Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Глава XI.

Прошло нѣсколько недѣль ; отвѣта отъ Воронцова не было, Ломоносовъ не хотѣлъ, еслибы и могъ, напомнить ему о себѣ. Поэтическія мечты его остывали, а въ существенности онъ встрѣчалъ безпрестанно новыя непріятности. Секретаремъ Академіи былъ тогда Сергѣй Савичъ Волчковъ , человѣкъ дѣльный , трудолюбивый , переводчикъ множества книгъ, но тупой въ понятіяхъ и больше склонный къ партіи Тредьяковскаго нежели Ломоносова, который не любилъ его и называлъ подьячимъ. Въ самомъ дѣлѣ, Сергѣй Савичъ соблюдалъ во всемъ формы, и безъ протокола , безъ записки въ регистратуру не соглашался отдать приказа ни одному сторожу. Нетерпѣливый Ломоносовъ, напротивъ, часто требовалъ исполненія такихъ предметовъ, которые были даже не во власти Секретаря. Иногда въ лабораторію надобно было купить какой нибудь сна-

рядъ, въ Физическомъ Кабинетѣ починить машину , въ аудиторіи сдѣлать поправку , и онъ прямо приходилъ въ канцелярію съ требованіемъ.

— Благоволите подать бумажку! — говорилъ смиренно Волчковъ.

« До того-ли, братецъ , мнѣ ! Напиши самъ , или исполни свои приказные обряды послѣ, а я теперь-же велю сдѣлать что надобно.

— На свою отвѣтственность , Михайло Васильевичъ !

« Какъ на свою отвѣтственность ? Да вы тотчасъ взведете на меня Богъ знаетъ что!

—Помилуйте !

«Да, братецъ. Если-бы у васъ въ канцеляріи не было такого крючкотворства, иное дѣло ! А то, вы-же съ Тредьяковскимъ уцѣпитесь за меня. Сдѣлай это поскорѣе, Сергѣй Савичъ.

Но проходилъ день, проходили дни , и все оставалось какъ было. Разсерженный Ломоносовъ прибѣгалъ въ другой , въ третій разъ съ своимъ требованіемъ, и начиналъ наконецъ браниться. Требованіе его исполняли, но непріязнь сочленовъ усиливалась; многіе изъ нихъ бѣгали отъ него , какъ отъ человѣка безпокойнаго, и дѣла отъ этого шли не лучше.

Въ огорченіи, Ломоносовъ рѣшился написать къ И. И. Шувалову. Упомянувши , что Графъ

Воронцовъ взялъ образцы мозаики для поднесенія Императрицѣ , онъ прибавилъ въ своемъ письмѣ: « При которомъ случаѣ, ежели Вашему Превосходительству не противно, всепокорно прошу постараться о моемъ нижайшемъ прошеніи, чтобы мнѣ, имѣя случай и способы, удобнѣе было производить въ дѣйствіе мои въ наукахъ предпріятія, ибо хотя голова моя и много зачинаетъ, да руки однѣ, и хотя во многихъ случаяхъ можно-бы употребить чужія, да приказать не имѣю власти. За бездѣлицею принужденъ я много разъ въ канцелярію бѣгать и подъячимъ кланяться , чего я, право, весьма стыжусь, а особливо имѣя такихъ какъ вы патроновъ. Нѣтъ ни единаго дня, въ который-бы я не упоминалъ о вашей ко мнѣ милости и ею-бы не радовался. Однако нѣтъ ни единаго моего въ Академію пріѣзда, въ который-бы я не удивлялся, что она, имѣя въ себѣ сына отечества, котораго вы любите и жалуете, не можетъ того дожить, чтобы онъ отвратилъ отъ ней всѣ черезъ 25 лѣтъ бывшія всѣмъ успѣхамъ и должнымъ быть пользамъ препятствія.»

Ломоносовъ скорбѣлъ такимъ образомъ не за одного себя, но и за Академію. Въ самомъ дѣлѣ, 25 лѣтъ прошло отъ ея основанія, и она не только не расширила круга своихъ дѣйствій , но и окружалась еще приказными обряда-

ми , потому что учрежденная при ней Канцелярія имѣла почти всю власть въ своихъ рукахъ.

