Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава VIII.

Опасенія Ломоносова были не напрасны. Графъ Кириллъ. Григорьевичъ , благонамѣренный, добрый , умный человѣкъ , былъ точно слишкомъ молодъ, слишкомъ развлеченъ и, что всего хуже, ни сколько не способенъ для должности Президента Академіи Наукъ : эта должность служила для него только почетнымъ званіемъ. Онъ былъ очень хорошъ къ своимъ подчиненнымъ, любилъ шутить съ ними, но почти не занимался дѣлами, и отъ того благосклонность его часто упадала на пень и на колоду. Такъ, напримѣръ, къ большому огорченію Ломоносова, который все еще оставался Адъюнктомъ, бездарный Тредьяковскій получилъ званіе и каѳедру Профессора Краснорѣчія, или Елоквенціи, какъ называлъ онъ Краснорѣчіе! И это было не просто распоряженіемъ начальства, но волею Императрицы, то есть именнымъ указомъ, который исходатайствовалъ Разумовскій. И что-же побудило его къ этому, когда онъ, какъ

мы видимъ, давно зналъ цѣну пресловутому ученому и самъ трунилъ надъ нимъ? Что ! Тредьяковскій ползалъ , унижался , позволялъ смѣяться надъ собой, надоѣдалъ , и наконецъ добился профессорства съ большимъ отличіемъ.

Такіе поступки начинали уже очень разочаровывать нашего поэта въ его удивленіи къ знатнымъ; во онъ еще цѣнилъ умъ и благородную привязанность къ просвѣщенію нѣкоторыхъ изъ нихъ. Первыми въ этомъ были Шуваловы, то есть Графъ Петръ Ивановичъ , и особенно молодой его родственникъ, Камеръ-Юнкеръ Иванъ Ивановичъ. Пріязнь Ломоносова съ этимъ рѣдкимъ молодымъ человѣкомъ поддерживалась постоянно, и послѣ каждаго свиданія съ нимъ, онъ чувствовалъ новое уваженіе къ нему. Въ Иванѣ Ивановичѣ не видалъ онъ знатнаго человѣка, потому что простота, искренность его обхожденія, и образованный, свѣтскій умъ, заставляли невольно быть съ нимъ откровеннымъ , любить въ немъ не столько покровителя, сколько роднаго сердцу. И. И. Шуваловъ уже вступалъ въ тѣ годы , когда склонности оправдываются для человѣка сознаніемъ, а у него первою склонностью было просвѣщеніе. Еще не занимая никакого значительнаго мѣста, онъ уже имѣлъ силу при Дворѣ, сколько по вліянію своихъ родственниковъ , столько-же и собственнымъ своимъ достоинствомъ.

Искреннимъ покровителемъ Ломоносова былъ также Графъ Михаилъ Ларіоновичъ Воронцовъ, вельможа съ образованнымъ умомъ, и большой любитель Искуствъ. Онъ собиралъ у себя произведенія Живописи, Скульптуры , любилъ читать, сближался съ учеными людьми, и особенно отличалъ Ломоносова, котораго умъ и познанія какъ звѣзда блистали тогда, па разсвѣтѣ Русскаго просвѣщенія. Обремененный дѣлами по своей должности Вице-Канцлера, Воронцовъ не могъ удѣлять много времени на бесѣды съ нашимъ поэтомъ , и хотя довольно часто видался съ нимъ , но почти всегда мимоходомъ. Ломоносовъ однакожъ чувствовалъ, что этотъ человѣкъ любитъ его и желаетъ ему добра безкорыстно : довольно для души, умѣющей понимать такія ощущенія !

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ и Ломоносовъ былъ назначенъ Профессоромъ Химіи и Физики.

Въ это время, однажды, явился къ нему молодой Шуваловъ. Онъ пришелъ запросто, какъ товарищъ въ прекрасномъ направленіи къ добру, котораго корень всегда скрывается въ просвѣщеніи. Посреди разговоровъ о землѣ и небѣ , о горныхъ работахъ и Поэзіи , Иванъ Ивановичъ сказалъ своему ученому пріятелю, что черезъ нѣсколько дней у Петра Ивановича будетъ большой балъ, гдѣ Ломоносовъ можетъ увидѣть все знатное Петербургское общест-

во, и всѣхъ чѣмъ нибудь замѣчательныхъ людей. «Я совѣтовалъ дядѣ пригласить и ученую братію,» прибавилъ Шуваловъ, «а въ этомъ числѣ вы первый.»

