Мир

XXIII

Однажды, поздней осенью, в усадьбе Хове пекли хлеб. Дом наполнился грохотом от скалки, катавшейся взад-вперёд по широкому столу.

Энок в погребе месил тесто, когда пришло известие из Уппстада о том, что Гури-приживалка хочет с ним поговорить. Она при смерти и, быть может, не доживёт до вечера.

Гуннару пришлось занять место у кадки; Энок оделся и ушёл.

…Гури была очень слаба. Ей было трудно говорить; иногда она впадала в беспамятство.

Энок уселся возле печи, где она лежала, и утешал её словами Божьими; он пробыл там весь вечер. Обитатели усадьбы в тот день забивали скотину, так что им некогда было возиться с умирающей.

Старая низкая комната выглядела мрачной в тот пасмурный день. В доме стоял кислый и дурной запах, такой, что долго находиться здесь было невозможно. Южный ветер просачивался сквозь стены, тихо постанывая; со двора доносилась перебранка сорок и ворон, собравшихся со всех окрестных усадеб на кровавое пиршество.

— «Изнемогает плоть моя и сердце моё: ты, о Боже, твердыня сердца моего и часть моя вовек»[111], — успокаивал Энок. — Думай о звезде, воссиявшей на востоке… она поведёт тебя туда, к младенцу…

— О да, — послышался еле слышный, тонкий вздох.

— А теперь помолимся, Гури.

— О да, да…

— Ты не рада, Гури… тому, что вскоре встретишь Жениха?

— Мне хочется… — послышался шёпот, — уйти отсюда… ах…

— Да, подумай: быть может, спустя совсем немного… ты на небе и увидишь Господа, как Он есть, лицом к лицу… и мириады ангелов, и Агнца на троне… и двенадцать тысяч запечатленных[112]… Помолись там за меня, Гури!

Она не отвечала; опять закрыла глаза и лежала, как будто во сне. Её жёлтая, худая шея подёргивалась и хрипела.

Энока передёрнуло; неужели она не помолится за него? Он вспомнил суровые слова апостола Иоанна: «Есть грех к смерти; не о том говорю, чтобы он молился»[113]. Неужели она узнала, что он сотворил сей грех?

— Кристиан? — прошептала Гури и приоткрыла один глаз. — Это ты, Кристиан? — Она шарила руками над собой.

Бедняжка, она отходила. И думала о своём сыне, о том, что как-то рыбачил здесь неподалёку. «Боже, помоги ей, пусть лучше она думает о Тебе!»

Энок дочитал псалом до конца, и для неё, и для самого себя; голос его дрожал. Быть может, она сейчас умрёт? «Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни… Будь верен до смерти… Будь верен до смерти…»[114]

Спустя некоторое время Гури очнулась и попросила пить.

В доме воды не было; Энок сбегал на двор и раздобыл чашку. Вернувшись, он приподнял Гури и дал ей выпить.

— Ты так… добр ко мне… ах…

— Иисус будет ещё добрее к тебе, когда ты придёшь к нему.

— Да — ах…

— Я знаю, тебе, должно быть, так приятно и легко покидать этот мир, Гури. Думаю, мало что удерживает тебя здесь.

— Нет. С тех пор как умер последний… ох. Тогда я разлучилась… со всем. Ох… О да, приди… Господи Иисусе…

— Аминь… И тебе следует устремить все твои мысли к Спасителю. И остерегаться, как бы земные помыслы не помешали тебе уйти отсюда. Так, чтобы ты не жаждала встретиться со своими детьми более, чем… с Женихом. О, никогда мы не можем быть столь бдительны! Дьявол так и преследует нас, Гури…

— О да, да… ах…

— Попытайся же, Гури, склониться под сенью могучей длани Господа. Даже если тебе не суждено увидеть своих детей на небесах… тебе всё равно следует страстно желать встречи со Спасителем; благодарить Бога за всё. Если ты сможешь, знай, что твой наряд готов и ты можешь ждать Жениха.

— О… а…

— Как ты думаешь, я прав?

— Да… Но я знаю, я найду… Кристиана.

— Я тоже надеюсь на это. Но если ты и не найдёшь его, — знай, что ты и этим будешь довольна. Я так долго боролся, Гури; я знаю, как это опасно… и как быстро мы можем впадать в соблазн.

— О да, да… Ох… Но Господь спас его… Кристиана…

— Господи, спаси нас всех в милости Твоей! Аминь! — Во имя Иисуса Христа, Его страданий и крови! Аминь!

— Ох… ох… ох…

Гури сделалась беспокойной; она дёргалась и металась, желая, видимо, что-то сказать; всё внутри её хрипело; испуганный и бледный, Энок склонился над ней…

— Ты веришь… что я буду проклята… если буду думать… о моих детях?

— Если ты стараешься изо всех сил, Гури, блюсти чистоту сердца твоего… и возлагаешь все свои надежды на Спасителя… тогда знай, что Бог простит тебе все твои грехи. «Если будут грехи ваши, как багряное, да, красны, как пурпур, — как снег убелю как белую…»[115] — Энок закашлялся.

Гури резко изменилась в лице; дёргалась и дёргалась, как будто хотела подняться; её лицо страшно посинело. Сильным рывком она подняла голову и уставилась на Энока… пристально…

Её глаза расширились, глядя на Энока с таким диким ужасом, что он словно окаменел. Волосы его встали дыбом, руки затряслись: что она увидела? Что она увидела? Голова её рухнула, беззубый рот широко раскрылся… Энок вскочил, не помня себя; его колени дрожали; он выскочил из дома, трясясь, едва не растянувшись на пороге.

Жена Юнаса Уппстада вздрогнула, увидев Энока, выбегавшего из дома. Лицо его было зелёным…

…Что она увидела? По дороге домой Эноку было так страшно, что он лишь обрадовался, встретив Томаса-цыгана. Тот разъяснил ему своё «глубокое озарение» по поводу того, что грех супротив Святого Духа был равнозначен греху против своей природы, Первая книга Моисея, 38 глава, стихи с 8 по 10-й… А большие, широко раскрытые глаза терзали Энока так, что он не понимал его слов.