтить, что они знаютъ не хуже его что должно и чего не должно имъ дѣлать.

Но въ человѣкѣ сильнаго ума есть какая-то неприступность, которая служитъ для него волшебнымъ кругомъ и удерживаетъ нападенія людей обыкновенныхъ. Такъ и эта маленькая сцена не имѣла никакихъ послѣдствій , кромѣ того, что на Ломоносова стали смотрѣть непріязненно многіе изъ его сочленовъ. Они знали однакожъ, что къ нему благосклонны нѣкоторые изъ знатнѣйшихъ людей : это служило новой защитой ему , и даже безъ его вѣдома. Сверхъ того , всѣ они , больше или меньше, отдавали справедливость уму и познаніямъ упрямаго собрата, а особенно люди отличные изъ Академикомъ и Адъюнктовъ, всегда вѣрные цѣнители дарованій.

Онъ, съ своей стороны, былъ, принужденъ слѣдовать ихъ совѣту и ждать обстоятельствъ больше благопріятныхъ. Надежда на помощь

знатныхъ людей также сдѣлалась мечтою его. Но все это не могло-бы успокоить ума и тревожной души молодаго , пылкаго ученаго, если-бы занятія, сами занятія науками не были отрадою, услажденіемъ его въ настоящихъ обстоятельствахъ, такъ-же какъ и во всѣхъ прежнихъ. Работая въ лабораторіи, производя физическіе опыты, углубляясь въ изученіе древнихъ писателей , наставниковъ человѣчества , онъ забывалъ всѣ волненія, всѣ бури и тревоги жизни. Тутъ чёлнъ его былъ въ надежной пристани, и потому-то, можетъ быть, онъ переложилъ и въ стихи и въ прозу знаменитыя слова Цицерона: « Науки питаютъ юношу, даютъ отраду старцу, утѣшаютъ въ несчастій, бываютъ прекрасны вездѣ: и въ уединеніи и въ шумѣ свѣта, и въ деревнѣ и въ городѣ. » Ломоносовъ чувствовалъ все это вполнѣ, потому что былъ истинный мученикъ науки, узнавшій всю сладость и горечь ея.

Въ Академіи приготовлялось большое празднество , въ честь дня коронованія Императрицы. Ожидали, что она сама осчастливитъ своимъ присутствіемъ собраніе Академіи , и хотѣли показать ей новое и первое ученое заведеніе въ Россіи со всею пышностью и торжественностью. Академики писали рѣчи , гимназисты готовились пѣть кантату, а Ломоносову было поручено перевести съ Нѣмецкаго

стихи, написанные Членомъ Академіи, Надворнымъ Камернымъ Совѣтникомъ, Интендантомъ Соляныхъ дѣлъ, Готлибомъ Фридрихомъ Вильгельмомъ Юнкеромъ. Стихи эти : Вѣнчанная Надежда Россійскія Имперія, были напечатаны вмѣстѣ съ переводомъ Ломоносова. Въ день торжества, Императрица въ самомъ дѣлѣ пріѣхала въ Академію, слушала рѣчи Латинскія, отчетъ Академіи, и наконецъ приняла стихи Юнкера, поднесенные Президентомъ. Перевернувъ листокъ , она увидѣла Русскій переводъ и подпись: Съ Нѣмецкихъ Россійскими стихами перевелъ Михайло Ломоносовъ, Академіи Наукъ Адъюнктъ. Хотя стихи эти довольно длинны, однако Императрица просмотрѣла ихъ , и обратившись къ бывшему вблизи отъ нея П. И. Шувалову, сказала :

«Это твой?... Мастеръ своего дѣла! Скажи ему спасибо отъ меня.... Да не забудь и Автора.

Мы уже знаемъ, что П. И. Шуваловъ подносилъ Императрицѣ стихи Ломоносова на коронацію ея. Имя его осталось у нея въ памяти; она была въ пріятномъ расположеніи, и потому очень естественна лаконическая похвала ея Ломоносову, сказанная въ Академіи. Но немногія слова ея , тотчасъ переданныя поэту, совершенно осчастливили его. Когда, послѣ отъѣзда Императрицы , въ залахъ Академіи

былъ накрытъ столъ и началось пиршество ; когда вино поразогрѣло умы и сердца; когда стали осушать заздравные кубки и начались обниманія, цѣлованье, тогда и Ломоносовъ, забывая все прежнее, и также обнимая сочленовъ своихъ какъ братьевъ , просилъ забыть, если онъ чѣмъ нибудь огорчалъ ихъ. Они то-же были готовы плакать, и примиреніе казалось совершеннымъ.

