Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава XV.

Шувалову было непріятно письмо Ломоносова. Онъ видѣлъ въ немъ не однѣ справедливыя жалобы оскорбленнаго ученаго: онъ видѣлъ новую вспышку горячаго сердца. Ему казалось, что любимецъ его безпрестанно смѣшивается съ толпой обыкновенныхъ ученыхъ и не перестаетъ ссориться съ ними. Чтобы избавить его отъ сплетней , и вмѣстѣ показать высокое уваженіе къ уму и познаніямъ его , Шуваловъ исходатайствовалъ Ломоносову новую должность: ему поручили въ полное завѣдываніе Академическую Гимназію, и сверхъ того назначили его непремѣннымъ Совѣтникомъ при Шуваловѣ , по дѣламъ Московскаго Университета. Это возвысило его въ глазахъ многихъ. Особенно товарищи по Академіи начали оказывать больше уваженія человѣку, получившему несомнѣнныя доказательства силы, какую имѣлъ онъ у одного изъ первѣйшихъ вельможъ. Самыя обязанности его сдѣлались гораздо значительнѣе,

и Ломоносовъ съ новою ревностью приступилъ къ исполненію ихъ , сблизился еще больше съ Шуваловымъ, и, видаясь съ нимъ почти каждый день, безпрестанно предлагалъ ему разныя преобразованія по ученой части. Онъ никогда не умѣлъ понять и не соглашался, чтобы хорошая, благодѣтельная мысль могла остаться неисполненною, и потому часто сердился на Шувалова, который, зная дѣла и отношенія , не могъ брать на себя всего, что предлагалъ дѣятельный его Совѣтникъ. Но, за всѣмъ тѣмъ, этотъ Совѣтникъ вполнѣ увидѣлъ благородную душу и прекрасное направленіе ума Шувалова. Уваженіе его къ нему увеличилось еще больше.

Онъ окончилъ въ это время двѣ первыя пѣсни своей поэмы Петръ Великій , и въ восторгѣ сердца посвятилъ Шувалову начало своего Великаго труда. Вообще это время было апогеемъ славы и жизни Ломоносова. Въ 1760 году из далъ онъ наконецъ свой Краткій Россійскій Лѣтописецъ , который былъ принятъ съ большимъ успѣхомъ , такъ-же какъ и Предисловіе о пользѣ книгъ церковныхъ. Хвалы и отличія сыпались на автора со всѣхъ сторонъ. .

Но, самое прискорбное извѣстіе неожиданно помрачило свѣтлые дни его. Другъ и воспитанникъ Ломоносова , H. Н. Поповскій , скончался въ Москвѣ! Ему еще не было и тридцати лѣтъ ; онъ только лишь вступилъ на то по-

прище, которое приготовилъ себѣ блистательными успѣхами ; будущее цвѣло для него лаврами , и вдругъ все прекратила рановременная смерть ! Можно представить себѣ какъ былъ пораженъ Ломоносовъ ! Нѣсколько дней не выходилъ онъ изъ своей комнаты, не могъ приняться ни за что, и искалъ забвенія только на днѣ винной чаши. Несчастное забвеніе! Оно вело его къ гибели, но онъ уже такъ пріучилъ, себя къ нему, что почиталъ необходимымъ средствомъ во всѣхъ непріятныхъ случаяхъ жизни, и даже оправдывалъ себя въ собственныхъ глазахъ своихъ....

Его не обрадовало даже исполненіе давняго желанія его, которое еще за нѣсколько времени казалось ему послѣднимъ , лучшимъ изъ всѣхъ его желаній. Императрица утвердила докладъ Сената о мозаическихъ картинахъ для украшенія Петро-Павловскаго собора , и на издержки художнику назначили довольно большую сумму.

Но таково свойство сильныхъ душъ, что ихъ не льзя пробудить извнѣ, если внутренняя, самобытная жизнь ихъ дремлетъ. Ломоносовъ не внималъ ничему, покуда не проснулся самъ. За то , стряхнувъ тяжелый сонъ , онъ явился прежнимъ гигантомъ нравственнаго міра. Грусть о потерѣ милаго человѣка оставила

слѣдъ въ его сердцѣ; но онъ измѣрилъ эту потерю , онъ побѣдилъ тоску, и съ новымъ мужествомъ принялся за свои труды.