Шуваловъ понялъ сердечную жалобу своего ученаго друга. Онъ вскорѣ исходатайствовалъ ему чинъ Коллежскаго Совѣтника и мѣсто Члена въ Канцеляріи Академической. Онъ думалъ, что пособитъ этимъ неудобству управленія Академіи , и что Ломоносовъ , находясь самъ въ числѣ правителей ея, дастъ лучшее направленіе дѣламъ.

И. И. Шуваловъ былъ тогда уже въ высшихъ чинахъ; но быстро подвигаясь на пути честей, онъ еще оставался юношею по лѣтамъ. Ему было только 23 года, когда онъ могъ уже оказывать такое покровительство , не однимъ своимъ любимцамъ, но и наукамъ. 23 года ! Возрастъ любви и разсѣянности, возрастъ пыла страстей и всякихъ увлеченій !... Можемъ-ли мы, потомки, не уважать Шувалова, что въ эти годы онъ уже былъ Меценатомъ Ломоносова, умѣлъ понимать его и заботился о блескѣ наукъ въ Россіи?

Но онъ ошибся, думая пособить неудобствамъ управленія Академіи. Ломоносовъ сдѣлался Членомъ Академической Канцеляріи , но былъ окруженъ прежними людьми, которые смотрѣли на него еще больше непріязненно, когда онъ сѣлъ подлѣ нихъ. Мы уже знаемъ

А 96

пылкій характеръ его: могъ-ли онъ ужиться съ тѣми, которые притѣсняли его, когда онъ еще не участвовалъ въ занятіяхъ Канцеляріи ? Это послужило для него только новымъ источникомъ непріятностей.

Но за всѣмъ тѣмъ , когда Шуваловъ возвратился въ Петербургъ , онъ спѣшилъ къ нему, изъявить свою искреннюю благодарность.

—Я не знаю, Ваше Превосходительство, какъ мнѣ благодарить васъ! — сказалъ растроганный Ломоносовъ, когда Шуваловъ дружески поцѣловалъ его, и взявши подъ руку началъ ходить съ нимъ по комнатѣ.

«За что, любезный Михайло Васильевичъ ?

— Развѣ не по вашему ходатайству награжденъ я чиномъ Коллежскаго Совѣтника ?...

«Вы забываете о своемъ Президентѣ,» сказалъ Шуваловъ усмѣхаясь.

— Ваше Превосходительство ! Нашъ Президентъ совершенно забылъ .Академію. Особенно съ тѣхъ поръ какъ онъ сдѣлался Малороссійскимъ Гетманомъ, владѣльцемъ Батурина, Ямполя, и множества тысячъ крестьянъ. . . .

«Ну? что-же?

—Досугъ-ли ему заниматься нами? Впрочемъ, Графъ Кириллъ Григорьевичъ честный человѣкъ, и, не смотря на свою молодость, исполненъ прямой ревности къ добру!

«А! вы боитесь, чтобы я не пересказалъ ему первыхъ вашихъ словъ ?» сказалъ Шуваловъ засмѣявшись.

—Позвольте мнѣ кончить свою рѣчь. Да, онъ человѣкъ честный ; но. .. . Ваше Превосходительство пріучили меня говорить съ вами откровенно. . . . Онъ не на своемъ мѣстѣ.

« Это правда !» сказалъ Шуваловъ, принявши важный видъ. «Я самъ люблю Графа за его доброту и умъ , но думаю, что Президентство для него только почетный титулъ, между тѣмъ какъ оно, это важное мѣсто, требовало-бы человѣка дѣятельнаго, неусыпнаго въ исполненіи своей должности.

— А Графъ большую часть времени живетъ въ отсутствій; да и здѣсь почти никогда не вспоминаетъ о своемъ Президентствѣ.

«Ну!. . . оставимъ это. Скажите лучше, какъ у васъ теперь идутъ дѣла въ Академіи ?

—Ваше Превосходительство! могутъ-ли они идти хорошо при нынѣшнемъ устройствѣ Академіи? Канцелярія владѣетъ у насъ всѣмъ. . ..

«Канцелярія?..; Но вы сами теперь членъ ея?...

—И совсѣмъ не благодарю васъ за это, если по вашей милости пала на меня такая честь !

« Прекрасно , Михайло Васильевичъ !... Но, шутки въ сторону : почему-же не приметесь вы за своихъ сочленовъ ?

