Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава I.

Дворецъ въ Петербургѣ блисталъ огнями. Ряды оконъ, освѣщенныхъ ярче обыкновеннаго, заставляли смиренныхъ пѣшеходовъ обходить лишнюю улицу, только-бы не ступить на свѣтлые противъ оконъ круги земли, съ которыхъ могли неучтиво согнать ихъ грозные рейтары. Не смотря на большой съѣздъ, вокругъ дворца было все тихо, какъ передъ Строемъ солдатъ, ожидающихъ своего начальника. Оклики стражи, да рокотъ запоздалой кареты, подъѣзжавшей ко крыльцу, одни нарушали это спокойствіе на площади.

Но что дѣлалось во дворцѣ ? Тамъ былъ царскій вечеръ у Императрицы Анны Іоанновны, уже болѣзненной, близкой къ своей кончинѣ, и какъ-бы старавшейся разсѣять себя, забыть

свои страданія среди блеска и веселья. Для того , въ послѣднее время жизни своей , она чаще собирала во дворцѣ избранное общество и приказывала ему утѣшать себя. Можетъ быть и ловкій Биронъ употреблялъ это какъ политическое средство : при шумѣ веселья такъ удобно иногда испросить согласіе на многое, къ чемъ отказываютъ по-утру, въ кабинетѣ, въ серьёзное время работы ума. На что не могъ всесильный царедворецъ преклонить умъ Императрицы, съ тѣмъ обращался къ ея чувствамъ.

Собраніе было многочисленное и по видимому веселое. Вельможи и придворные расхаживали по заламъ, съ такимъ самодовольствомъ, обращались другъ къ другу съ такимъ радушіемъ, что посторонній сказалъ-бы; они оставили за порогомъ всѣ страсти свои, и предались одному желанію : развеселить Императрицу. Между тѣмъ она, окончивши партію пикета съ Остерманомъ, облокотилась на стоявшаго подлѣ нея Пажа, и глаза ея упали на Камергера Корфа, который приближался съ улыбающимся видомъ.

— А что-же, Баронъ ! — сказала она:— принесли-ли вы мнѣ то сочиненіе ?...

«Приказаніе Вашего Величества исполнено!» отвѣчалъ Корфъ, подавая небольшую кипку Печатныхъ листочковъ.

Императрица взяла ихъ, немного откатилась на креслахъ своихъ отъ столика, за которымъ играла , и обратила рѣчь къ окружавшимъ ее.

«Вотъ, господа, я подарю вамъ чудо. Вчера, при нашемъ новомъ торжествѣ надъ Турками, Баронъ Корфъ поднесъ мнѣ стихи, написанные рыбачьимъ сыномъ....

— Рыбачьимъ сыномъ !. . . — воскликнуло нѣсколько голосовъ. Но въ этихъ словахъ не было выраженія , потому что еще не знали, какое придать имъ : шутливое или торжественное. Императрица любила иногда приводить въ недоумѣніе своихъ придворныхъ шутками и загадочными словами, и они ждали объясненія.

— Да, рыбачьимъ сыномъ!—повторила она.— Вотъ, возьмите: это стихи на взятіе Хотина и побѣду надъ Турками. Да какіе стихи !... Такихъ не пишетъ Тредьяковскій , ни Грекъ Антіохъ Кантемиръ.

Придворные съ благоговѣніемъ спѣшили принимать изъ рукъ Императрицы листочки , вдругъ сдѣлавшіеся для нихъ святынею. Она сама раздала ихъ нѣкоторымъ и отдавая остальные опять Корфу, сказала :

— На! дай имъ всѣмъ!... Я нарочно велѣла

Корфу напечатать ихъ больше , чтобы вы всѣ, господа, могли полюбоваться новымъ стихотворцемъ нашимъ.

Между тѣмъ, получившіе стихотвореніе прежде другихъ, спѣшили къ канделабрамъ , къ свѣчамъ; старики надѣвали очки , а иные уже разбирали по складамъ : Враче .... врачеб.... ной да....ли... мнѣ.... воды. И отвсюду слышно было: «Безподобно!... удивительно!... прекрасно!»