Прежде всего началъ онъ исполнять мозаическую картину Полтавской битвы. Работа кипѣла одушевленіемъ и быстро подвигалась впередъ. Между тѣмъ , онъ продолжалъ всѣ другіе труды , къ которымъ прибавились теперь заботы о ввѣренномъ ему ученомъ управленіи. Шуваловъ жилъ почти всегда при Дворѣ Императрицы, которая проводила лѣтніе мѣсяцы то въ Царскомъ Селѣ , то въ Петергофѣ. Ломоносовъ ѣздилъ очень часто въ эти царскіе загородные дворцы , и рѣдко возвращался съ успѣхомъ, потому что проекты и предложенія его были слишкомъ многочисленны, а исполнять ихъ было не легко.

Онъ задумалъ наконецъ преобразовать Академію, и зимою 1760 года неотступно просилъ объ этомъ - Шувалова. Тотъ отговаривался, обѣщалъ, спорилъ, и наконецъ согласился дать ходъ проекту его. Ломоносовъ былъ въ ожиданіи , когда однажды Шуваловъ прислалъ просить его къ себѣ обѣдать. Обрадованный поэтъ , обѣщая себѣ добрыя вѣсти , спѣшилъ на приглашеніе.

Нѣсколько изумило его собраніе , которое нашелъ онъ у своего покровителя. Тутъ были знатные люди, вельможи, нѣсколько знакомыхъ

лицъ , и наконецъ — Сумароковъ ! Непріятное чувство втѣснилось въ сердце Ломоносова. Но что почувствовалъ онъ , когда Шуваловъ отвелъ его къ сторонѣ и сказалъ :

— Михайло Васильевичъ ! Знаешь-ли зачѣмъ я призвалъ тебя ?... Помирись съ Сумароковымъ ! Онъ признается , что былъ несправедливъ къ тебѣ, и самъ проситъ мира.

Ломоносовъ не зналъ что отвѣчать на эти неожиданныя имъ слова ; но Шуваловъ, не дожидаясь отвѣта его, сказалъ громко :

— Александръ Петровичъ ! Вотъ вамъ рука моего пріятеля , что онъ забываетъ все прежнее и будетъ отнынѣ вашимъ добрымъ знакомцемъ.

Сумароковъ тотчасъ подскочилъ къ Ломоносову, схватилъ его руку , и пожимая ее заговорилъ быстро :

— Очень радъ, Михайло Васильевичъ , очень радъ, что мы будемъ съ вами теперь пріятели. Я самъ просилъ Его Высокопревосходительство свести насъ , потому что за что намъ ссориться? Мы оба пишемъ стихи! Такъ что-жъ? Я пишу хорошо , и вы не хуже ! Я, сударь, читалъ вашу поэму, и тотчасъ сказалъ , что вы великій піитъ ! Да-съ , безъ утайки скажу это, при цѣломъ свѣтѣ. Ваша поэма полна красотъ ! Какіе прекрасные стихи , картины ,

вымыслы ! Лавровый вѣнокъ вамъ, лавровый вѣнокъ ! Есть, правда, грѣхи противъ языка, и я могъ-бы замѣтить вамъ. ... но , вы сами сочинили Грамматику : не мнѣ учить васъ ! Прекрасно, сударь, прекрасно! Только вы, я думаю, не скоро докончите вашъ трудъ ? Есть-ли у васъ еще въ готовности хоть одна пѣснь ?...

Эта рѣка словъ разлилась такъ быстро, что Ломоносовъ не могъ ничего ни сообразить въ словахъ Сумарокова , ни отвѣчать на нихъ , и только растворилъ ротъ, какъ собесѣдникъ его уже снова говорилъ:

— А я такъ предпринялъ переложить въ стихи всѣ псалмы Давида. Труда много , да я не боюсь его. Не хочу соперничать съ вами, и пишу только для прославленія Россійскаго слова. Какъ хотите, а мы съ вами уже не будемъ соперниками. Да вотъ, ровно годъ назадъ , вашъ и мой переводъ оды господина Руссо На счастіе былъ напечатанъ въ Полезномъ Увеселеніи. Чей лучше? Судить не мое дѣло, а признайтесь , что я перевелъ гораздо повѣрнѣе васъ. Я постигъ Французскихъ писателей , и лучше меня не будутъ переводить ихъ и чрезъ сто лѣтъ. Я еще недавно получилъ письмо отъ Г-на Вольтера. . . . Позвольте , оно, кажется, со мной. . . .