«Благодарю; но не буду-ли я тамъ лишнимъ?» отвѣчалъ Ломоносовъ.

— О , нѣтъ ! Ученые и писатели придаютъ оригинальный блескъ всякому празднику. Дядя мой согласился съ этимъ и поручилъ мнѣ пригласить васъ и нѣкоторыхъ другихъ.

— Выбирать не изъ чего!—улыбаясь сказалъ Ломоносовъ. — Наша братья всѣ на перечетъ. И подлинно явятся оригиналы!

« Тѣмъ лучше! Говорю вамъ : это придаетъ какое-то пріятное разнообразіе празднеству. При Французскомъ Дворѣ давно понимаютъ, что на большомъ балѣ ученые такъ-же необходимы какъ и танцовщики. Да, потому что на всякомъ балѣ разговариваютъ еще больше нежели танцуютъ. Съ кѣмъ-же пріятнѣе бесѣда какъ не съ человѣкомъ отличнымъ своими познаніями ?

Ломоносовъ не зналъ обычаевъ большаго свѣта, а Шуваловъ можетъ быть нарочно старался представить ему съ блестящей стороны выставку ученыхъ посреди блистательнаго общества. Станется, что благородный юноша и самъ не подозрѣвалъ, какую жалкую роль играли

на праздникахъ Людовика ХІV и Регента Мольеръ, Расинъ, Буало! Faire dire au roi quelques belles paroles (доставить Королю случай сказать острое словцо): вотъ зачѣмъ звали ихъ постоять у дверей бальной залы и отвѣсить нѣсколько поклоновъ раззолоченнымъ знатнымъ господамъ. Но ни самъ Буало, ни Расинъ, никто не понималъ тогда истиннаго значенія ученыхъ и литтераторовъ посреди этого чуждаго для нихъ міра. Удивительно-ли, что прямодушный Ломоносовъ съ благодарностью согласился на приглашеніе Шувалова ?

Въ назначенный день, въ тотъ часъ , когда обыкновенно онъ шелъ спать, надобно было одѣваться и ѣхать на балъ! Поэтъ самъ смѣялся этому, однакожъ надѣлъ свой парадный кафтанъ , прицѣпилъ шпагу, расправилъ дорогія маншеты , и не хуже другихъ явился въ великолѣпныхъ залахъ своего покровителя и милостивца , Графа Петра Ивановича Шувалова. Встрѣтившись съ нимъ, хозяинъ радушно протянулъ къ нему руку; но толпа новыхъ гостей скоро развела ихъ.

Въ какомъ странномъ положеніи увидѣлъ себя Ломоносовъ ! Сначала, яркое освѣщеніе , блескъ золота, брилліантовъ, сіявшихъ въ нарядахъ дамъ и мужчинъ, богатство, разсыпанное въ украшеніяхъ комнатъ, веселый говоръ, движеніе , музыка , ослѣпили и оглушили чуждаго

пришельца. Но онъ точно былъ чуждымъ посреди незнакомой ему толпы ; онъ увидѣлъ себя затеряннымъ , исчезнувшимъ въ приливахъ и отливахъ этихъ людей, которые по видимому всѣ знали другъ друга , и встрѣчаясь начинали тотчасъ разговоры, вовсе непонятные для него. Онъ еще въ первый разъ слышалъ языкъ паркетныхъ жителей , видѣлъ ихъ обращеніе и полный разгулъ того, что называютъ большимъ свѣтомъ. Какое-то тяжелое чувство зашевелилось въ груди его, когда онъ замѣтилъ, что на него не только не обращаютъ вниманія, но даже не видятъ его и какъ будто не хотятъ видѣть. Это было не самолюбіе, а естественное для всякаго человѣка сознаніе , что онъ не на своемъ мѣстѣ. Не медвѣжья дикость, а высокая гордость заговорила въ его душѣ, особенно когда онъ больше прислушался къ разговорамъ многихъ гостей и разглядѣлъ многія лица. Какіе разговори! какія лица!... И всѣ эти люди такъ гордо расхаживали, такъ великолѣпно разсуждали о дневныхъ новостяхъ, такъ хвастливо показывали свое невѣжество въ разговорахъ о погодѣ ! Но , между тѣмъ , они были на своемъ мѣстѣ, свои другъ другу, и то, что казалось для Ломоносова самымъ труднымъ испытаніемъ , для нихъ было самымъ обыкновеннымъ, легкимъ , пріятнымъ занятіемъ. Онъ не зналъ, какъ показать, что поэтъ Ломоно-

