Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава VII

Петръ Ивановичъ Шуваловъ заказалъ нашему поэту стихи, на какое-то новое торжество, и Ломоносовъ, окончивши ихъ, пришелъ однажды утромъ въ его домъ, куда являлся онъ уже не разъ, довольно свободна. О немъ тотчасъ доложили, и Ломоносовъ приблизился къ дверямъ кабинета, когда услышалъ громкій смѣхъ и разговоръ нѣсколькихъ человѣкъ. Онъ остановился-было и не хотѣлъ входить, боясь попасть въ шумную толпу со своимъ смиреннымъ приношеніемъ; но слуга уже растворилъ дверь кабинета, и не войдти было не льзя; къ тому-же Петръ Ивановичъ вскричалъ , какъ только завидѣлъ его:

—Добро пожаловать, Г, Ломоносовъ, добро пожаловать!—

Ломоносовъ быстро вошелъ , и вѣжливо , но свободно привѣтствовалъ вельможу. Онъ увидѣлъ подлѣ него незнакомое ему, но чрезвычайно привлекательное лицо : это былъ Алек-

сандръ Ивановичъ Шуваловъ , Генералъ съ отличными военными познаніями, и, что еще важнѣе , любимый Императрицею и потому самый могущественный изъ всѣхъ Шуваловыхъ. Ломоносовъ отдалъ ему глубокій поклонъ, а Петръ Ивановичъ, обратившись къ своему брату сказалъ:

—Вотъ онъ, соперникъ Василія Кириловича!

Дрожь пронзила Ломоносова, когда онъ услышалъ этотъ неожиданный комплиментъ! Его равняютъ или по крайней мѣрѣ ставятъ въ параллель съ Тредьяковскимъ! Онъ хотѣлъ было отвѣчать по первому движенію сердца, но, къ счастію, Петръ Ивановичъ предупредилъ его словами:

—Василій Кириловичъ! подойди, братецъ, къ намъ; что ты все стоишь у дверей. . ..

Ломоносовъ оглянулся и увидѣлъ — Тредьяковскаго ! Онъ стоялъ въ самомъ углубленіи двернаго перехода, подлѣ притворенной половинки дверей, стоялъ вытянувшись въ струнку, недвижимо, безмолвно , и только при словахъ Петра Ивановича промолвилъ :

«Слишкомъ много чести для нашей братьи, Ваше Высокопревосходительство !» Почти незамѣтное движеніе глазъ его показало, что онъ изумляется дерзости своего собрата по ремеслу и хочетъ быть благоразумнѣе его.

— Видишь, что и товарищъ не замѣтилъ тебя—прибавилъ Петръ Ивановичъ.

Между тѣмъ Ломоносовъ уже обмѣнялся поклономъ съ Тредьяковскимъ и сказалъ:

« Извините , Василій Кириловичъ ! право, не видалъ васъ сначала.

Тредьяковскій сдѣлалъ при этомъ такое смѣшное лицо , гдѣ выражались и гнѣвъ и робость и смущеніе , что Александръ Ивановичъ Шуваловъ только могуществомъ свѣтской опытности удержалъ себя отъ взрыва смѣха, и спѣшилъ обратиться къ Ломоносову съ словами :

— Очень пріятно познакомиться съ человѣкомъ , котораго уважалъ я заочно, Я давно просилъ брата объ этомъ ; да мы оба такъ мало имѣемъ свободнаго времени....

Ломоносовъ кланялся , не умѣя ничего отвѣчать на такія общія привѣтствія»

—А мы сей часъ говорили о васъ съ Васильемъ Кириловичемъ—сказалъ Петръ Ивановичъ. —Онъ сердится за то, что вы пишете стихи и говорите рѣчи. ...

«Извините , Ваше Высокопревосходительство , что я осмѣлюсь перебить вашу рѣчь !» возразилъ Тредьяковскій. « Вы сами удостоили шутить надъ моимъ, яко-бы соперничествомъ съ Г-мъ Ломоносовымъ.

