Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава II.

Но между тѣмъ какъ люди , окруженные великолѣпіемъ и пышностью восхищались стихами Ломоносова, мы видѣли каково было бѣдному поэту! Онъ бродилъ по Германіи, часто безъ куска хлѣба, нищимъ ; былъ въ рукахъ Прусскаго Вахмистра, страшась свиста палки, или , что едва-ли не хуже, въ рукахъ своихъ кредиторовъ, которые хотѣли упрятать его въ тюрьму. Онъ бѣжалъ отъ нихъ къ первому Рускому, котораго могъ встрѣтить, и возвратился въ Россію.

Но уже два года прошло послѣ описаннаго нами вечера. Императрица Анна Іоанновна скончалась; регентство Бирона, и потомъ Принцессы Правительницы , сдѣлались прошедшимъ, и Ломоносовъ вышелъ на берегъ Невы почти при самомъ началѣ царствованія Императрицы Елисаветы Петровны. Сколько перемѣнъ случилось въ это время ! Почти всѣ придворные

Анны Іоанновны были въ заточеніи или въ Сибири, или по крайней мѣрѣ удалены отъ Двора, и слѣдовательно всѣ , видѣвшіе торжество дарованія рыбака , не могли даже ободрить его разсказомъ о томъ, не только помочь ему. А до него-ли было новымъ вельможамъ? Ихъ озабочивали дѣла, столько важныя для нихъ , что они даже не знали, да и не захотѣли-бы знать, существуетъ-ли на свѣтѣ какой-то Михайло Ломоносовъ, за два года (это вѣчность при Дворѣ !) расхваленный покойною Императрицею и всѣми придворными ея. Можетъ быть даже , кто и могъ-бы разсказать объ этомъ, не разсказалъ-бы, опасаясь напоминанія о прежнемъ порядкѣ дѣлъ , о прежнихъ сильныхъ людяхъ , упавшихъ съ высоты почестей и власти. Такимъ образомъ Ломоносовъ ничего не зналъ о своемъ успѣхѣ , когда пробирался къ Академическимъ зданіямъ, и несъ въ узелкѣ , подъ мышкой, все свое богатство: пары двѣ бѣлья , двѣ-три книги и нѣсколько свертковъ бумагъ. Онъ спросилъ прежде всего о Президентѣ Корфѣ. Ему сказали, что Корфа уже нѣтъ; что теперь Президентомъ Г. Фонъ-Бревернъ, который живетъ не въ Академіи. Гдѣ Эйлеръ? Недавно, уѣхалъ къ Фридриху Прусскому , въ Берлинъ. Путешественникъ спросилъ о нѣкоторыхъ извѣстныхъ ему другихъ лицахъ : нѣтъ никого ! Байеръ умеръ, другіе

оставили службу иди путешествуютъ въ далекихъ земляхъ.

Невольная грусть запала въ сердце Ломоносова. «Неужели я осужденъ быть вѣчно чужимъ посреди людей?» подумалъ онъ. Къ счастію, въ этотъ день было засѣданіе въ Академіи. Онъ явился туда, объявилъ, или лучше сказать долженъ былъ растолковать, кто онъ, и наконецъ успѣлъ вручить свои аттестаты и нѣкоторыя другія бумаги , доказывавшія , что онъ точно тотъ, за кого выдаетъ себя. Всѣ Нѣмцы обрадовались, что молодой человѣкъ очень хорошо говоритъ по-Нѣмецки. Это было важною рекомендаціею для Ломоносова. Естественно и простительно: Члены Русской Академіи почти не говорили по-Русски.

Президента не было въ это засѣданіе , и потому Ломоносову должно было на другой день идти къ нему на домъ. Онъ жилъ довольно далеко. Хотя Петербургъ не былъ тогда неизмѣримъ какъ теперь, но размѣры его были обширны съ самаго основанія. На краю города, среди пустырей и нѣсколькихъ новыхъ домиковъ , жилъ Г. Фонъ-Бревернъ , потому что тамъ земля отдавалась тогда безплатно, и чѣмъ больше кто занималъ мѣста , тѣмъ больше были рады. Почтенный Президентъ Академіи, Нѣмецъ, любитель садовъ, лужаекъ и экономіи , расчелъ , что онъ можетъ имѣть соб-

ственное хозяйство , и даже огородъ, слѣдовательно дома цвѣтную капусту , не говоря уже о чемъ другомъ. А это казалось важно для него , потому что въ Петербургѣ еще не было горъ всякой зелени на Сѣнной и зеленыхъ рядовъ по рынкамъ.