совъ не статуя; не зналъ съ кѣмъ заговорить, и о чемъ заговорить; боялся сѣсть не кстати, стоять не тамъ гдѣ должно , и больше всего не зналъ что ему тутъ дѣлать; а весь этотъ народъ двигался , разговаривалъ , бѣгалъ , вертѣлся, и все такъ легко, свободно , что онъ невольно сознавался въ ихъ преимуществѣ надъ собой.

Неловко пробираясь изъ залы въ залу, онъ услышалъ наконецъ въ одной изъ нихъ, гдѣ не было ни танцевъ , ни карточныхъ столовъ, жаркій споръ нѣсколькихъ человѣкъ.

« Здравствуйте , Г. Ломоносовъ ! » сказалъ кто-то изъ этого кружка.

Это былъ И. И. Шуваловъ.

Ломоносовъ подошелъ къ нему, а Шуваловъ дружески прибавилъ:

« Вотъ, прошу познакомиться съ Г-мъ Сумароковымъ , такимъ-же любимцемъ Музъ какъ и вы.

Онъ указалъ ему на человѣка молодаго , съ выразительною, почти сердитою физіогноміей, чрезвычайно Живаго во всѣхъ движеніяхъ. Обращаясь къ Ломоносову, этотъ человѣкъ проговорилъ очень скоро :

« Я, сударь, очень радъ, что по милости Его Высокородія имѣю честь познакомиться съ вами. Читалъ , сударь , читалъ я многія ваши

стихотворенія и отдаю имъ справедливость; а самъ я еще ничего почти не печаталъ , и только въ своемъ кругу слыву піитомъ. Но, дастъ Богъ, познакомимся , такъ прочту и вамъ кое-что.

Это странное объясненіе такъ поразило Ломоносова, что онъ не умѣлъ ничего пробормотать, кромѣ несвязныхъ: « Пріятно.... много чести.... почту большимъ удовольствіемъ....

Но Сумароковъ и не далъ ему ничего выговорить; онъ уже опять продолжалъ:

«Вотъ полчаса бьюсь и доказываю Его Высокородію и Превосходительнымъ господамъ, что мои ямбическіе стихи такъ-же благозвучны какъ александрійскіе Корпеліевы и Моліеровы. ... Я, сударь , немножко прежде васъ началъ писать ямбомъ и хореемъ. . . . но не 6 томъ рѣчь , а вотъ о чемъ могутъ-ли мои стихи равняться въ гибкости , напримѣръ , съ стихами Г-на Вольтера, и быть пріятны на театрѣ? Его Высокородіе изволитъ говорить, что у насъ нѣтъ театра и потому не льзя судить объ этомъ ; а я отвѣчаю , что опытъ уже есть: въ Шляхетномъ Кадетскомъ Корпусѣ играютъ мои трагедіи Гг. Кадеты. Стоитъ только сдѣлать опытъ, такъ сказать, en grand! Не правда-ли, мой господинъ ?

— Я не могу быть судьей въ такомъ дѣлѣ,

котораго не знаю — отвѣчалъ Ломоносовъ.—

Я не имѣлъ удовольствія читать ваши трагедіи. ...

«Да я васъ и не избираю судьей !» возразилъ Сумароковъ. «Я только сослался на васъ, какъ на человѣка искуснаго. Вы, сударь, сами пишете стихи, и хоть, мимоходомъ сказать, въ нихъ много неправильностей , но все-таки вы очень искусный человѣкъ.

Ломоносовъ вспыхнулъ отъ этой глупой похвалы. Но онъ увидѣлъ, что окружавшіе ихъ засмѣялись не на его счетъ , и удержалъ свой гнѣвъ. Ему только непонятна казалась смѣлость , съ какою этотъ человѣкъ судитъ обо всемъ , и при первой встрѣчѣ обходится съ нимъ какъ учитель. Но таковъ былъ Сумароковъ : самохвальство и самоувѣренность его не имѣли границъ. Къ этому прибавлялось еще многословіе , съ какимъ онъ обыкновенно говорилъ.