Петръ Ивановичъ искренно захохоталъ, потому что Тредьяковскій былъ особенно способенъ смѣшить своимъ важнымъ видомъ. Кто изъ насъ не видалъ этихъ любимцевъ веселости, которые имѣютъ даръ быть тѣмъ смѣшнѣе, уморительнѣе, чѣмъ больше стараются соблюдать важность?

— Ну, что правда , то правда — отвѣчалъ Петръ Ивановичъ. — Какъ ранняя птичка, Василій Кириловичъ раньше васъ, Г. Ломоносовъ, поднялся съ своего гнѣзда, и уже принесъ мнѣ оду на нынѣшній торжественный случай; когда-же я сказалъ ему, что уже просилъ васъ объ этомъ, онъ сталъ жаловаться , что ему предпочитаютъ васъ. Я хотѣлъ увѣрить его , что вы не думаете соперничать съ нимъ ; что его высокопарящій геній не такъ легко подымается съ мѣста какъ вашъ, который умѣетъ все дѣлать на лету. Ну, какъ-бы это объяснить сравненіемъ. ... да, вотъ, кстати артиллерійскій Генералъ ,» продолжалъ онъ указывая на брата : « онъ скажетъ вамъ , что тяжелая и легкая артиллерія равно хороши и полезны въ своемъ мѣстѣ ; а я прибавлю, что Василій Кириловичъ тяжелая артиллерія, такъ-же какъ Г. Ломоносовъ легкая !...

«—Благодаренъ благосклонности Вашего Высокопревосходительства — сказалъ Тредьяковскій — но я съ Г-мъ Ломоносовымъ на ряду не

бывалъ. Онъ гораздо помоложе меня; онъ былъ еще въ пеленкахъ, когда я уже слушалъ лекціи у Ролленя.

» Да кто-же васъ и ставитъ рядомъ ? Я, напротивъ, доказываю, что вы не похожи другъ на друга.

— Какъ угодно, В. В.! Но я многими заслугами уже доказалъ преданность свою Музамъ и опытность въ піитическомъ дѣлѣ; а Г. Ломоносовъ....

« Полно , полно сердиться, Василій Кириловичъ ! » перебилъ его Петръ Ивановичъ, все смѣясь.

Но Тредьяковскій , разгорячившись , продолжалъ :

— Еще при блаженной памяти Императрицѣ Аннѣ Іоанновнѣ я уже былъ не въ ординарныхъ... да и самое стихотворство на Россійскомъ языкѣ мое изобрѣтеніе.

— Вы такъ хорошо доказываете права свои —сказалъ ему съ важнымъ видомъ А. И. Шуваловъ — что я прошу васъ вручить мнѣ новое вате стихотвореніе, и постараюсь употребить его въ дѣло.

Восхищенный Тредьяковскій поспѣшно вынулъ изъ кармана большой исписанный листъ, и съ низкимъ поклономъ подалъ его Шувалову.

« Ну , доволенъ-ли теперь ?» сказалъ Петръ Ивановичъ.

— Покровители Музъ и любимцевъ ихъ находятъ такихъ-же обожателей , какъ и сами Музы — отвѣчалъ Тредьяковскій , стараясь выражаться красно и не. думая о смыслѣ.

Онъ началъ раскланиваться и подвигаться къ дверямъ спиной.

—Да наградитъ васъ премудрая Царица всѣми благами земными , а Небесная всѣми райскими — прибавилъ онъ сдѣлавъ послѣдній поклонъ, и вышелъ за двери, какъ нищій, которому бросили милостыню.

Петръ Ивановичъ между тѣмъ хохоталъ , а по выходѣ Тредьяковскаго разсмѣялся и братъ его.