Когда Ломоносовъ явился къ нему въ домъ, и попросилъ доложить о себѣ, ему сказали , что Его Превосходительство въ саду, куда можно идти къ нему прямо. Онъ пошелъ, и на прекрасномъ болотѣ , кой-гдѣ превращенномъ въ чистое поле, въ гряды , кой-гдѣ усаженномъ . нѣсколькими деревцами для красы , увидѣлъ своего начальника, одѣтаго въ широкій домашній сюртукѣ. При ъидѣ незнакомца, Г. Фонъ-Бревернъ съ вопросительнымъ лицомъ пошелъ къ нему на встрѣчу, какъ-бы ожидая отзыва.

Ломоносовъ отрекомендовался ему по-Нѣмецки, и сказалъ Наконецъ, что онъ ожидаетъ распоряженій и приказаній Его Превосходительства.

—Очень хорошо , очень хорошо ! — сказалъ Президентъ.— Я подумаю объ этомъ.

«Ваше Превосходительство. ... я чрезвычайно нуждаюсь въ деньгахъ. ...

— Очень хорошо — отвѣчалъ Президентъ. — Я соображусь и сдѣлаю все что зависитъ отъ меня.

«Гдѣ прикажете мнѣ помѣститься теперь?

—Гдѣ? Да гдѣ вы теперь помѣщаетесь?»

«Въ первой или лучше сказать передней комнатѣ Академіи,» отвѣчалъ Ломоносовъ съ нетерпѣніемъ. «Правду сказать, у меня и нечего размѣщать по угламъ самой маленькой комнаты; но для занятій необходима удобная квартира,

—О, конечно ! — воскликнулъ Президентъ не измѣняя своему хладнокровію. — Я завтра позабочусь о васъ. ... у меня столько занятій.... —Прибавилъ онъ, усердно вытягивая дымъ изъ трубки.—Но завтра я непремѣнно помѣщу васъ и сдѣлаю всякое удовольствіе. Иванъ!—сказалъ онъ обращаясь къ работнику. — Что-же эти кусты остаются безъ поливки?

Ломоносовъ раскланялся и пошелъ назадъ. — Они все тѣ-же ! — думалъ онъ, съ досадой шагая по улицѣ.—Такъ-же беззаботны обо всемъ, что не относится къ нимъ лично ! . . . Ни одного вопроса о моихъ успѣхахъ, о моихъ занятіяхъ въ Германіи ! Это больна, больно ! ... Бревернъ знатный человѣкъ ; онъ могъ-бы многое , а я не смѣю теперь надѣяться отъ него ничего. На кого-же надѣяться ?... На кого? Михайло ! Неужели ты. еще не привыкъ надѣяться только на себя, и на Того, Кто выше насъ! Да, на Него, и на свою голову, на свою, грудь полагаюсь я во всемъ.

Утѣшенный этою мыслію, Ломоносовъ почти весь день бродилъ по Петербургу, съ любопытствомъ разсматривая успѣхи юнаго гиганта, который вырасталъ изъ своего болота, и уже показывалъ чѣмъ будетъ нѣкогда. Но Ломоносовъ не встрѣтилъ ни одного знакомаго лица въ своемъ отечественномъ городѣ, и это навело на него тоску. Да ! тяжелое чувство закрадывается въ душу, когда, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ отсутствія , вы пріѣзжаете въ знакомый городъ, видите прежнія мѣста, прежніе домы, и кажетесь сами себѣ чужимъ , бѣглецомъ подъ шатромъ роднаго неба.

Но Президентъ былъ человѣкъ истинно добрый, не смотря на свою странную представительность. На другой-же день онъ явился въ Академію, отвелъ комнату Ломоносову, велѣлъ выдать ему все заслуженное жалованье, распрашивалъ его о Германіи, и наконецъ сказалъ,

чтобы онъ приготовилъ отчетъ о своемъ путешествіи.