« Я прошу васъ, Ваше Высокородіе ,» началъ онъ опять, обращаясь къ Ивану Ивановичу, «доведите до свѣдѣнія Высочайшаго Двора о моихъ попыткахъ. Я первый сдѣлалъ заслугу сочиненіемъ Россійскихъ трагедій; неужели-жь трудъ мой пропадетъ безъ всякаго ободренія?

Шуваловъ засмѣялся и отвѣчалъ :

«Нѣтъ, почтеннѣйшій Александръ Петровичъ! Васъ наградитъ потомство, наградятъ и современники. Но вы знаете, что я не могу

исполнить вашего желанія. Говорите объ этомъ тѣмъ, кто постарше и посильнѣе меня.

—« Э, Ваше Высокородіе !» сказалъ почти съ огорченіемъ Сумароковъ. « Для потомства я надѣюсь сдѣлать еще многое. Первые-то опыты мои требуютъ ободренія. А что вы ссылаетесь на старшихъ, я знаю , что это одна отговорка. Я смышленяе нежели вы думаете.

«А для чего это вы произносите: позвольте спросить?» сказалъ какой-то довольно дородный человѣкъ, со звѣздой , сидѣвшій тутъ-же на софѣ.

— Для того , Ваше Сіятельство , что это правильнѣе выходитъ на письмѣ ; а мы должны въ разговорѣ такъ-же правильно выражаться какъ и въ книгѣ. Для этого и наука Грамматика.

«Вы, конечно, люди ученые, и знаете больше насъ ; но я никогда не слыхивалъ, чтобы кто нибудь выговаривалъ такъ. Да, вотъ кстати!... Рекомендуюсь вамъ , Г. Ломоносовъ ! Я Князь Яковъ Шаховской: прошу любить да жаловать Растолкуйте, дайте ума: какъ надо говорить: смышленяе или смышленѣе ? Я хоть человѣкъ не ученый, но, знаете, въ приказныхъ бумагахъ у насъ таки встрѣчаются разныя слова : на что-же писать ихъ не по правиламъ? Ну-ка, батюшко ! скажи.

—Ваше Сіятельство!—отвѣчалъ Ломоносовъ. — Я почелъ-бы за особенную честь изъяснить вамъ предложенный вопросъ , но думаю, что и Г. Сумароковъ только шутитъ. Если никто не говоритъ смышленяе, то какъ можетъ попасть это въ Грамматику , и съ какой стати можетъ быть правильно?

«Э, э! Г. Ломоносовъ. .. . Такъ этакъ-то?» воскликнулъ Сумароковъ. « Такъ вы больше вѣрите мужицкому навыку, нежели правиламъ? Да знаете-ли, что мы всѣ говоримъ неправильно ? Да, неправильно! Правила заключаются въ книгахъ. ...

—Да Богъ съ вами!—прервалъ Шаховской.— Я люблю правду, и скажу на отрѣзъ: коли что право, такъ право ! Не правда-ли , Г. Ломоносовъ ?

«Я не знаю , Ваше Сіятельство , въ какомъ смыслѣ изволите вы говорить....

— Какъ въ какомъ смыслѣ !... Да вотъ и нашъ начетчикъ ! Василій Кириловичъ ! поди сюда! — закричалъ онъ увидѣвши Тредьяковскаго , который вошелъ и понизивъ голову озирался на всѣ стороны. На голосъ Князя Шаховскаго онъ поспѣшилъ приблизиться, униженно кланяясь.

« Ну-ка, скажи, какъ надо говорить по правиламъ: смышленяе или смышленѣе ?

Тредьяковскій разинулъ ротѣ, и не понималъ, о чемъ спрашиваютъ его.

Ну-же, братецъ, говори!- продолжалъ Шаховской.

« Какъ изволите понимать, Сіятельнѣйшій Князь....» сказалъ Тредьяковскій.

— Да , что тутъ понимать , братецъ ? Ты знаешь, я люблю правду. Говори: какъ по вашей учености надо сказать : смышленяе пли смышленѣе ?