Во все время этой унизительной сцены, Ломоносовъ оставался почти онѣмѣлый, и не зналъ, какъ понимать ему странное обращеніе Шуваловыхъ съ Тредьяковскимъ. Видъ стихотворца, каковъ-бы ни былъ онъ, оскорбляемаго насмѣшками, и униженно принимающаго ироническое одобреніе, мрачно отразился на сердцѣ Ломоносова. Передъ нимъ не совѣстились унижать санъ поэта, когда онъ самъ явился такъ-же какъ Тредьяковскій, съ стихами , заказными стихами ! Можетъ быть даже онъ не давалъ себѣ отчета въ своихъ ощущеніяхъ, но

ему было тяжело, и это сближеніе съ Тредьяковскимъ , на котораго онъ натолкнулся такъ не кстати, эта выставка передъ лицомъ гордыхъ вельможъ, почти въ смѣшномъ видѣ, это обхожденіе , покровительное безъ всякой нѣжности, все привело въ смущеніе Ломоносова.

Онъ оставался въ такомъ- положеніи, когда Петръ Ивановичъ пересталъ наконецъ смѣяться и сказалъ своему брату :

—Но для чего ты взялъ у него это маранье, эту оду, какъ онъ называетъ ее?

«Надобно-же было чѣмъ нибудь утѣшить дурака.

— Но что ты станешь дѣлать съ ней ? Неужели представишь ?...

Александръ Ивановичъ подошелъ къ пылавшему камину и кинулъ въ него оду Тредьяковскаго, говоря:

«Вотъ самое благородное употребленіе для этой глупости.

—Помилуй, братецъ!... вѣдь ты и не читалъ ея.. . . можетъ быть въ ней было что нибудь доброе, или хоть. . . . смѣшное.

«Глупое не можетъ быть даже смѣшно. Лучше послушаемъ, что написалъ Г. Ломоносовъ. Вѣрно его стихи не похожи на твоего Кирилыча. . . .

Проговоря это съ обыкновеннымъ своимъ спокойнымъ видомъ , Александръ Ивановичъ

сталъ спиной къ камину, и съ ласковою улыбкой просилъ Ломоносова прочитать, что написалъ онъ.

Но поэтъ не имѣлъ силъ для этого. Онъ сказалъ, что не смѣетъ утруждать почтенныхъ своихъ покровителей, и просто отдаетъ на ихъ судъ свое стихотвореніе, которое можетъ быть не лучше преданнаго огню.

Онъ не могъ удержаться отъ этихъ словъ: такъ сильно взволнована и оскорблена была его душа.

Александръ Ивановичъ, тонкій придворный, тотчасъ понялъ безпритворнаго поэта ; но не давая ему замѣтитъ этого , онъ повелъ разговоръ о его занятіяхъ, успѣхахъ , надеждахъ, и говорилъ, по видимому, съ такимъ участіемъ, что Ломоносовъ увлекся, началъ самъ ораторствовать, говорилъ какъ Цицеронъ, по выраженію одного изъ его современниковъ, и поселилъ въ холодной душѣ придворнаго самое выгодное о себѣ мнѣніе. Почтенный Петръ Ивановичъ только поддерживалъ этотъ разговоръ, потому что онъ уже довольно зналъ Ломоносова , и когда тотъ ушелъ , онъ спросилъ у своего брата , что думаетъ онъ объ этомъ человѣкѣ.

Мнѣніе А. И. Шувалова выразилось словами:

« Не дуракъ ! »

—Нѣтъ, мало этого—прибавилъ Петръ Ива

новичъ.—Это человѣкъ отличный, рѣдкихъ дарованій.

«Ну, да! Онъ можетъ быть полезенъ. Надобно поддерживать его.