Было-ли это въ самомъ дѣлѣ примиреніемъ, увидимъ дальше ; но Ломоносовъ отъ чистаго сердца забылъ всѣ досады на сочленовъ своихъ и началъ обходиться съ ними искренно. Какъ-бы пользуясь этимъ добрымъ расположеніемъ, нѣкоторые изъ нихъ обращались къ нему съ просьбами разрѣшить разные ихъ вопросы , о состояніи того и другаго въ Россіи. Онъ, какъ просвѣщенный Рускій, могъ сдѣлать это легко , и съ готовностью объяснялъ имъ все, что только могъ.

Одинъ изъ ученыхъ собратовъ его , почтенный человѣкъ въ пудреномъ парикѣ, сказалъ однажды ему, что онъ рѣшился издать книгу о Русской Литтературѣ, и уже началъ собирать для этого матеріалы. Это объявилъ онъ ему за тайну, въ Академіи , и прибавилъ : «Приходите ко мнѣ сегодня , побесѣдовать о моемъ предметѣ. »

Ломоносовъ удивился. Онъ зналъ, что этотъ человѣкъ, сбирающійся писать о Русской Литтературѣ , не знаетъ трехъ словъ по-Русски. Однако онъ пришелъ по его приглашенію. Профессоръ былъ очень радъ, подвивалъ своего гостя трубкою, пивомъ, и наконецъ вынулъ бумажку съ разными вопросами ( разговоръ и вопросы были на Нѣмецкомъ). Угодно-ли знать что это были за вопросы? Вотъ образчикъ нѣкоторыхъ.

«Какъ называется по-Русски

«Кто писалъ по-Русски Исторію Литтературы?

«Гдѣ и какія есть книги въ пособіе для этого ?

«Однимъ-ли языкомъ писали древніе Руссы и нынѣшніе Рускіе?

Ломоносовъ едва не расхохотался, выслушавши десятокъ такихъ вопросовъ , которые ясно показали, что Г. Историкъ долженъ начинать съ азбуки того предмета, для котораго онъ уже сбиралъ матеріалы. Но удержавши свою веселость, Ломоносовъ сказалъ:

— Любезный другъ ! Я готовъ отвѣчать на всѣ эти вопросы ; но совѣтовалъ-бы вамъ собрать побольше матеріаловъ. . ..

« О чемъ-же я и хлопочу, почтенный другъ ?» сказалъ съ удовольствіемъ Нѣмецкій ученый.

«Планъ у меня уже готовъ, система давно составлена : остается только вставлять имена и числа !... Я очень радъ, что мы сошлись съ вами въ мнѣніяхъ! очень радъ!

— Но какъ-же вы составили систему , не имѣя еще никакихъ. .. . свѣдѣній о предметѣ?

« Свѣдѣній ? Но развѣ вы не знаете, любезный другъ , что свѣдѣнія уже дѣло второстепенное; главное система. Надъ нею-то я трудился полтора года, и можетъ быть просижу еще два , и все-таки не отвѣчаю, что она будетъ довершена. Но позвольте продолжать нашъ разговоръ методически. Мы начали вопросами , которые, по благосклонности, вы обѣщались рѣшить мнѣ. . . .

— Извольте ; но я лучше напишу на этой-же бумажкѣ и отвѣты. .. .

«Э, ни, ни!» сказалъ Профессоръ, отдергивая

свою драгоцѣнную бумажку. « Тутъ все занято !... для всего свое мѣсто.

—Но, кажется, еще остается его довольно!...

«Помилуйте : это все въ графахъ ; это для отмѣтокъ. . . . Вотъ»— продолжалъ онъ, вынимая сложенную вдвое четвертку бумаги—вотъ, здѣсь, подъ буквой В, должны бытъ пространные отвѣты, потому что я буду просить васъ отвѣчать пространнѣе. Напримѣръ: « Какъ называется по-Русски Литтература?