« Что я могу съ ними сдѣлать ? Мы только ссоримся, потому что не соглашаемся другъ съ другомъ ни въ чемъ. Я окруженъ тутъ своими непріятелями, такъ-же какъ въ Академіи , и только съ moâ разницей, кто къ нимъ присоединена цѣлая свора подъячихъ!

—Но значатъ-ли что нибудь эти подъячіе!

«Больше нежели полагаете , Ваше Превосходительство ! Они связываютъ намъ руки на всякомъ шагу.

— Жаль!

« Я давно ходатайствовалъ у Вашего Превосходительства о новомъ уставѣ для Академіи. ...

— О, теперь это невозможно ! Необходимо еще нѣсколько времени.... Императрица имѣетъ мысль основать одно высшее учебное заведеніе; надобно подкрѣпить это ; а вдругъ требовать многаго, значитъ не получить ничего.

« Заведеніе , о которомъ вы упомянули, не есть-ли. ...

— Университетъ въ Москвѣ.

Ломоносовъ чуть не вспрыгнулъ отъ восхищенія. .

«Въ самомъ дѣлѣ, Ваше Превосходительство?

— Да, но объ этомъ прошу васъ не говорить никому. Можно испортить все , если начнемъ преждевременно разсуждать вслухъ о такомъ

предпріятіи, которое существуетъ еще въ мысли.

« Во мнѣ вы можете быть увѣрены. . .. О , какое великое дѣло совершится для Россіи !... Неужели я доживу до того времени, когда въ древней Москвѣ будетъ воздвигнутъ этотъ храмъ наукъ !

— И, можетъ быть, вамъ-же придется быть зодчимъ его. Когда надобно будетъ дѣйствовать , я обращусь къ вамъ со многими запросами,

«О, Ваше Превосходительство ! Какія предначертанія давно таятся въ умѣ моемъ !... Впрочемъ, надобно знать, то-ли будетъ нашъ Университетъ , что привыкъ я разумѣть подъ этимъ словомъ.

—Я думаю, потому что онъ будетъ образованъ точно по примѣру иностранныхъ. Только все еще рано говорить объ этомъ.

Помолчавъ немного , Шуваловъ прибавилъ :

—Послушайте, Г. Ломоносовъ! Я хочу обратиться къ вамъ съ просьбой, потому что не смѣю назвать этого совѣтомъ.

«Что такое, Ваше Превосходительство?

— Вы , кажется , много занимались Россійской Исторіей?

Непріятное чувство толкнулось въ сердце Ломоносова. Однакожъ онъ довольно спокойно сказалъ :

«Точно такъ , я занимался ею въ юныхъ своихъ лѣтахъ; но я уже давно отсталъ отъ этого предмета.

— Почему-же опять не заняться вамъ имъ ? Я убѣжденъ , что въ Россіи нѣтъ человѣка, способнѣе васъ для этого. Мы не имѣемъ Исторіи своего отечества, и кажется еще долго не будемъ имѣть. Сужу, потому, что знаю кто и какъ занимается ею. Напримѣръ Миллеръ ! Человѣкъ съ большими свѣдѣніями, трудолюбивый, изыскательный; но онъ вѣчно останется съ своими замѣтками, вѣчно будетъ сбирать, записывать , и не произведетъ ничего цѣлаго. Намъ не то надобно ! Намъ надобно полную Исторію, написанную хорошимъ перомъ. И что, если-бы вы написали ее ?

« Ваше Превосходительство ! Теперь я не могу отвѣчать вамъ ничего, Позвольте мнѣ по думать, сообразить свои средства и силы.

—О, ихъ достанетъ у васъ; пособія будутъ вамъ даны, какія хотите. Надобно только доброе ваше желаніе.

— Не дэю слова, и не отказываюсь. Чередъ

нѣсколько дней буду имѣть честь явиться къ вамъ съ обѣщаніемъ или извиненіемъ.