Покуда Сумароковъ шарилъ въ карманахъ , Ломоносовъ отиралъ потъ , который высту-

пилъ на лицѣ его отъ досады на эту шутовскую сцену. Въ самомъ дѣлѣ , двухъ литтературныхъ враговъ окружили многіе господа , и съ улыбкою смотрѣли на ихъ встрѣчу. Ломоносовъ бѣсился отъ этого и молчалъ, а Сумароковъ, не обращая вниманія ни на что , воскликнулъ :

—Какая досада ! забылъ дома !... Ну да все равно. Вы повѣрите и на слово , что Г. Вольтеръ отдаетъ мнѣ полную справедливость. Онъ даже удивляется, какъ могу я писать трагедіи на Русскомъ языкѣ.

« Мнѣ однакожъ странно ,» возразилъ Ломоносовъ , выведенный изъ терпѣнія этою болтовней, « странно , какъ Г. Вольтеръ берется судить о такомъ предметѣ , котораго не можетъ понимать. Вѣдь онъ не знаетъ по-Русски?

— Да я развѣ говорю, что онъ знаетъ ? Напротивъ, онъ даже не вѣритъ , что на Русскомъ языкѣ можно писать трагедіи. А вы знаете,» прибавилъ Сумароковъ съ довольнымъ видомъ , « написалъ-ли я трагедіи, и каковы онѣ! Вы и сами дѣлали попытку; да вы не знаете театральныхъ эффектовъ ; отъ того и трагедіи ваши не попали на театръ. За то ваша поэма единственна !

Сумароковъ продолжалъ говорить безпрестанно , покуда не позвали всѣхъ къ столу. Онъ хотѣлъ было сѣсть подлѣ Ломоносова, но

тотъ уклонился отъ этой тяжелой для него чести и сѣлъ по другую сторону стола. Сумароковъ и тутъ находилъ средство безпрестанно обращаться къ новому своему другу, который или не отвѣчалъ ничего , или отвѣчалъ какъ можно короче. Хозяинъ былъ чрезвычайно любезенъ со всѣми , но особенное вниманіе обращалъ на своихъ ученыхъ гостей. Замѣчая , что они худо сближаются , онъ старался завести общій разговоръ , гдѣ Ломоносовъ могъ-бы выказать свой умъ и свои познанія. Но поэтъ былъ угрюмъ. Тѣсно было его душѣ среди этого свѣтскаго , чуждаго для него общества; а всего больше досаждалъ ему Сумароковъ, навязываясь со своею дружбою.

Наконецъ пышный обѣдъ кончился и гости перешли въ другую залу. Сумароковъ уже былъ подлѣ Ломоносова , подчивалъ его табакомъ, и опять завелъ рѣчь о прежнемъ , то есть о своихъ стихахъ и литтературныхъ успѣхахъ.

—Я страхъ сердитъ на Гг. Миллера и Тауберта ! — сказалъ онъ между прочимъ. — Это, сударь, себялюбцы , непросвѣщенные люди, грубіяны. Вдругъ не стали имъ нравиться мои стихи ! Да повѣрю-ли я этому ? Вѣдь прежде они съ радостью принимали ихъ ? Миллеръ печаталъ , а Таубертъ пропускалъ. Тутъ другая причина !... Да я и не нуждаюсь. Я живу въ такомъ кругѣ, гдѣ умѣютъ цѣнить дарованія.

Знаете-ли , Михайло Васильевичъ — прибавилъ онъ—что вамъ-бы не худо быть почаще въ нашемъ общественномъ кругѣ, то есть вотъ посѣщать-бы меня, познакомиться съ моимъ семействомъ. Право, пріѣзжайте ко мнѣ, и позвольте также нашимъ женамъ посблизиться. Я почту за честь познакомиться съ Г-ж ею Коллежскою Совѣтницею, не знаю имени и отчества супруги вашей. .. .

«Благодарю,» сказалъ Ломоносовъ. «Жена моя простая женщина, Нѣмка, и не привыкла обращаться въ свѣтѣ. Она всегда сидитъ дома!