Ломоносовъ ожилъ , и съ жаромъ принялся сочинять свой отчетъ, на Латинскомъ языкѣ. Это заняло его нѣсколько дней, и черезъ недѣлю по пріѣздѣ онъ представилъ Академіи не просто, отчетъ , а мастерское произведеніе ученаго, гдѣ какъ въ ясномъ зеркалѣ отражались всѣ предметы, видѣнные глазами просвѣщеннаго, высокаго человѣка, и всѣ впечатлѣнія,

всѣ завоеванія сильнаго, могучаго ума его. Это была цѣлая поэма, конечно выше писанной имъ послѣ на заказъ. Тутъ говорила его душа, озаренная свѣтомъ Науки, укрѣпившей рѣдкій его умъ. Но вмѣстѣ съ этимъ, самый кропотливый ученый могъ удовлетвориться отчетомъ Ломоносова, потому что. онъ показалъ въ немъ глубокія свѣдѣнія по всѣмъ частямъ знаній, которыми занимался въ Германіи; а чѣмъ онъ не занимался тамъ? Философія и Стихотворство, Астрономія и подземный міръ — онъ коснулся всего.

Въ Академіи начались разсмотрѣнія и сужденія ученыхъ , а Ломоносовъ обратился между тѣмъ къ предмету, который не переставалъ наполнять и тяготить его душу. Сонъ, видѣнный имъ на кораблѣ , при возвращеніи въ Россію, не выходилъ изъ ума его. Онъ съ самаго пріѣзда искалъ какихъ нибудь Холмогорцевъ, и наконецъ нашелъ нѣсколькихъ пріѣзжихъ изъ деревни, близкой къ мѣсту его рожденія. Это были рыбные торговцы , знавшіе отца его, и припомнившіе, что у Василья Ломоносова былъ сынъ. Но они не хотѣли вѣрить, чтобы съ ними говорилъ этотъ сынъ, котораго увидѣли они молодымъ, статнымъ господиномъ.

— Не о томъ дѣло, ребята ! — сказалъ имъ Ломоносовъ.—Скажите мнѣ объ отцѣ моемъ?... А я точно Михайло , сынъ Василья Ломоносо-

ва. . .. Давно ушелъ я съ своей родины, много странствовалъ по свѣту, и вотъ, недавно, возвращаясь сюда, видѣлъ такой страшный сонъ, который не даетъ мнѣ покоя. Скажите, живъ-ли мой отецъ?

«Не знаемъ, благодѣтель !» отвѣчали земляки его. «А коли хочетъ знать ваша милость, такъ мы скажемъ что знаемъ. Родитель твой отправился нынѣшней весной, какъ только вскрылись рѣки, на промыселъ. Такъ вѣдь онъ всегда дѣлывалъ. Но ужь минуло послѣ его ухода въ море четыре мѣсяца, когда мы поѣхали изъ своей деревни, а о немъ и объ его артели ни слуху ни духу не было.

Эти слова поразили Ломоносова, Онъ зналъ, какъ производились на родинѣ его рыбные промыслы , и потому отсутствіе , столько продолжительное, ужаснуло его. Сонъ казался ему вѣщимъ. Онъ распросилъ рыбаковъ , по какому направленію отправился отецъ его , и догадывался изъ ихъ словъ , что онъ долженъ былъ приставать и къ тому острову, на которомъ во снѣ видѣлъ его бездыханнымъ.

Въ пылкой душѣ его тотчасъ родилась мысль: ѣхать отыскивать своего отца , потому что онъ навѣрное почиталъ его погибшимъ. Мертвый , оставшійся безъ погребенія отецъ , безпрестанно представлялся ему, и преслѣдовалъ

,

его даже во снѣ, будто укоряя за свое одиночество и въ жизни и по смерти.

Обстоятельства однакожъ никакъ не позволяли ему ѣхать въ то время , когда въ Академіи рѣшалась его участь. Онъ долженъ былъ многое пояснять въ своемъ отчетѣ , писать новыя бумаги, оффиціальныя и ученыя, словомъ, бодрствовать надъ своимъ жребіемъ. Но нѣсколько мучительныхъ дней превозмогли все. Онъ явился въ присутствіе Академіи и объявилъ , что имѣетъ непремѣнную надобность съѣздить на время къ отцу своему, который, по слухамъ , находится въ опасности жизни. Онъ не хотѣлъ болѣе пояснять темнаго своего опасенія , боясь , что его не только не поймутъ, но и станутъ еще смѣяться; потому, просто какъ милости, просилъ онъ отпуска.