— Да такъ-же и называется : Литтература. Иные говорятъ: Словесность.

«А! Зловесность.. ..» писалъ Нѣмецъ, выговаривая это по своему.

Ломоносовъ хотѣлъ было поправлять его, но увидѣлъ, что это завлечетъ далеко, и потому спѣшилъ отдѣлаться какъ нибудь отъ своего друга. Тотъ тщательно записывалъ все , что говорилъ ему Ломоносовъ наобумъ, и отчасти иронически , зная , что изъ этого не выйдетъ ничего , и слѣдовательно все равно , какъ ни отвѣчать.

Но ему хотѣлось послѣ этого испытать своего друга не со стороны ума, а со стороны души, и онъ завелъ рѣчь, какъ хорошо было-бы сдѣлать разныя улучшенія въ Академіи, распространить кругъ дѣятельности ея, и воспользоваться благопріятными обстоятельствами для истиннаго добра.

«Императрица благосклонно ободряетъ наши труды ; вельможи ея , просвѣщенные , мудрые, готовы на все благое,» прибавилъ Ломоносовъ.

—Да, да ! — отвѣчалъ Профессоръ.— Но, любезный другъ ! трудно !...

«Что-же можно сдѣлать безъ труда?. . . А я не вижу невозможности. Надобно только дѣйствовать прямодушно, откровенно, смѣло.

—Смѣло ! Но какъ покажется это инымъ....

«Кому инымъ? Вельможамъ или нашимъ товарищамъ ?

— Да тѣмъ и тѣмъ. . . .

« Хорошее должно показаться хорошимъ. А если-бы и случилось что нибудь затруднительное, то мы посвятили себя наукѣ и должны не щадить для нея ничего.

— Такъ! однакожъ, лучше пользоваться тѣмъ что есть. Тише ѣдешь дальше будешь. Можно быть полезнымъ и въ маленькомъ своемъ кругѣ.

« Но у насъ руки связаны !... Мы удаляемся отъ цѣли. ...

Профессоръ готовъ былъ заткнуть себѣ уши.

«Право, Г. Ломоносовъ!» сказалъ онъ: «надобно подумать о томъ, какъ-бы потихоньку прожить свой вѣкъ.

—Любезный Профессоръ! объ этомъ думаетъ уже столько людей , что надобно иногда дѣлать что нибудь другое. Надобно жертвовать собой для того дѣла , которому посвятили мы себя.

«Да, да! Однакожъ. . . . довольно если удастся сдѣлать хоть что нибудь. Слава Богу и за то !

Ломоносовъ замолчалъ и вскорѣ ушелъ отъ этого любезнаго друга Профессора.

«Вотъ люди !.. .» думалъ онъ возвращаясь домой. «Можно-ли предпринять съ ними что нибудь огромное, великое ! Къ чему служатъ

этимъ ученымъ ихъ знанія, если они всего больше дорожатъ своею бѣдною, ничтожною жизнью , своимъ жалкимъ спокойствіемъ , и сверхъ того кидаются въ пустяки! Этотъ историкъ Русской Литтературы можетъ привести въ отчаяніе всякаго , кто любитъ считать свои дни только успѣхами , пользою. Въ самомъ дѣлѣ : стоитъ-ли влачиться по землѣ восемьдесятъ лѣтъ, для того, чтобы постоянно выкуривать трубку и выпивать кружку пива , да цѣлый вѣкъ дѣлать пустыя замѣшки по системѣ ?... А они почти всѣ таковы, исключая ....

Тутъ Ломоносовъ назвалъ въ головѣ своей нѣсколько человѣкъ изъ своихъ товарищей ; но и они были не всѣ надежны. Одинъ былъ слабъ, уязвимъ съ одной стороны, другой съ иной. Такія размышленія всегда наводили на него мрачную тоску, и онъ спѣшилъ снова углубить свой умъ въ науки , потому что съ ними чувствовалъ себя лучше, былъ счастливымъ владѣльцемъ въ своемъ царствѣ.