Между тѣмъ, оставивши кабинетъ вельможи, Ломоносовъ шелъ домой въ странномъ расположеніи. Благосклонное, милостивое обхожденіе Шуваловыхъ не скрывало отъ него, послѣ сцены съ Тредьяковскимъ , какъ смотрятъ они на стихотворца. Эта сцена, столько непріятная для его благородной гордости, была откровеніемъ , показавшимъ ему, что никогда вельможа не забываетъ разстоянія, отдѣляющаго его отъ стихотворца.

« Что-же мы такое у нихъ ? » думалъ онъ. «Шуты? или ремесленники, иногда нужные для своего дѣла, такъ-же какъ плотникъ или слесарь для своего ? Меня предпочитаютъ Тредьяковскому : въ этомъ я не сомнѣваюсь ; но это значитъ только, что я лучше въ своемъ ремеслѣ, что мои стихи нужнѣе имъ нежели его вздорныя вирши! Но гдѣ-же мое личное достоинство ? Для чего не уважаютъ они меня просто какъ Михайлу Ломоносова , и видятъ только стихотворца, химика и металлурга въ томъ человѣкѣ, который не высокъ родомъ, но высокъ душой, и безкорыстно предалъ жизнь свою тяжкимъ трудамъ , для усовершенствованія себя и для воз-

вышенія науки въ своемъ отечествѣ? Они очень добры, очень благосклонны ко мнѣ , но безпрестанно напоминаютъ своимъ обхожденіемъ, что я искатель у нихъ, что они готовы поощрятъ, хвалить меня. . . . покуда я нуженъ имъ.... И какая позорная сцена съ Тредьяковскимъ! Они поставили меня на одну доску съ этимъ безтолковымъ ученымъ ! Шпыняли, хохотали надъ нимъ, а я былъ при этомъ тѣнью, или какимъ-то необходимымъ лицомъ въ комедіи!. . Нѣтъ , господа ! Я не буду впередъ для васъ игрушкой, и покажу вамъ, какое различіе между мной и тѣмъ человѣкомъ , надъ которымъ вы можете смѣяться.

Порывъ досады на людей , обыкновенно заставлялъ Ломоносова съ новою силою предаваться ученымъ занятіямъ , которыя любилъ онъ душой и сердцемъ. Теперь , какъ будто разсердившись на стихотворство , онъ былъ готовъ отказаться отъ него вовсе, для того чтобы совершенно посвятить себя наукамъ. Входя въ свою лабораторію, онъ точно забывалъ о стихахъ, но единственно потому, что съ увлеченіемъ глядѣлъ на таинства природы, которыя раскрывались передъ нимъ въ многочисленныхъ его опытахъ. Наука представляла ему также поэзію , и еще гораздо больше нежели стихотворство , въ которомъ , надобно признаться, не могъ онъ быть истиннымъ поэ-

томъ, Этому противилось время , несчастная половина XVIII вѣка, когда Вольтеръ билъ Аполлономъ , а Буало какимъ-то Магометомъ со своимъ Алкораномъ Стихотворства, и поэзій, истинная стихотворная поэзія жила только въ преданіяхъ , а мѣсто ея заняло ремесло стихотворческое. Да , поэзіи учили, какъ ре

меслу, анатомировали каждое движеніе души, и подчинили ее условнымъ правиламъ, такъ что отступленіе отъ нихъ считалось ошибкой. Въ такое время , Тредьяковскій справедливо могъ быть стихотворцемъ, и даже хорошимъ, если-бъ только у него былъ умъ, а Ломоносовъ, этотъ дикій геній, по тѣмъ-же самымъ причинамъ не могъ сдѣлаться поэтомъ , когда у него были связаны и умъ , и душа, и вдохновеніе. Къ тому, Русскій языкъ противился усиліямъ его. Онъ самъ создавалъ этотъ языкъ, потому что даже современники его , не только предшественники, не представляли ему никакого пособія. Но усиліямъ человѣка есть границы, и вдохновенный Ломоносовъ оставался современникомъ Тредьяковскихъ и Сумароковыхъ , не смотря на все раздѣлявшее ихъ пространство. Безотчетно бросалъ онъ перо и находилъ истинный свой міръ въ занятіяхъ природою, которая являлась ему со всею своею гигантскою поэзіею.