« Да , какъ угодно Вашему Сіятельству ! » отвѣчалъ Тредьяковскій.

— Ну, вотъ вамъ эти ученые! — сказалъ Шаховской, всталъ съ своего мѣста и пошелъ изъ комнаты.

Между тѣмъ Сумароковъ уже спорилъ съ кѣмъ-то опять о новомъ предметѣ. Окружавшіе эту ученую бесѣду хохотали, подходили , уходили, возвращались, и глядѣли на Гг. уче ныхъ съ безподобною веселостью. И. И. Шуваловъ также ушелъ куда-то, и Ломоносовъ, не видя больше его, видѣлъ что ему тутъ нечего дѣлать. Онъ отдалился отъ спорившихъ, когда глаза его встрѣтили Графа Кирилла Григорьевича Разумовскаго, шедшаго съ Графомъ Воронцовымъ.

«Г. Ломоносовъ !... » сказалъ Воронцовъ, протягивая къ нему руку.

— Здорово, батюшко, здорово ! — прибавилъ въ свою очередь Разумовскій.

« Вы совсѣмъ забыли меня , почтенный Профессоръ !» продолжалъ Воронцовъ.

Они остановились подлѣ Ломоносова, и дружескій разговоръ съ нимъ двухъ первѣйшихъ вельможъ обратилъ на себя вниманіе многихъ. Мало по малу приближались Графы, Князья, вельможи, просили познакомить ихъ съ удивительнымъ человѣкомъ, и нашъ поэтъ , недавно одинокій посреди толпы, былъ окруженъ знатнѣйшими людьми и осыпанъ вѣжливостями. Природный, хотя и не свѣтскій умъ помогалъ ему поддерживать свою роль благородно. Тутъ онъ чувствовалъ себя на своемъ мѣстѣ, потому что видѣлъ уваженіе къ своимъ дарованіямъ, видѣлъ, что каждый изъ приближавшихся почитаетъ какою-то обязанностью выразить свое удивленіе къ человѣку, надѣленному такъ щедро способностями ума. Неопытный поэтъ не подозрѣвалъ въ этомъ удивленіи никакой угодливости знатнымъ людямъ , и не успѣлъ еще сообразить, что дань хвалы, которую разсыпали передъ нимъ , больше относилась къ двумъ вельможамъ, нежели къ нему, потому что еслибы, ошибкой, они обошлись дружески съ Тредьяковскимъ, то Тредьяковскій замѣнилъ-бы его для толпы. Нѣкоторыя восклицанія и нелѣпые вопросы могли-бы показать ему, что на него

смотрятъ больше какъ на фокусника, на фигуранта , нежели какъ на высокаго достоинствомъ поэта; но еще не имѣя мысли объ этомъ, онъ видѣлъ только лестныя изъявленія простодушныхъ цѣнителей.

—А что вы пописываете теперь, батюшко?— спросилъ Разумовскій.

« Пишу очень мало , Ваше Сіятельство,» отвѣчалъ Ломоносовъ. « Больше занимаюсь экспериментами.

—А что это за штуки такія, —

сказалъ съ умышленнымъ простодушіемъ Графъ.

«Опыты въ наукахъ Естествословія вообще: въ Физикѣ, Химіи, Астрономіи. ...

— Такъ вы и Астрономіей занимаетесь, то есть ночью на звѣздочки глядите?

«Точно такъ, Ваше Сіятельство. ...

— Ну, скажите, батюшко: правду-ли мнѣ говорили еще недавно, что наша земля вертится кругомъ солнца?

«Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, Графъ. Я увѣренъ, что это извѣстно Вашему Сіятельству, столько-же какъ мнѣ.

— Не ручайся за меня, батюшко. Я человѣкъ не ученый. Растолкуй, такъ пойму. А вѣдь дивно: кажется солнце идетъ, а земля стоитъ.

« Это самый обыкновенный обманъ зрѣнія.... Но я не смѣю доказывать этого серьёзно пе-

редъ такимъ достопочтеннымъ собраніемъ. Если позволите, Ваше Сіятельство, я докажу это шуткой.

— Ну, ну, пожалуста шуткой.. . . виршами ! Вѣдь ты мастеръ виршами... . напиши сей часъ.