Это оказалось невозможнымъ. Академики рѣшили, что дѣла службы важнѣе семейственныхъ, и что Г-ну Ломоносову даже неприлично отлучиться въ такое время , когда должно давать отчетъ , съ пользою-ли употребилъ онъ благодѣянія Академіи. Онъ повиновался; но глубокая тоска овладѣла душою его. Чтобы сколько нибудь успокоить себя, онъ пошелъ къ своимъ землякамъ, и зная, что они скоро отправляются домой , началъ просить ихъ отыскать отца его.

«А гдѣ мы станемъ, отыскивать его ?» спросили добродушные рыбаки.

— Я скажу вамъ — отвѣчалъ Ломоносовъ, и. началъ подробно описывать островъ, видѣнный имъ въ малолѣтствѣ нѣсколько разъ. — Тамъ, гдѣ нибудь, въ пустынномъ мѣстѣ, найдете вы тѣло моего отца — прибавилъ онъ со слезами на глазахъ. — Дай Богъ , чтобы предчувствіе мое было несправедлива! . . . На если оно, къ несчастно, сбудется, похороните его съ должною честію и положите на могилѣ камень.

«Мы рады-бы услужить вашей милости, но вѣдь не нарочио-же ѣхать за этимъ.

— Знаю; но вы вѣрно нынче-же осенью поѣдете на промыселъ?

« Поѣдемъ.

— Ну, такъ заверните на этотъ островъ ; а чтобы вы не даромъ трудились и издерживались для меня, вотъ вамъ деньги.

Онъ высыпалъ изъ кошелька все, что было у него денегъ. Мужики изумились богатству его, потому что онъ дарилъ имъ больше десяти серебряныхъ рублей , и послѣ этого дали непремѣнное обѣщаніе исполнить просьбу господина. Еще разъ повторилъ онъ имъ всѣ примѣты острова, и съ тоской въ сердцѣ простился съ своими Холмогорцами.

Вскорѣ послѣ этого назначено было Ломоносову читать пробную лекцію о Химіи. Онъ

съ жаромъ принялся сочинять ее , и сердечная тоска, обладавшая имъ, придавала новую силу и торжественность выраженіямъ его. Черезъ нѣсколько дней представилъ онъ свою лекцію. Ее одобрили и назначили день для торжественнаго чтенія. Еще бѣдный учеными Петербургъ, гдѣ едва-ли было десять человѣкъ, понимавшихъ Ломоносова, видѣлъ, можетъ бытъ, въ первый разъ ученое торжество Русскаго ума. Ломоносовъ блистательно прочелъ свою лекцію , и нѣкоторыя возраженія Академиковъ завязали споръ, еще больше показавшій обширныя свѣдѣнія, умъ и краснорѣчіе диспутанта. Это вышло настоящее ученое состязаніе ; какихъ можетъ быть немного бываетъ и въ наше время. Въ самомъ дѣлѣ, если вообразимъ перваго Русскаго естествоиспытателя, истиннаго ученаго человѣка, словомъ Ломоносова, и противъ него тогдашній цвѣтъ Нѣмецкой учености, то это представитъ намъ картину торжественную и умилительную.

Испытаніе кончилось одобреніемъ со стороны Академиковъ , и поздравленіями нѣсколькихъ человѣкъ знатныхъ , присутствовавшихъ тутъ-же. Между прочимъ Лестокъ, Лейбъ-Медикъ Императрицы, побудившій ее принять бразды правленія , подошелъ къ Ломоносову и сказалъ нѣсколько лестныхъ словъ. Хладнокровный Фонъ-Бревернъ казался довольнымъ и обѣ-

щалъ позаботиться о молодомъ ученомъ, Петръ Ивановичъ Шуваловъ также изъявилъ свое удовольствіе. Но всѣхъ больше восхищался , по видимому, и радовался юноша, лѣтъ пятнадцати , въ пажескомъ мундирѣ , бывшій съ П. И. Шуваловымъ. Онъ просто подошелъ къ Ломоносову, пожалъ ему руку и просилъ его знакомства : это былъ знаменитый, впослѣдствіи Иванъ Ивановичъ Шуваловъ,

Ломоносову казалось, что, голова его была увита лаврами послѣ всѣхъ этихъ привѣтствій. Онъ уже мечталъ, объ академическомъ тріумфѣ, и грудь его. облегчилась на нѣсколько дней отъ угнетавшей ее тоски. Но возвращеніе къ обыкновенной жизни скоро затмило эти свѣтлыя минуты.