— Но почему-же не развлекать себя иногда? Слава Богу, ваше званіе , ваше имя даютъ доступъ во всѣ лучшіе домы. А мм-бы съ вами между тѣмъ разсуждали о Россійской Словесности. Вотъ, батюшка, предметъ неистощимый ! У насъ все новость. Я , напримѣръ, недавно изумилъ одно знатное общество. Утверждали , что на Русскомъ языкѣ не льзя писать нѣжныхъ стиховъ. Я заспорилъ, и въ доказательство, тутъ-же написалъ имъ сто двадцать двустишій , любовныхъ , пастушескихъ и всякихъ. Да, вѣдь вотъ что странно. Читали, восхищались Русскими стихами, а начали хвалить по-Французски!... Господа, сказалъ я имъ: развѣ у насъ нѣтъ своего, Русскаго языка ? А они стали смѣяться. Жалкая, сударь , эта

страстъ къ чужому языку, и она видимо усиливается.

Ломоносовъ совершенно потерялъ терпѣніе, и воспользовался первою удобною минутою убѣжать отъ несноснаго для него человѣка. Знатные господа усѣлись играть въ карты, Сумароковъ поймалъ какого-то гвардейскаго офицера и началъ ему читать наизустъ отрывки изъ новой своей трагедіи , а Ломоносовъ, тихонько, незамѣтно ни для кого, ушелъ, проклиная этотъ несчастный день.

« Что это дѣлаетъ со мною Иванъ Ивановичъ ! » думалъ онъ. « Какъ ему не совѣстно связываться съ этимъ человѣкомъ, и еще сводить насъ, мирить, какъ будто злыхъ собакъ! О, эти бояре!» Онъ невольно топнулъ. «Самый лучшій изъ нихъ остается вѣренъ своей кастѣ. Они почитаютъ все дозволеннымъ для себя. Они думаютъ, что имъ стоитъ только пожелать, и все исполнится. Нѣтъ, господа! вы ошибаетесь. Вамъ не помирить огня съ водой , человѣка съ дуракомъ, и Ломоносова съ Сумароковымъ!»

Въ страшной досадѣ возвратившись домой, онъ рѣшился выразить Шувалову всѣ свои чувства и тотчасъ исполнилъ это. Въ тотъ-же вечеръ написалъ и отправилъ онъ къ нему письмо , образецъ благородства и прямодушія. Не знаемъ ничего въ этомъ родѣ лучше слѣдующихъ строкъ :

«Никто въ жизни меня больше не изобидилъ, какъ Ваше Высокопревосходительство. Призвали вы меня сегодня къ себѣ. Я думалъ, можетъ быть какое нибудь обрадованіе будетъ по моимъ справедливымъ прошеніямъ. Вы меня отозвали и тѣмъ поманили. Вдругъ слышу: помирись съ Сумароковымъ ! То есть сдѣлай смѣхъ и позоръ. Свяжись съ такимъ человѣкомъ , отъ коего всѣ бѣгаютъ и вы сами не рады. Свяжись съ тѣмъ человѣкомъ, который ничего другаго не говоритъ , какъ только всѣхъ бранитъ, себя хвалитъ, и бѣдное свое рифмичество выше всего человѣческаго знанія ставитъ. Тауберта и Миллера для того только бранитъ, что не печатаютъ его сочиненій, а не ради общей пользы. Я забываю всѣ его озлобленія, и мстить не хочу ни коимъ образомъ, и Богъ мнѣ не далъ злобнаго сердца. Только дружиться и обходиться съ нимъ ни коимъ образомъ не могу, испытавъ чрезъ многіе случаи, и зная каково въ крапиву. ...... Не хотя васъ оскорбить

отказомъ при многихъ кавалерахъ, показалъ я вамъ послушаніе, только васъ увѣряю, что въ послѣдній разъ. И ежели, не смотря на мое усердіе, будете гнѣваться , я полагаюсь на помощь Всевышняго, который мнѣ былъ въ жизнь защитникомъ и никогда не оставилъ, когда я пролилъ предъ Нимъ слезы въ моей