Воронцовъ улыбнулся слишкомъ-простонародной шутливости Президента Академіи , а между тѣмъ Ломоносову подали бумагу и карандашъ. Онъ подсѣлъ къ столу, и въ нѣсколько минутъ написалъ , подлинно виршами, экспромтъ , который послѣ вставилъ онъ въ одно изъ ученыхъ своихъ сочиненій. Толпа сблизилась, когда стихи были готовы, и Ломоносовъ прочелъ вслухъ :

Случились вмѣстѣ два Астронома въ пиру,

И спорили весьма между собой въ жару.

Одинъ твердилъ : земля вертясь кругъ солнца

ходитъ,

Другой, что солнце всѣ съ собой планеты водитъ. Одинъ Коперникъ былъ, другой слылъ Птоломей. Тутъ поваръ споръ рѣшилъ усмѣшкою своей. Хозяинъ спрашивалъ: ты звѣздъ теченье знаешь? Скажи, какъ ты о семъ сомнѣньѣ разсуждаешь? Онъ далъ такой отвѣтъ: что въ томъ Коперникъ

правъ,

Я правду докажу, на солнцѣ не бывавъ.

Кто видѣлъ простака изъ поваровъ такова, Который-бы вертѣлъ очагъ кругомъ жаркова?

Громкое одобреніе наградило мгновенный трудъ униженнаго поэта. « Прекрасно ! очень хорошо ! безподобно ! » раздавалось со всѣхъ сторонъ. Искренно или нѣтъ, Президентъ Академіи былъ въ восторгѣ, благодарилъ Профессора и соглашался, что онъ доказалъ истину своихъ словъ.

—Дай мнѣ стишки свои—примолвилъ онъ.— Я ихъ выучу наизустъ : такъ вотъ тебѣ и Астрономія !

«И мнѣ позвольте списать!» сказалъ какой-то господинъ, по видимому то-же знатный.

—И мнѣ — примолвилъ третій.

Это наконецъ раздосадовало нашего поэта. Онъ почувствовалъ свое униженіе , сдѣлавшись забавникомъ, шутомъ, паяцомъ этихъ невѣждъ, которые не знали многолѣтнихъ, поэтическихъ ег.о подвиговъ, а теперь за дурачество, награжденное одобреніемъ вельможи, были готовы признать въ немъ великаго человѣка. Онъ отдѣлался кой-какъ отъ ихъ благодарностей, и думалъ уже ускользнуть изъ этого собранія, гдѣ становилось ему тѣсно и душно. Переходя черезъ одну залу, онъ встрѣтилъ самого хозяина , Петра Ивановича Шувалова , который, увидѣвши его, сказалъ :

— Ну, Г. Ломоносовъ ! Я, право, не успѣлъ еще сказать вамъ слова. Знаете-ли? Я увѣренъ,

что мой праздникъ не пройдетъ безъ того, чтобы вы не написали на него стиховъ ?... А вы какъ думаете?

«Почту за счастіе повиноваться Вашему Сіятельству,» отвѣчалъ Ломоносовъ.

— Помилуйте ! это не больше какъ мое желаніе. Я такъ дорожу каждымъ произведеніемъ вашимъ, что мнѣ было-бы очень пріятно, еслибы я далъ вамъ поводъ къ новому. . . .

Желаніе это , равносильное приказанію , довершило для Ломоносова пріятности вечера. Онъ обѣщалъ на другой-же день доставить стихотвореніе , и исполнилъ свое слово. Но возвратившись домой, и на другой день , писавши стихи на праздникъ Графа Шувалова, онъ бѣсился на самого себя, на покровителей своихъ , на цѣлый свѣтъ.