Академія рѣшила , послѣ всѣхъ разсмотрѣній и сужденій , что студентъ Михайло Ломоносовъ достоинъ повышенія въ ученыхъ степеняхъ , и потому награждается званіемъ Адъюнктъ-Профессора, съ опредѣленіемъ въ Академическую Гимназію преподавателемъ Химіи и Физики. Можетъ быть , онъ ожидалъ чего нибудь больше , хотя не имѣлъ къ этому никакого повода , потому что не всякій счастливецъ изъ студента дѣлается Профессоромъ, Академикомъ ; но какъ-бы то ни было, эта ученая степень не очень обрадовала его. Онъ заслужилъ ее тяжелымъ трудомъ ! Это была

только справедливость, а онъ, можетъ быть, ожидалъ награды ; можетъ быть !... Страсти человѣческія неисповѣдимы и всего чаще безотчетны.

Между тѣмъ , новый Адъюнктъ приступилъ къ своему занятію ревностно, съ совершеннымъ знаніемъ дѣла, потому что самъ прошелъ.весь лабиринтъ школъ высшихъ и нисшихъ. Голова его , всегда легко воспламенявшаяся , тотчасъ составила множество плановъ, которые думалъ онъ исполнить, при помощи ученыхъ собратій обоихъ и покровительствѣ знатныхъ. Онъ хотѣлъ многое перемѣнить, пополнить въ преподаваніи , ввести новыя методы , выписать необходимыя книги , снаряды , но на первый случай удерживалъ свою ревность , потому что опытъ умѣетъ обуздывать самыя пылкія души. Онъ рѣшился сначала дѣйствовать тѣми средствами, какія находились у него подъ руками, оказать нѣкоторыя заслуги, сблизиться съ сильными людьми , и потомъ уже приступить къ нововведеніямъ. Увидимъ , многое-ли сбылось изъ этихъ мечтаній.

Но занимаясь преподаваніемъ своихъ наукъ, Ломоносовъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и членомъ Академіи, хотя младшимъ. Онъ долженъ былъ, по временамъ , читать тамъ разсужденія объ ученыхъ предметахъ. Это составляло для него не трудъ, а отдыхъ, отраду. Какъ Адъюнктъ

Химія, онъ почти овладѣлъ лабораторіею , наконецъ поселился въ самомъ зданіи ея, и во всѣ свободные часы производилъ опыты. Они раждали въ немъ новыя мысли , новыя идеи, и Химія, Металлургія являлись у него не въ однихъ плавильныхъ горшкахъ, но и въ диссертаціяхъ , сильныхъ взглядомъ, опытностью , и блестящихъ изложеніемъ. Въ первый разъ наука говорила въ Россіи такимъ языкомъ.

Среди этихъ занятій, не поглощавшихъ всей дѣятельности Ломоносова, прошло нѣсколько мѣсяцевъ, когда зимою получилъ онъ ударъ, растерзавшій его сердце.

Рыбаки, взявшіе на себя развѣдать объ ошцѣ его, явились , и послѣ множества поклоновъ, вздоховъ, предувѣдомленій, сказали , что Василья Ломоносова нѣтъ на свѣтѣ.

Ломоносовъ упалъ на стулъ и закрылъ лицо руками. Нѣсколько минутъ оставался онъ въ такомъ положеніи и наконецъ спросилъ у своихъ земляковъ, какъ удостовѣрились они въ этомъ несчастій.