Усердно занимаясь науками для самого себя,

онъ такъ-же занимался и лекціями въ Академической Гимназіи, гдѣ находилъ многихъ молодыхъ людей , достойныхъ его цѣнителей. Надобно сказать, что можетъ быть ничѣмъ не наслаждался такъ Ломоносовъ , какъ успѣхами своихъ учениковъ. Передавать свои познанія, дѣлиться ими съ новымъ поколѣніемъ , было для него одною изъ наградъ за всѣ труды, какіе предпринималъ онъ въ своей жизни. Часто приводила его въ затрудненіе и даже въ Отчаяніе . недостаточность способовъ преподаванія, но онъ умѣлъ пособить и этому, самъ дѣлая многіе препараты и даже инструменты. Въ такихъ трудахъ и занятіяхъ , иногда размышлялъ онъ: «Поймутъ-ли наши потомки эти усилія? Оцѣнятъ-ли благо : безъ труда пользоваться средствами науки , и пріобрѣтать познанія не кровавымъ трудомъ, какъ мы ?.. . О, когда настанетъ для моего отечества это блаженное время? .. . Но оно непремѣнно настанетъ ! Неужели безплодны усилія мои и добрыхъ моихъ товарищей? Мы прокладываемъ путь, и эти юноши , которые слушаютъ меня, уже имѣютъ большое преимущество передо мной. Ихъ зовутъ, даютъ имъ средства учиться, и награждаютъ успѣхи ихъ !... А я !.. Боже мой !... Я, какъ тать укрывался со своими книжонками , какъ преступникъ уходилъ въ лѣса Отъ гонителей ученья , и послѣ, чего стоило

мнѣ покинуть отца , разорвать всѣ связи родственныя, для того чтобы попасть въ Заиконоспасскую Академію ! Да, вы счастливы, друзья мои ! » говорилъ онъ обращаясь иногда къ молодымъ своимъ слушателямъ , « отъ васъ требуютъ только труда и прилежанія.

Непріязненность къ нему Тредьяковскаго увеличилась послѣ встрѣчи у П. И. Шувалова, и это было новымъ препятствіемъ во многихъ полезныхъ начинаніяхъ Ломоносова, потому что Тредьяковскій, какъ Секретарь Академіи , часто имѣлъ случай затруднять его приказными формами, Ни одна копѣйка , для какихъ-бы то ни было издержекъ преподавателя Химіи , не доставалась Ломоносову безъ многихъ каверзъ Тредьяковскаго, столь легкихъ для самаго глупаго человѣка , если онъ хочетъ вредить. Потомъ , составляя протоколы Академическіе, Секретарь находилъ средство представлять многіе труды и предложенія Ломоносова въ превратномъ видѣ ; наконецъ онъ кололъ и язвилъ его словами безъ всякой пощады. Правда, Г-на Секретаря не любили многіе за его высокоуміе , и онъ ссорился точно такъ-же не съ однимъ Ломоносовымъ ; но этому было не легче отъ того. Вообще раздоры въ Академіи усиливались болѣе и болѣе, и наконецъ это дошло до свѣдѣнія Императрицы. Она увидѣла, что Г. Фонъ-Бревернъ, при всей своей добротѣ, не можетъ править Академіею , гдѣ сталкивалось такъ много различныхъ самолюбій и отношеній. Она рѣшилась назначить Президентомъ ея какого нибудь сильнаго вельможу , приближеннаго къ себѣ человѣка, и не долго затруднялась въ выборѣ: онъ палъ на Графа Кирилла Григорьевича Разумовскаго.