Ломоносовъ не хотѣлъ сознаться, не только Шувалову, но и самому себѣ, что Россійская Исторія не его предметъ; не хотѣлъ особенно

послѣ ссоры съ Миллеромъ , къ которой была она безвиннымъ поводомъ. Желая угодить своему благодѣтелю , онъ возобновилъ въ памяти прежнее, перелистовалъ нѣсколько книгъ, и тотчасъ началъ сочинятъ планъ. Запутанность всѣхъ путей на этомъ поприщѣ , необработанные , невѣрные матеріалы, и самая огромность труда заставили его сначала задуматься. Онъ увидѣлъ, что хаосъ Русской Исторіи требуетъ большихъ предварительныхъ занятій, и рѣшился прежде всего написать Лѣтопись , то есть хронологическое указаніе событій. Это могло служить для него самого пріуготовительнымъ ознакомленіемъ съ источниками Русской Исторіи , и вмѣстѣ съ тѣмъ показать Шувалову, что онъ готовъ исполнять его волю.

Черезъ нѣсколько дней онъ принесъ къ нему свой планъ занятій Русскою Исторіею. Шуваловъ долго вникалъ въ него, разсуждалъ о немъ, и наконецъ одобрилъ всѣ предположенія своего любимца. Какъ будто мимоходомъ , кстати, онъ просилъ его написать нѣсколько надписей къ прозрачнымъ картинамъ при будущей иллюминаціи. Ломоносовъ уже привыкъ работать по заказу, и потому безъ удивленія , даже съ удовольствіемъ принялъ на себя и этотъ заказъ. Но возвращаясь отъ Шувалова домой, онъ почти съ досадой подумалъ, что отъ него безпрестанно требуютъ новыхъ услугъ, а сами

не хотятъ исполнитъ небольшой просьбы о пособіи въ мозаическихъ работахъ. Покровитель его даже не упомянулъ объ этомъ, хоть онъ уже давно просилъ его быть заступникомъ своимъ у Императрицы.

Занятія Русскою Исторіей были для него скучны, даже непріятны, по многимъ причинамъ. Во-первыхъ , онъ не чувствовалъ въ себѣ никакого призванія къ Исторіи вообще. Во-вторыхъ , ссора съ Миллеромъ не могла не оставитъ на душѣ его черной тѣни , и предметъ, который всякій разъ напоминалъ ему нехорошій поступокъ, отъ этого самаго казался еще тягостнѣе. Наконецъ, онъ покидалъ для нелюбимаго занятія свои задушевные труды. О! послѣ этого могла-ли двигаться его Русская Исторія? Нѣтъ! онъ продолжалъ изысканія надъ нею, но продолжалъ какъ поденьщикъ заданную работу. Не льзя не прибавить , что всякая Наука , всякое Искуство , необходимо требуетъ всего человѣка, то есть исключительнаго занятія его однимъ предметомъ, а Ломоносовъ засѣдалъ въ Академіи , въ Канцеляріи , читалъ лекціи, трудился надъ разными Диссертаціями , почти безпрестанно писалъ по заказу стихи , рѣчи, и еще долженъ былъ дѣлить свои часы между нѣсколькими Науками и Ис куствами ! Такъ въ 1751 году онъ написалъ и произнесъ Слово о пользѣ Химіи, работалъ

надъ Русскою Грамматикою, изслѣдывалъ электричество , и наконецъ забывалъ и Исторію и

все для своей Мозаики. Впрочемъ, онъ отдыхалъ за нею, радовался своими успѣхами, и жалѣлъ только , что у него мало средствъ для обширныхъ работъ мозаическихъ: онѣ требовали денегъ.

Признательность къ Шувалову не удерживала его иногда отъ нетерпѣливыхъ движеній.

«На что дали они мнѣ этотъ чинъ Коллежскаго Совѣтника !» думалъ онъ. « Лучше было обратить вниманіе на Мозаику, это невѣдомое у насъ Искуство, для котораго нѣтъ у меня средствъ. Иванъ Ивановичъ очень добръ , привѣтливъ; а что-бы ему замолвить слово за нее!

Онъ навязалъ на меня Россійскую Исторію. Но я чувствую, что не созданъ для нея , и отъ того она идетъ у меня такъ вяло. Напротивъ, сколько прекраснаго сдѣлалъ-бы я для моего Искуства !»