Между тѣмъ Императрица сама снова отзывалась о стихахъ Ломоносова чрезвычайно благосклонно, и наконецъ сказала Корфу:

— А гдѣ-бишь теперь этотъ Ломоносовъ!

«Въ Марбургѣ , Ваше Величество : учится у

Профессора Вольфа стихотворству.

— Въ Марбургѣ ! стихотворству ! у Профессора ! — повторяли многіе.

« Ну , да разскажи имъ , какъ получилъ ты эти стихи. Разскажи подробно. Это страхъ какъ любопытно, господа !

Уши всѣхъ настроились; Корфъ съ поклономъ къ Императрицѣ началъ:

« Ломоносовъ учится на счетъ Академіи , щедротами Всемилостивѣйшей нашей Государыни. Онъ присылаетъ ко мнѣ, какъ къ Президенту Академіи , отчеты о своихъ успѣхахъ. Въ послѣдній разъ , при письмѣ и отчетѣ , я получилъ отъ него и стихи, написанные имъ, когда услышалъ онъ о преславной побѣдѣ, одержанной войсками Ея Императорскаго Величества. Онъ говоритъ , что побѣда отозвалась въ Германіи какъ громъ, и что онъ, въ

избыткѣ чувствъ, осмѣлился воспѣть торжество Россійскаго оружія.

« Удивительно ! превосходно !... » начались опять восклицанія.

Между тѣмъ Корфъ, напередъ выучившій свой разсказъ, отиралъ потъ , и съ торжествомъ поглядывалъ на придворныхъ собратовъ. Въ самомъ дѣлѣ , онъ такъ кстати поднесъ стихи Ломоносова, что уже многіе были готовы жать ему руку, и успѣхъ этотъ равнялся развѣ успѣху его выучить довольно длинную Русскую рѣчь.

— Но кто этотъ Ломоносовъ ? — спросилъ наконецъ Остерманъ , остававшійся на своемъ мѣстѣ противъ Императрицы, за карточнымъ столомъ, потому что подагра давала ему право меньше другихъ утомлять свои ноги, даже при Императрицѣ.

« Ломоносовъ , Холмогорскій урожденецъ , сынъ рыбака,» отвѣчалъ Корфъ. «Въ достославное царствованіе нашей Всемилостивѣйшей Государыни, когда науки вмѣстѣ со всѣми другими отраслями государственнаго хозяйства. . ..

Императрица улыбнулась; но Корфъ, ни мало не смѣшавшись, продолжалъ:

«Когда все процвѣтаетъ и благоденствуетъ, и науки находятъ покровительство , Ломоносовъ пришелъ пѣшкомъ въ Москву, изъ Архангельска. . . .

— Пѣшкомъ? — спросили нѣкоторые.

« Да , Мм. Гг., пѣшкомъ. Въ Москвѣ , разумѣется, встрѣтилъ онъ покровительство , и опредѣлился въ Духовную Академію , откуда , какъ отличнаго ученика , отправили его въ нашу Академію. Мы , для вящшаго усовершенствованія , послали его въ Марбургъ, къ Профессору Вольфу, и тамъ-то онъ написалъ оду...

Биронъ, всесильный Биронъ слушалъ съ нетерпѣніемъ разскащика, боясь чтобы многословіе его не утомило Императрицы. Онъ уже хотѣлъ перемѣнить разговоръ, когда она сказала :

— Нѣтъ , разскажи , какъ удивилъ онъ васъ своими стихами.

«Да, Ваше Величество! Я истинно удивился, прочитавши стихи его, и отдалъ ихъ на разсмотрѣніе господамъ Академикамъ. Они единогласно подтвердили мое мнѣніе , что стихи прекрасны и даже достойны воззрѣнія Всемилостивѣйшей нашей Государыни. Я велѣлъ напечатать ихъ , и удостоился , во вчерашній торжественный день, поднести Ея Величеству. ...

— А я велѣла напечатать побольше этихъ листочковъ , и поздравляю васъ , господа , съ новымъ стихотворцемъ! — прибавила Императрица благосклонно.

Глубокій поклонъ былъ отвѣтомъ на эти слова.