Прежде нежели познакомимся съ этимъ новымъ лицомъ, вспомнимъ что онъ былъ братъ сильнѣйшаго при Елисаветѣ Петровнѣ человѣка, Алексѣя Григорьевича Разумовскаго, который быстро возвысился на степень перваго вельможи изъ самаго простаго званія. Семейство Разумовскихъ , осыпанное почестями и богатствомъ, почти съ самаго начала царствованія Императрицы Елисаветы играло важную роль, и оправдывало эту улыбку судьбы многими хорошими, даже рѣдкими качествами.

Графъ Кириллъ Григорьевичъ, на высотѣ почестей и могущества не оставлялъ добрыхъ привычекъ первобытнаго своего состоянія. Онъ остался Малороссіяниномъ и во дворцѣ; любилъ щеголять странностью своего Малороссійскаго выговора, который придаетъ Русскому разговору какое-то добродушное выраженіе , и, можетъ быть, даже прикрывалъ этимъ свою врожденную хитрость , которою былъ одаренъ въ Высокой степени. Являясь добрякомъ, какимъ-то провинціаломъ въ придворномъ мірѣ, онъ не

рѣдко приводилъ въ затрудненіе самыхъ опытныхъ паркетныхъ жителей своими остроумными выходками, потому что отличался остроуміемъ необыкновеннымъ.

Назначеніе такого важнаго человѣка Президентомъ Академіи Наукъ , произвело страшную тревогу посреди Петербургскихъ ученыхъ, которые почти всѣ принадлежали къ Академіи. Тредьяковскій спѣшилъ написать поздравительное пѣснопѣніе; Нѣмцы-Академики готовили при

вѣтственныя рѣчи на всѣхъ возможныхъ языкахъ; Ломоносовъ ожилъ надеждой , что наконецъ Академія будетъ управляться Русскимъ умомъ. Когда указъ о назначеніи Графа Разумовскаго сдѣлался извѣстенъ, всѣ принадлежавшіе къ Академіи ученые и чиновники почли первымъ долгомъ явиться къ своему начальнику, съ поздравленіемъ.

Любопытно было-бы взглянуть на эту разнохарактерную толпу ! Тутъ увидѣли-бы мы и умнаго Миллера , съ его холодною , строгою физіогноміею, и незабвеннаго Рихмана , и важнаго Гмелина , и добраго Крашенинникова, и почтеннаго В. Е. Ададурова, и пресловутаго Тредьяковскаго, въ его насаленномъ парикѣ съ кудрями , и свѣтлую звѣзду нашей учености , Ломоносова, еще молодаго, полнаго силъ! Увидѣли-бы многихъ оригиналовъ, забытыхъ временемъ по собственной ихъ ошибкѣ , но тогда

составлявшихъ лица значительныя, можетъ быть важныя, больше наименованныхъ нами, извѣстныхъ людей. А мы, неблагодарные потомки, не умѣемъ и назвать ихъ !

Новый Президентъ не долго заставилъ ждать себя. Вскорѣ дверь въ залу, гдѣ собрались Гг. ученые , растворилась , и Графъ Кириллъ Григорьевичъ Разумовскій вышелъ къ нимъ.

Они знали, что Графъ былъ человѣкъ еще молодой , но все не ожидали увидѣть семнадцати-лѣтняго юношу. Да , ему было только 17 лѣтъ , когда Императрица назначила его Президентомъ Академіи; а черезъ пять лѣтъ онъ былъ уже въ Фельдмаршальскомъ рангѣ , Гетманомъ Малороссійскаго войска и главою Запорожской Сѣчи !