Въ простыхъ словахъ, но съ непритворнымъ участіемъ разсказали они ему, что осенью, отправившись въ море, на рыбный промыселъ, они подплыли къ тому пустынному острову, Который описалъ онъ имъ такъ подробно. Долго не находили ничего ; наконецъ , въ углубленіи одного залива , на берегу, нашли тѣло Ва-

силья Ломоносова, поплакали надъ прахомъ стараго пріятеля , и съ теплою молитвою зарыла его въ землю. Тутъ-же отыскали они большой камень, и положила его на могилу. Какимъ образомъ погибъ Василій Ломоносовъ ? Гдѣ артель его ? Неизвѣстно. Вѣроятно , что корабль разбило, и всѣ бывшіе на немъ потонули. Только прахъ хозяина ихъ сохранился, какъ-бы въ оправданіе чуднаго , пророческаго сновидѣнія сына его.

Ломоносовъ не распрашивалъ болѣе. Онъ далъ еще денегъ своимъ землякамъ , и велѣлъ имъ помнить, что отецъ его былъ добрый человѣкъ. Онъ зналъ, что послѣ него осталось нѣкоторое имѣніе, но не могъ и думать о немъ, предоставляя своей злой мачихѣ прожить имъ печальный остатокъ ея дней. Въ такой высокой душѣ, какая оживляла Ломоносова , могло-ли гнѣздиться малѣйшее помышленіе о деньгахъ отца, особенно когда онъ лишился его столько несчастнымъ образомъ ? Нѣтъ, это было далеко отъ него, недоступно ему. Иныя мысли тяготили его душу. Не раскаяніе , а тоска, что онъ бѣжалъ въ юности отъ своего родители , и лишилъ его отрады и утѣшенія, никогда не оставляла Ломоносова. Самою лестною мечтой, которую ласкалъ онъ много лѣтъ въ сердцѣ , было ; явиться къ своему отцу въ блескѣ новой своей жизни, въ довольствѣ, въ

почестяхъ (потому что простой умъ не понялъ-бы величія просвѣщенія ), и сказать, цѣлуя грубыя руки старика: «Видишь-ли, что я достойный тебя сынъ ?... Благослови-же меня, и радуй, счастливь, наслаждаясь удобствами, которыя предлагаю тебѣ со всею покорностью добраго сына!»

Но всѣ эти мечты разрушились. Ломоносову не суждено было встрѣтить своего отца на землѣ! Эта мысль о разлукѣ вѣчной, убила на нѣсколько времени умъ и способности души его. Онъ не плакалъ, но по цѣлымъ днямъ сидѣлъ или ходилъ опустивъ голову, сложивъ руки, и только иногда восклицалъ:

«Добрый, почтенный отецъ! Я никогда не увижу тебя больше !... Никогда. . . .

И слова замирали на губахъ его; онъ опять впадалъ въ свою тяжкую скорбь.

Это несчастное состояніе наконецъ расшевелило и товарищей его. Они давно замѣчали въ немъ грусть , но толковали ее по своему; теперь, узнавши, что сокрушаетъ Ломоносова, они стали приходить къ нему съ утѣшеніями и развлеченіями. Человѣкъ всегда добръ, когда видитъ истинное несчастіе ; но онъ бываетъ несносенъ этимъ самымъ чувствомъ доброты, когда оно выходитъ на свѣтъ пустыми фразами. Ломоносовъ былъ готовъ бѣжать отъ своихъ утѣшителей ! Гораздо умнѣе поступали

тѣ изъ нихъ, которые приходили къ своему собрату потолковать о какомъ нибудь новомъ открытіи въ Химіи или Физикѣ, о новомъ опытѣ въ раскрытіи тайнъ природы. Онъ невольно обращалъ на это вниманіе, начиналъ разговаривать и на минуту забывалъ свое горе.

Наконецъ сила души его побѣдила это тяжелое состояніе. Надолго, навсегда осталась въ сердцѣ скорбь о погибшемъ отцѣ, но ея уже не замѣчали другіе. Чудовище привычка ! говоритъ сердцевѣдѣцъ Шекспиръ. Да, ужасна мысль , что можно привыкнуть къ самому, при первомъ взглядѣ неприблизимому для человѣка положенію! И природа дѣлаетъ это какъ коварный врагъ, постепенностью, временемъ. Но чѣмъ глубже чувствуетъ сердце, тѣмъ труднѣй владѣльцу его свыкаться съ тяжкимъ для него состояніемъ.