Эти жалобы однакожь были только доказательствомъ, какъ любилъ онъ новое свое занятіе. Посреди всѣхъ трудовъ , препятствій и недостатка въ средствахъ , онъ продолжалъ свои опыты. Безпрестанно получая благоволенія и подарки за свои стихи и рѣчи, онъ писалъ ихъ не-хотя, можно сказать по должности,

потому что хоть и не имѣлъ званія поэта увѣнчаннаго ( poëta laureatus ) , однако былъ

имъ на дѣлѣ. Въ новомъ художествѣ , напротивъ , онъ находилъ больше поэзіи и больше наслажденія, нежели во всѣхъ своихъ стихахъ.

Шуваловъ часто уѣзжалъ изъ Петербурга, въ свитѣ Императрицы, которая любила Москву и много разъ въ свое царствованіе посѣщала ее. Она возвратилась послѣ одной изъ такихъ поѣздокъ , и вскорѣ Ломоносовъ получилъ отъ своего покровителя увѣдомленіе , что Императрица благосклонно разсматривала образцы мозаики и велѣла оказать всякое пособіе трудолюбивому изобрѣтателю. Ломоносовъ обрадовался какъ дитя, но скоро увидѣлъ, что значило это неопредѣленное пособіе. Въ самомъ дѣлѣ : прямаго указа не было , а безъ назначенія кто могъ пособить художнику? Въ Академію онъ не смѣлъ обратиться; да и что могла она сдѣлать для него? Шувалова опять не было; оставался еще одинъ милостивецъ, Графъ Воронцовъ , который и представилъ Императрицѣ мозаику. Ломоносовъ пришелъ къ нему.

Графъ наговорилъ ему лестныхъ похвалъ за всѣ труды его , совѣтовалъ продолжать ихъ, а о мозаикѣ прибавилъ, что онъ позаботится.

Опять неопредѣленность , опять надежда съ одними обѣщаніями !

Но, скажите: кому надобность покидать свои важныя дѣла для ходатайства о постороннихъ?

Самъ Шуваловъ былъ въ этомъ отношеніи оригиналомъ , почти чудакомъ, и только силою своихъ родственниковъ, Графовъ Шуваловыхъ, могъ являться заступникомъ постороннихъ для него дѣлъ и людей. Ломоносовъ рѣшился и въ этомъ случаѣ обратиться къ нему. Онъ описалъ ему свое положеніе искренно : ободрительный взглядъ Императрицы былъ для него конечно величайшею наградою , но для продолженія опытовъ, для дальнѣйшаго усовершенствованія мозаики , были необходимы вещественныя пособія, то есть деньги, и привиллегія на заведеніе фабрики мозаическихъ работъ. Безъ привиллегіи, могли воспользоваться его-же трудами, и тогда, въ награду за нихъ, онъ получилъ-бы только убытокъ.

Шуваловъ отвѣчалъ на это письмо , можетъ быть искренними похвалами дарованіямъ, учености , трудолюбію Ломоносова. Одобряя всѣ предположенія его , онъ обѣщался исходатайствовать ему и денежное пособіе , и привиллегію; но тутъ-же, въ видѣ совѣта, говорилъ, что лучше-бъ было ему заняться прилежнѣе Исторіею Русскою, такъ , что даже оставить для нея , хоть на время , и Физику, и Химію, и Мозаику.

Это взбѣсило нашего поэта. Въ первомъ пылу досады на людей, слишкомъ худо понимающихъ его, онъ хотѣлъ отвѣчать, что уже до-

вольно работаетъ но заказу ; что это убиваетъ его способности, и что ему легче отказаться отъ всѣхъ покровителей, нежели оставить любимыя занятія свои для изобрѣтаемыхъ чужими разсчетами ; короче, не перелетая за границы понятій своего вѣка, онъ хотѣлъ-бы выразить ту мысль, что поэтъ не воленъ въ выборѣ своихъ занятій, своихъ одушевленій , своихъ поэтическихъ трудовъ. Но размышленіе усмирило его ; смиренный характеръ вѣка побѣдилъ пылкость души ; однако вотъ что , между прочимъ, отвѣчалъ онъ Шувалову :