Корфъ разсказалъ почти все справедливо ; только нѣкоторыя стороны представилъ по своему. Онъ, какъ Нѣмецъ, даже плохо понимавшій Русскія дѣловыя бумаги, тѣмъ меньше могъ судить о стихахъ Ломоносова, и получивши ихъ, отдалъ на разсмотрѣніе Академіи. Но тамъ засѣдали также почти все Нѣмцы, и они едва-ли могли-бы оцѣнить первый брилліантъ Русской Поэзіи , если-бы одинъ изъ нихъ прямодушно не посовѣтовалъ отдать стихи на разсмотрѣніе учителю Академической Гимназіи Ададурову. Этотъ человѣкъ , бывшій впослѣдствіи учителемъ Русскаго языка при Великой Княгинѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ , и наконецъ вельможею, первый угадалъ поэтическій порывъ юноши , и съ изумленіемъ къ новости языка , величію образовъ, и, всего больше , необычайному размѣру стиховъ, представилъ Академіи, что ода Ломоносова достойна всякаго одобренія и поощренія. Онъ прочиталъ ее Академикамъ , не понимавшимъ языка , но понимавшимъ размѣръ стиховъ. Они заспорили было, что Русскій языкъ не способенъ къ размѣрамъ, и что въ немъ существуетъ только тоническое стихотворство. Но почти въ одно время съ стихами получено было отъ Ломоносова Письмо о правилахъ Россійскаго стихотворства:

онъ какъ будто предчувствовалъ, что оно будетъ нужно для убѣжденія Гг. Академиковъ. Ададуровъ перевелъ это письмо на Нѣмецкій языкъ, и совершенно удостовѣрилъ ихъ въ огромности подвига перваго Русскаго поэта. Они поняли это , и рѣшились наградить изобрѣтеніе размѣра для Русскихъ стиховъ своимъ одобреніемъ. Послѣ того уже Корфъ рѣшился представить оду Ломоносова Императрицѣ, и сдѣлалъ это такъ удачно.

Одобрительный говоръ не умолкалъ, послѣ того какъ услышали , что Императрица искренно любуется стихами на громкую побѣду войскъ ея. Даже Биронъ , не любившій ничего Русскаго, хвалилъ по-Нѣмецки мужика, одареннаго такимъ искуснымъ умомъ. Русскіе патріоты восхищались отъ чистаго сердца, можетъ быть не столько стихами, сколько побѣдой Русскаго ума надъ предубѣжденіемъ , которое бывало готово иногда отнять у ихъ

соотечественниковъ всѣ способности.

«

— Все прославляетъ царствованіе Ваше, Государыня !—сказалъ Остерманъ.

«Русскій умъ воскресаетъ!» примолвилъ Трубецкой.

—Онъ и. не бывалъ распятъ — возразилъ Биронъ. — Къ тому-же стихотворцы , какъ всѣ искусники, имѣютъ особенныя способности, и

имъ надобно только благопріятныя обстоятельства , въ какихъ , напримѣръ , находится теперь Россія. Этотъ мужикъ уже не первый: Тредьяковскій также пишетъ стихи.

«Конечно, Ваша Свѣтлость,» отвѣчалъ Трубецкой смиренно. « Все отъ Бога ! Овому талантъ, овому два.. . . Но у насъ до сихъ поръ не было стихотворцевъ, кромѣ старинныхъ псалмослагателей.»

— Потому что еще не наставало время для этого — сказалъ Биронъ.— Да и Русскій языкъ вообще мало способенъ къ выраженію тонкихъ мыслей.

«На немъ однакожь выражены всѣ красоты божественныхъ писателей » — осмѣлился замѣтить Трубецкой.

Биронъ взглянулъ на него грозно , потому что не вдругъ нашелъ отвѣтъ; однакожь тотчасъ прибавилъ, соображаясь съ образомъ мыслей Императрицы:

—Но вы говорите о людяхъ святыхъ, потому что переводчики священныхъ книгъ таковы. А что такое стихотворцы ?... Неужели ихъ ставите вы наряду съ святыми?

Трубецкой смолчалъ въ свою очередь, и потомъ отвѣчалъ въ полголоса:

— Можетъ быть мы сами недостойны появленія святыхъ людей.