«Вотъ для чего былъ я нуженъ имъ!» думалъ онъ съ досадой. «И какъ глупо съ моей стороны, являться въ эту пеструю толпу, къ этимъ знатнымъ, которые глядятъ на меня какъ на слугу !... Проклятая необходимость !... Не льзя не угождать имъ: отъ нихъ зависитъ все, даже и добро, которое можно сдѣлать въ мірѣ.... А Президентъ нашъ !... добрый человѣкъ ; но что пользы отъ этой доброты, и отъ ласковости , съ какой онъ всегда встрѣчаетъ меня ! И надобно-же было встрѣтиться

мнѣ тутъ съ Сумароковымъ ! Я ужь слыхалъ объ этомъ закулисномъ стихотворцѣ, который увѣряетъ всѣхъ , что онъ прежде меня началъ писать настоящіе стихи. Если стихи его таковы-же какъ творецъ ихъ—толку не много. Я не повѣрилъ-бы, что въ мірѣ есть подобный ему самохвалъ , если-бъ не слышалъ своими ушами, что говорилъ онъ. Но его слушаютъ, можетъ быть удивляются, и говорятъ ему такія-же лестныя слова какъ мнѣ !... Правду сказать , отобьетъ охоту писать стихи для такихъ цѣнителей. Сколько невѣждъ изъ этихъ людей, которыхъ почиталъ я выше всѣхъ другихъ !

Онъ. отдалъ свои стихи Ивану Ивановичу Шувалову, и при этомъ спросилъ его о Сумароковѣ.

— Скажите мнѣ, Ваше Высокородіе ! откуда

взялся этотъ новый поэтъ ? Я ничего не знаю о немъ , ничего не читалъ изъ его сочиненій, и хоть благодаренъ вамъ за знакомство съ нимъ, но желалъ-бы знать напередъ , что это за человѣкъ ?

— Сумароковъ? добрый малый ! Онъ сынъ одного Генерала ; воспитывался въ Кадетскомъ Корпусѣ, и еще тамъ занимался Словесностью. Теперь онъ, кажется, въ отставкѣ, и страстно любитъ театръ ; написалъ уже три или четыре трагедіи , которыя и были играны Ка-

делами. Онъ хлопочетъ, чтобы Государыня Императрица удостоила посѣтить одно изъ этихъ представленій , и если оно понравится ей, то надѣется, что она прикажетъ устроить настоящій театръ.

«Мысль хорошая. Но каковы трагедіи его?

— Первые опыты ! Впрочемъ, у насъ теперь

полезно и хорошо все, что относится къ умственной дѣятельности. Театръ также необходимъ , потому что для публики нѣтъ никакихъ зрѣлищъ.

« Для этого-то и надобно желать , чтобы первые опыты были привлекательны. Я признаюсь, не жду многаго отъ Г-на Сумарокова....

— Онъ скоро издастъ свои стихотворенія. Сверхъ того, я доставлю вамъ кой-что рукописное его. Онъ пишетъ во всѣхъ родахъ, и я долженъ вамъ сказать, что онъ почитаетъ васъ своимъ соперникомъ, даже критикуетъ. . . .

«О, такъ я уже не былъ для него новостью, и теперь понимаю ; отъ чего онъ такъ грубо обошелся со мной!

— Совсѣмъ нѣтъ ! у него такое обхожденіе со всѣми. Онъ любитъ похвастать, покритиковать другихъ ; но , увѣряю васъ , это человѣкъ добрый и не безъ дарованій.

«Можетъ быть, Ваше Высокородіе ! Только моя душа не лежитъ къ нему !

— Я пожалѣю , если вы не сблизитесь.

Этотъ разговоръ, въ которомъ Шуваловъ старался представить Сумарокова съ хорошей стороны, поселилъ, напротивъ, самое непріятное чувство въ Ломоносовѣ. Онъ былъ убѣжденъ , что это хвастунъ , интриганъ, завистливый человѣкъ. Прочитавши стихи и трагедіи его, онъ еще больше утвердился въ своемъ мнѣніи, потому что не видѣлъ въ нихъ ни малѣйшаго дарованія, а между тѣмъ Сумарокова похваливали, и онъ имѣлъ успѣхи на своемъ поприщѣ. Не скрытный отъ природы, Ломоносовъ громко высказывалъ свое мнѣніе, и даже встрѣчаясь съ Сумароковымъ не щадилъ его, потому что присутствіе этого человѣка производило въ немъ какое-то судорожное неудовольствіе.

Таково было начало ихъ вражды, которая вскорѣ обратилась въ ожесточенную ненависть, когда Сумароковъ сблизился съ Тредьяковскимъ и началъ открыто дѣйствовать противъ своего соперника. Это сообщество бездарныхъ непріятелей до такой степени оскорбляло Ломоносова, что онъ уже не могъ думать о нихъ безъ негодованія.