« Чтожь до другихъ моихъ въ Физикѣ и Химіи упражненій касается , чтобы ихъ вовсе покинуть , то нѣтъ въ томъ ни нужды, ниже возможности. Всякъ человѣкъ требуетъ себѣ отъ трудовъ упокоенія : для того, оставивъ настоящее дѣло, ищетъ себѣ съ гостьми или съ домашними препровожденія времени картами, шашками и другими забавами, а иные и табачнымъ дымомъ , отъ чего я уже давно отказался, за тѣмъ, что не нашелъ въ нихъ ничего кромѣ скуки. И такъ уповаю , что и мнѣ на успокоеніе отъ трудовъ , которые я на собраніе и на сочиненіе Россійской Исторіи и на украшеніе Россійскаго слова полагаю, позволено будетъ въ день нѣсколько часовъ времени , чтобы ихъ вмѣсто билльярду употребить на физическіе и химическіе опы-

ты, которые мнѣ не токмо отмѣною матеріи, вмѣсто забавы, но и движеніемъ вмѣсто лекарства служить имѣютъ, и сверхъ сего пользу и честь отечеству конечно принести могутъ, едва-ли меньше первой.... Что-жь до окончанія моего всепокорнѣйшаго протенія надлежитъ о фабрикѣ, то не думайте , милостивый государь , чтобы она могла мнѣ препятствовать , ибо тѣмъ окончаются всѣ мои великіе химическіе труды, въ которыхъ я три года упражнялся, и которые безплодно потерять мнѣ будетъ несносное мученіе, и много большее препятствіе, нежели отъ самихъ оныхъ опасаться должно. »

Негодованіе на людей, не постигающихъ важности его занятія, нѣсколько времени таилось въ душѣ Ломоносова, и наконецъ онъ рѣшился написать Шувалову, въ стихахъ, Письмо о пользѣ стекла. Въ этомъ сочиненій нѣтъ поэтическихъ порывовъ, но есть въ нѣкоторыхъ мѣстахъ одушевленіе. Кажется , ясно видишь Ломоносова , занятаго своею мыслью о мозаикѣ, и въ звонкихъ стихахъ объясняющаго своему покровителю, что не надобно презирать искуства , какъ-бы ни казалось оно ничтожно при первомъ взглядѣ.

Онъ былъ въ это время очень друженъ съ Профессоромъ Штелинымъ. Однажды, почтенный Профессоръ навѣстилъ своего пріятеля, и на-

Шелъ его въ непонятномъ для спокойнаго ума расположеніи. Разговоръ завязался о поощреніяхъ и наградахъ, которыя такъ часто полувалъ Ломоносовъ, и Штелинъ отъ чистаго сердца радовался счастію его.

« Счастію ! » воскликнулъ Ломоносовъ. « Г. Профессоръ ! я не желаю вамъ этого счастья.

— Но, Г. Ломоносовъ , чего-же недостаетъ вамъ ? Вы уважаемы , почтены отъ всѣхъ ; наградъ у васъ много !...

« Что называете вы наградами ? Чины ? деньги ? ласковыя слова ?

— Я не знаю, если это не награды, то какъ-

же назвать ихъ ?

« Да, для толпы конечно нѣтъ ничего выше! Но мы съ вами должны понимать вещи не простонароднымъ умомъ. Для меня было бы величайшею , единственною наградой, если-бы меня поняли, оцѣнили мои занятія, отдали справедливость моимъ трудамъ.

— Но Графъ Петръ Ивановичъ , Графъ Михайло Ларіоновичъ , Графъ Кириллъ Григорьевичъ , и множество другихъ, знаменитыхъ и почтенныхъ особъ, развѣ не отдаютъ вамъ справедливости ?

«Нѣтъ!... повторяю: нѣтъ!... Я очень дорожу одобреніемъ, особенно нѣкоторыхъ изъ этихъ господъ , но желалъ-бы видѣть что-то иное. Знатные люди не цѣнители дарованій и

заслугъ ученыхъ. Они исполняютъ благородную обязанность, когда хвалятъ ихъ ; но такъ-же хвалятъ они заслуги какого нибудь Воеводы , какого нибудь Поручика въ полку. Я хорошъ для этихъ людей , какъ полезный членъ Государства, а не какъ ученый и литтераторъ. Понимаете-ли вы теперь , чего хочу я ?

— Понимаю, понимаю! Вы хотите одобреНІЯ....

« Участія , Г. Профессоръ , участія ! Что мнѣ въ одобреніи ? Я самъ знаю, что не современники такъ потомки одобрятъ мои труды и заслуги; но я желалъ-бы , какъ лучшей награды, участія, сердечнаго участія современниковъ.

— Но умные люди и такъ всѣ на вашей сторонѣ.