—Не о томъ рѣчь, Князь — пылко возразилъ Биронъ.—Вы смѣшиваете людей вдохновенныхъ съ стихотворцами. Я говорю только , что въ Россіи не было до сихъ поръ стихотворцевъ. Даже въ славное царствованіе Императора Петра І-го не писали стиховъ. И только теперь , когда науки поощряются , когда Россія начинаетъ истинную жизнь Европейскаго Государства, и когда благоденствіе народа прочно, онъ начинаетъ пѣть.

« Справедливо ! справедливо ! » раздалось со всѣхъ сторонъ.

— Наукамъ необходимо поощреніе , такъ-же какъ и всему другому — продолжалъ Биронъ , довершая свою побѣду. — у въ Россіи до сихъ поръ не понимали этого.

Увлеченный живостью разговора, онъ не за мѣтилъ неприличнаго своего выраженія, потому

что не привыкъ быть осторожнымъ въ Словахъ,

и какъ будто хотѣлъ сказать, что только

онъ показываетъ Рускимъ свѣтъ Божій.

Императрица была такъ снисходительна къ своему любимцу, что позволяла ему забываться даже въ собственномъ ея присутствіи. И теперь, видя что разговоръ принимаетъ оборотъ не совсѣмъ пріятный, она спѣшила сказать :

— Такъ надобно-же , Герцогъ , подтвердить ваши слова и всячески поощрять этого умнаго рыбака.

«Воля Вашего Величества священна для каждаго изъ насъ,» благоговѣйно отвѣчалъ Биронъ, наклоняя голову.

— Поощреніе раждаетъ науки ! — Прибавилъ Остерманъ. — Это доказанная, святая истина. Счастливому царствованію Вашего Величества предоставлено соединить и славу наукъ, со всѣми другими славами Россіи.

«Да , я хочу, чтобы этотъ рыбакъ не пропалъ за-даромъ. Надобно имѣть его въ виду. Спасибо, Корфъ , тебѣ, что ты доставляешь намъ новый случай изъявить наше благоволеніе къ успѣхамъ, какого-бы рода ни были они.

Восторженный Корфъ сталъ на колѣни и прикоснулся губами къ рукѣ Императрицы.

—Имѣй въ виду нашего рыбака, и при случаѣ доноси мнѣ о его успѣхахъ ; а когда возвратится онъ изъ-за границы, доложи мнѣ объ этомъ.

Бѣдный Ломоносовъ !... Для чего не былъ онъ тутъ , среди этого блестящаго собранія придворныхъ, которые слышали милостивыя для него слова Императрицы ! Они осыпали-бы его поздравленіями и окружили готовностью пособлять на тернистомъ пути жизни. Но онъ

былъ далеко ; онъ не слыхалъ поощреній ; они не дошли до него.

—Спасибо всѣмъ вамъ, господа, что пособили провести время ! — сказала Императрица , необыкновенно милостивая во весь, этотъ вечеръ. Но слова ея были знакомъ , что вечеръ кончился. Съ глубокими поклонами начали удаляться придворные, между тѣмъ какъ Императрица склонилась на спинку своихъ креселъ, и какъ-бы въ утомленіи закрыла рукою глаза.

На другой день, во всѣхъ придворныхъ кругахъ, во всемъ высшемъ обществѣ разговаривали о необыкновенномъ сынѣ рыбака. Ода Ломоносова восхищала всѣхъ , понимавшихъ и не понимавшихъ ея. Но еще больше удивлялись, и можетъ быть даже завидовали, благосклонности , съ какою приняла ее Императрица. Это былъ первый примѣръ милостиваго вниманія къ Русской Поэзіи. И въ самомъ дѣлѣ, если вспомнимъ, что стихи Ломоносова произвели такой шумъ при Дворѣ почти сто лѣтъ до насъ, то удивимся-ли говору, какой продолжался о нихъ до самаго вечера слѣдующаго дня? Въ этотъ вечеръ билъ назначенъ маскарадъ у кого-то изъ придворныхъ, и на другой день разговоръ былъ уже о маскарадѣ. Поэтъ , поэзія, и счастливый сынъ рыбака не занимали больше никого.