Ну, здравствуйте, добрые люди, здравствуйте!—сказалъ Графъ, между тѣмъ какъ всѣ ученыя головы преклонялись передъ нимъ. — Ну, вотъ я такъ и пойду рядкомъ , съ перваго до послѣдняго. Вѣдь надо со всѣми познакомиться. Ну, батюшко , ты кто ? — спросилъ онъ у

того , который , какъ старшій , стоялъ выше

всѣхъ, и былъ готовъ представлять своихъ товарищей,

«Герардъ Фридрихъ Миллеръ, Профессоръ Исторіи,» отвѣчалъ спрошенный,

— Мыллэръ ! — повторилъ Графъ , нарочно рѣзкимъ Малороссійскимъ выговоромъ, — Му-

дреная Нѣмецкая фамилія, а славно, батюшко, говоришь по-Русски : лучше меня!

«Имѣю честь представить вниманію Вашего Сіятельства господъ. Профессоровъ Академіи,» сказалъ .Миллеръ и началъ именовать своихъ товарищей, прибавляя какою наукою который занимается. Точно такъ-же представилъ онъ Адъюнктовъ и другихъ чиновниковъ. Графъ находилъ для каждаго ласковое слово , иногда приправленное остротой; но когда Миллеръ назвалъ Ломоносова, Графъ посмотрѣлъ на него пристально и молвилъ : — О-то голова ! Да такихъ со свѣчкой не сыщешь ! Добро, Г. Ломоносовъ : ужо мы съ вами будемъ за-панибрата ! Я малый добрый; только ты- полюби меня.

Ободренный простодушнымъ выраженіемъ Графа, Ломоносовъ отвѣчалъ ;

«Ваше Сіятельство найдете во мнѣ такого-же усерднаго исполнителя вашей воли , какъ и во всѣхъ вашихъ подчиненныхъ. Да поможетъ намъ Богъ только оправдать ваше милостивое вниманіе.

—О-же, красно заговорилъ , батюшко ! А мы люди задушевные : что думаемъ , то и говоримъ.

Когда , передъ . тѣмъ , очередь дошла до Тредьяковскаго, Графъ сказалъ , не дожидаясь объясненій Миллера :

Gc

— О, того ученаго мы знаемъ ! Здорово , братъ ! Будешь мнѣ писать вирши ?

Тредьяковскій зналъ , что вирши въ устахъ Малороссіянина значатъ просто стихи, и, пользуясь вызовомъ Графа, потянулъ изъ своего кармана длинную поздравительную оду.

Миллеру была страхъ непріятна эта нечаянность ; но онъ успокоился, когда Графъ съ улыбкой взялъ изъ рукъ отчаяннаго стихотворца новые стихи его, и молвилъ, глядя на большой исписанный листъ:

— О, да лихой-же писака ! Кабы всѣ писали по стольку, такъ и бумага вздорожала-бы !

Тредьяковскій проглотилъ эту пилюлю, позолоченную благосклоннымъ взглядомъ молодаго вельможи.

Аудіэнція кончилась скоро , и ученые стали раскланиваться , когда Графъ сказалъ прощаясь съ ними :

—Ну, теперь ждите меня къ себѣ въ гости! Я вашъ должникъ за визитъ !

Этотъ непродолжительный разговоръ показалъ однакожь господамъ ученымъ , что Графъ Кириллъ Григорьевичъ, не смотря на свою молодость, человѣкъ проницательный и хорошій цѣнитель людей. Таково было общее мнѣніе всѣхъ , бывшихъ у него ; но не такъ мыслилъ Ломоносовъ, который , пораздумавши, не былъ очень доволенъ своимъ новымъ начальникомъ.

«Это мальчикъ,» думалъ онъ, «острый, и кажется умный мальчикъ ; но какая отъ него можетъ быть помощь наукамъ! Такихъ-ли покровителей ожидаютъ онѣ у насъ, гдѣ все надобно строить съ фундамента , чтобы со временемъ воздвигнутъ достойный храмъ Музамъ! Да, сверхъ того , онъ занятъ своими придворными отношеніями; у него уже столько почетныхъ мѣстъ и должностей, что ему, съ самымъ добрымъ желаніемъ, достанетъ времени развѣ посмѣяться иногда надъ нами. Бѣдныя науки!»