« О, это было-бы слишкомъ много; это даже невозможно. Умные люди обыкновенно самые упрямые люди, и чтобы расшевелить ихъ сердца, надобно покорить ихъ , изумить необычайнымъ. И тутъ еще сомнительно чтобы они полюбили такого покорителя !

« По крайней мѣрѣ вы вѣрите дружбѣ немногихъ, истинно любящихъ васъ ?

— Безъ сомнѣнія ; но эти любили-бы меня , если-бъ я и не былъ Профессоръ, ученый, литтераторъ ; мы и говоримъ объ участіи не къ человѣку , а къ его занятіямъ.

« Такъ я,право , не понимаю чего хотите вы, и повторю, что умные люди уважаютъ васъ, знатные цѣнятъ ваши заслуги; сама Императрица. ...

— Не употребляйте всуе этого священнаго имени ! Я благоговѣю къ Императрицѣ, личной моей благодѣтельницѣ ; но она, можетъ быть, одна вполнѣ награждаетъ меня своимъ милостивымъ воззрѣніемъ.

— А благодѣтельные вельможи ея?

Ломоносовъ прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ сложивъ руки и отвѣчалъ :

« Да , они конечно благодѣтельны ; только встрѣчи съ ними бываютъ иногда горьки для меня.

Штелинъ съ изумленіемъ поглядѣлъ на него,

« Да , Г. Профессоръ!... Знаете-ли , что они емотрятъ на насъ какъ на дѣтей, которыхъ надобно ободрять за прилежаніе и хорошее поведеніе?... А награды отъ нихъ!... Одобренія! награды!... Смѣшно и вспомнишь, за что иногда хвалятъ и награждаютъ они!... За какіе нибудь стишонки, кой-какъ написанные ! за слово , красно сказанное!... А истинныя заслуги всего чаще остаются не замѣченными.

Добрый Штелинъ почти вышелъ изъ терпѣнія отъ этихъ нападковъ на цѣлый свѣтъ , и сказалъ полу-иронически :

— А все-таки лучше что нибудь, чѣмъ ничего !

« Вотъ это такъ!... Нищему и копѣйка дорога. Но если-бъ знали вы, чего требуютъ отъ меня !... Почти половина моихъ занятій противъ воли. Русская Исторія, стихи, канцелярскія каверзы, разныя отношенія и вздоры поглощаютъ слишкомъ много моего времени. Я не имѣю ни досуга, ни свободы заняться чѣмъ-бы хотѣлъ; занимаюсь урывками, кой-какъ, часто безъ всякихъ пособій. Можно-ли ждать можно-ли требовать отъ меня чего нибудь великаго? Да , если потомки скажутъ : Ломоносовъ мало сдѣлалъ! пусть развѣдаютъ они, какъ занимался обвиняемый ими Ломоносовъ.

— Но, вы все-таки дѣлаете, и еще сдѣлаете много хорошаго.

« Можетъ быть ! Молю объ этомъ Бога ! Но до сихъ поръ я еще только готовлюсь.

— О, помилуйте, Г. Ломоносовъ!

«Да, любезный Профессоръ!... Много, слишкомъ много препятствій для всѣхъ моихъ начинаній. Мнѣ хочется охватить міръ, а меня заставляютъ обнимать пылинку !... »

Въ это время явился Поповскій. Онъ привелъ съ собой молодаго человѣка, пріятнаго наружностью и обращеніемъ.

« Позвольте, » сказалъ незнакомый, «прежде

всего извиниться , что я осмѣлился нарушитъ ученыя ваши занятія. ...

— А мнѣ позвольте представить вамъ Михайла Матвѣевича Хераскова, который любитъ Русское стихотворство и слѣдовательно уважаетъ васъ — прибавилъ Поповскій.

« Благодарю за честь , молодые любители Словесности!» сказалъ Ломоносовъ. «Но зачѣмъ такія церемоніи!... Ты знаешь, Николай Никитичъ , что я, особенно у себя дома, человѣкъ самый простой. Сердечно радъ , Михайло Матвѣевичъ, встрѣтить новаго собрата ; потому что вѣрно вы и сами занимаетесь Словесностью ?

— Хочу посвятить себя ей совершенно. Для этого оставилъ я военную службу.