справедливости. Ваше Высокопревосходительство , имѣя нынѣ случай служить отечеству спомоществованіемъ въ наукахъ, можете лучшія дѣла производить , нежели меня мирить съ Сумароковымъ. Зла ему не желаю; мстить за обиды и не думаю , и только у Господа прошу, чтобы мнѣ съ нимъ не знаться. Будь онъ человѣкъ знающій и искусный, пускай дѣлаетъ пользу отечеству; я по моему малому таланту также готовъ стараться. А съ такимъ человѣкомъ обхожденія имѣть не могу и не хочу, который всѣ прочія знанія позоритъ , которыхъ и духу не смыслитъ. И сіе есть истинное мое мнѣніе , кое безъ всякія страсти нынѣ вамъ представляю. Не токмо у стола знатныхъ господъ , или у какихъ земныхъ владѣтелей дуракомъ быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога , который мнѣ далъ смыслъ, пока развѣ отниметъ. Г. Сумароковъ, привязавшись ко мнѣ на часъ, столько всякаго вздору наговорилъ , что на весь мой вѣкъ станетъ , и радъ , что его Богъ отъ меня унесъ. По разнымъ наукамъ у меня столько дѣла, что я отказался отъ всѣхъ компаній ; жена и дочь моя привыкли сидѣть дома, и не желаютъ съ комедіянтами обхожденія. Я пустой болтни и самохвальства не люблю слышать. И по сіе время ужились мы въ единодушіи. Теперь, по вашему миротвор-

ству, должны мы вступить въ новую, дурную атмосферу. Ежели вамъ любезно распространеніе наукъ въ Россіи , ежели мое къ вамъ усердіе не исчезло въ памяти, постарайтесь о скоромъ исполненіи моихъ справедливыхъ для пользы отечества прошеніяхъ , а о примиреніи меня съ Сумароковымъ , какъ о мѣлочномъ дѣлѣ , позабудьте. Ожидая отъ васъ справедливаго отвѣта , съ древнимъ высокопочитаніемъ пребываю, и проч.»

Послѣ такого письма, Шуваловъ, разумѣется, оставилъ свое намѣреніе примирить непримиримыхъ. Да и возможно-ли было это? Въ сердцѣ человѣческомъ много тайнъ, но одна изъ самыхъ непостижимыхъ— отвращеніе или привязанность, эти два чувства, равно могущественныя и непобѣдимыя. .Ломоносовъ чувствовалъ рѣшительное отвращеніе къ Сумарокову и ко всей его партіи, приходилъ въ гнѣвъ при одной мысли сблизиться съ ними, и досадовалъ на Шувалова за самое намѣреніе его объ этомъ. Между тѣмъ, мы видимъ , что Сумароковъ желалъ пріязни Ломоносова , и самъ сдѣлалъ первый вызовъ на нее. Можетъ быть, станутъ обвинять нашего поэта , зачѣмъ отвергнулъ онъ этотъ честный миръ. Зачѣмъ ! Таково было глубокое чувство его къ Сумарокову. Онъ не могъ видѣть его , не могъ слышать о немъ безъ досады , и основаніемъ это-

го конечно была совершенно-прошивуположная природа ихъ ума и сердца.

Но эта маленькая досада скоро миновалась, и Ломоносовъ по прежнему былъ въ своихъ любимыхъ трудахъ. Мозаическая, огромная картина Полтавской битвы была почти окончена, и уже заранѣе онъ радовался торжеству своему. Такъ много охуждали его мысль , такъ много испыталъ онъ препятствій при исполненіи ея, что, можетъ быть, ничего въ жизни не ждалъ онъ съ большимъ нетерпѣніемъ, какъ той минуты, когда превосходное произведеніе его торжественно займетъ свое мѣсто.

Это было въ концѣ 1761 года. Здоровье Императрицы давно возбуждало опасенія ; но около этого времени усилились прискорбные слухи о ея жизни. Всѣ любившіе ее еще льстили себя надеждой ; всѣ вѣрили , что грозныя предвѣстія пройдутъ какъ тяжкій сонъ. Провидѣніе опредѣлило иначе. Императрица скончалась въ самый день Рождества Христова. . ..

Это было тяжкимъ ударомъ для многихъ; въ томъ числѣ и для Ломоносова. Онъ былъ пораженъ совершенно, потому что обожалъ Императрицу Елисавету , и, сверхъ того , предвидѣлъ, что она многое унесла съ собой въ могилу.