« А ! вы уже успѣли послужить и на этомъ поприщѣ?

— То есть я учился въ Кадетскомъ Корпусѣ , вышелъ оттуда въ армію Поручикомъ, а теперь опредѣлился въ статскую службу.

«Точно какъ нашъ знаменитый Г. Сумароковъ ! Впрочемъ, можетъ бытъ, вы съ нимъ пріятели ?...

— О, нѣтъ! Онъ вышелъ изъ Корпуса гораздо прежде меня. А я не имѣлъ чести встрѣтиться съ нимъ въ обществѣ.

« Да , великій человѣкъ Г. Сумароковъ ! Не правда-ли?» смѣясь сказалъ хозяинъ своимъ, гостямъ».

— Шутите , Михайло Васильевичъ ! — примолвилъ Поповскій.—А его слава гремитъ по Петербургу.

« Гремитъ ? право ?

— Да, актеры , выписанные изъ Ярославля , представляли недавно, при Дворѣ, какую-то его трагедію, и похваламъ нѣтъ конца!

« Въ самомъ дѣлѣ ?

— Это вѣрно. Императрица чрезвычайно милостиво отозвалась о сочиненіи и объ игрѣ актеровъ.

«Ну, теперь нашъ Сумароковъ съ ума сойдетъ.

« А вы , Михайло Васильевичъ—спросилъ Херасковъ — неужели не изволите находить дарованія въ трагедіяхъ Г-на Сумарокова ?

Ломоносовъ принужденно улыбнулся и отвѣчалъ :

« Правду сказать : удивляюсь какъ и находить въ нихъ что нибудь!

— Но , позвольте замѣтить , что онѣ написаны точно по плану Г-на Расина, Г-на Корнеля и другихъ знаменитыхъ трагиковъ.

« Поздравляю съ этимъ Г-на Сумарокова ; но для меня онъ что-то не похожъ ни на кого, кромѣ своего друга Тредьяковскаго.

— A Г. Тредьяковскій , какъ по вашему мнѣнію ?

« Дуракъ !

Херасковъ сдѣлалъ изумленное лицо, и не зналъ что возразить на это сильное слово ; Поповскій улыбнулся, а Штелинъ смѣясь сказалъ :

— Соперничество, любезный другъ , соперничество! Въ самомъ дѣлѣ: зачѣмъ поселять въ молодыя головы такія рѣзкія мнѣнія ?

« Я говорю что думаю. Неужели-жь мнѣ должно притворяться съ молодыми людьми ?

— Совсѣмъ не то! Однако... .

« Однако, если-бы всѣ говорили дурнымъ писателямъ прямо, что они пишутъ дурно, скучно , глупо , ихъ не было-бы такъ много. А то, мы Рускіе, еще только начинаемъ учиться азбукѣ , и ужь успѣли развести цѣлое племя рифмоплётовъ !

Эти слова очень не понравились Хераскову, у котораго было въ карманѣ какое-то пѣніе. Онъ удержался показать его такому строгому аристарху.

Вскорѣ Штелинъ взялъ свою шляпу и оставилъ бесѣдовать трехъ поэтовъ. Уходя , онъ шепнулъ своему пріятелю:

— Бьюсь объ закладъ, что этотъ юноша стихотворецъ !

Ломоносовъ улыбнулся, и проводивши своего

пріятеля возобновилъ разговоръ о стихотворствѣ. Онъ былъ неумолимъ къ Сумарокову и Тредьяковскому. Молодой Херасковъ не вѣрилъ ушамъ своимъ ; онъ всегда находилъ удивительныя красоты въ обоихъ этихъ стихотворцахъ, и удивленіе его было одинаково и къ нимъ, и къ тому у кого сидѣлъ онъ въ гостяхъ. Онъ затѣмъ и явился, чтобы посмотрѣть на Ломоносова какъ на дивное диво, и вышедши на улицу, вмѣстѣ съ Поповскимъ, сказалъ :

— Видно, что Г. Ломоносовъ не любитъ ни Г-на Сумарокова, ни Г-на Тредьяковскаго! А я почелъ-бы за счастіе писать какъ они.

Въ этихъ словахъ двадцати-лѣтняго юноши вполнѣ выразился будущій творецъ Владиміра, Россіяды, и дюжины томовъ другихъ усыпительныхъ сочиненій.