Мир

IV

Нет. Если дьяволу представится случай обольстить тебя, не смей думать, что он промедлит! — это может случиться и сегодня.

Был «кисельный день»[18]. Свадебная компания собиралась «на двор» к соседям, и Энок также должен был принимать гостей, хотел он того или нет. Да уж, когда он надеялся держаться в стороне от греха, — грех настиг его. И сегодня было ещё хуже, поскольку сегодня он устраивал гулянку. Он сделается кухмейстером дьявола, будет сам грешить и введёт во грех остальных, за этими делами ему некогда будет думать о душе, а Господу, как обычно, придётся ждать его раскаяния до завтра.

Мастер на все руки, мастер на все руки. Всегда «завтра» и никогда — «сегодня»; о Боге думать в последнюю очередь, а об остальном — прежде всего…

Но мог ли он нарушить обычай? Энок сидел на кровати в одном белье, минут пять разглядывая свой носок: нарушить обычай?

Нет, так он тоже не мог. Люди поймут это неверно. Они подумают, что Энок поступил так из жадности. Жил он неплохо, на свадьбу явился, но отказать, когда пришла его очередь принимать гостей… Ха-ха, обратиться в праведную веру посреди свадебного веселья, чтоб сэкономить на застолье; нет уж; он не отвертится; значит, будь что будет!

Энок потряс губами и взял себя в руки. Он натянул носок, потом штаны, заглушил крик совести и решил: пусть будет так! Никогда Анна не видела его таким странным, как в то утро.

День выдался малоприятный. В свадебном доме компания приняла по первой, потом все вместе с музыкантом отправились сперва к Эноку, затем к Перу; пили и пили, пока не развеселились как следует. После этого толпу опять понесло к месту свадьбы, и когда наконец-то покончили с «киселём», все были так пьяны, что наперебой горланили песни.

Это был сплошной шум и гам, без меры и без удержу. Компания веселилась в кромешном чаду, с криками и воплями, с песнями и улюлюканьем; каждый тянул своё на свой лад, и в итоге получалась полная бессмыслица; женские и девичьи крики врывались в общий гул; те, кто хотел что-то сказать, должны были кричать что есть мочи. В комнате гремел танец, там шумели и топали так, что трясся весь дом; слышались «Хо!» и «Хей!», и завывающие крики; скрипка визжала и пищала изо всех сил, но её почти не слышали — скрипач был так пьян, что уже клевал носом.

Все двери были нараспашку, и в доме стояла сплошная завеса от потных испарений и табачного дыма. Сальные свечи в подсвечниках и в старинных латунных щитах, подвешенных на стену, еле мерцали в спёртом воздухе, как будто во сне. Всё крутилось в полумраке и полубреду. Толпа перетекала туда-сюда, взад-вперёд, шатаясь, путаясь, грозя кулаками; старые недруги висли друг у друга на шее, а старые друзья сцеплялись и дрались; хохот, выкрики и дерзкая ругань хрипели в общем шуме — как-никак, свадьба, праздник, все веселились и радовались, забыв о повседневных заботах; в такой день люди могли почувствовать себя свободно.

А на дворе, возле дома, валялся Наполеон Стурбрекке; его рвало.

Энок и Анна ушли, как только выпили за здоровье невесты. Сегодня невозможно было не выпить; Энок ощущал тяжесть в теле и мерзость на душе. Но слава Богу: на этом попойка закончилась.

Теперь Господь ниспослал Эноку подлинное раскаяние. Он пробовал молиться уже вечером, но ничего не вышло. Дьявол всё время был рядом и нашёптывал Эноку, что он не хуже, чем все остальные. Да, он лучше, чем, например, вон тот и этот. Но Эноку нужно было другое: признать себя самым злостным из всех грешников. Покуда не осознаешь себя таковым, а только будешь сравнивать себя с остальными и придумывать себе оправдания, быть может, даже притворяться хорошим, — до тех пор не покаешься, и путь к спасению для тебя закрыт.

Энок вздохнул так тяжело, что Анна подошла и хотела спросить, чего ему нужно, но сдержалась. Она боялась, что это нечто такое, в чём она не сможет ему помочь.

Больше на свадьбу они не приходили. Но Энок продолжал грустить.

Прошло несколько дней. Семейство Энока сидело за столом и ужинало. Ели плотву и сливки, и за столом было тихо. Ханс, батрак, и Марта, служанка, сперва немного поболтали, и Анна тоже с ними; ещё бы, было о чём посплетничать сразу после свадьбы. Тот-то и тот-то напились так-то и так-то; Наполеон Стурбрекке на третий день с утра был найден в хлеву у Энока, в телятнике; этот с тем-то подрались; такой-то и такой-то парень много танцевал с той-то и с той-то девушкой, так что мы, пожалуй, скоро дождёмся ещё одной свадьбы, — «и тогда наверняка прибавления в семействе». Но прислуга могла болтать о чём угодно; Энок лишь сидел и молчал, словно глухой. Другие за столом тоже мало-помалу утихли.

За окном бушевал ветер; небо было серое и по-осеннему мрачное. В саду, за дорогой, деревья стояли голые и мокрые, они раскачивались и скрипели. Из птиц уже не осталось никого, кроме сорок, стрекотавших повсюду, и тяжело шлёпавших крыльями ворон.

У входа послышался треск; дверь тихо и медленно отворилась. Это был Пер, сосед, живший чуть севернее. «Приятного аппетита», — негромко сказал он и тоже присел за стол.

Пер был невысокий, рыжеволосый и приветливый мужчина, с маленькими глазами и лёгким румянцем на лице, обычно ходивший с зюйдвесткой на голове. Но сегодня он снял её, и вообще, в нём было что-то несколько торжественное. Пер выглядел так, будто принёс какую-то дурную новость. К тому же под мышкой он держал пару газет.

Поговорили, как водится, о погоде и об урожае; потом Пер отдал газеты, вежливо извиняясь, что не прислал их сюда раньше. Воцарилось молчание. Пер сидел и вздыхал; остальные ждали. Казалось, все должны были услышать что-то новое.

— Вы ведь наверняка не слыхали о том несчастье, что случилось сегодня, — начал наконец Пер.

— Что-то случилось? Здесь, в деревне?

— Да, Господи помилуй, здесь. Не далее как в Стурбрекке.

— Боже, помоги нам, — выдохнул Энок; он задрожал.

— Нет, а что там приключилось? Не заболел ли там кто-нибудь?

— О-о-о, — вздохнул Пер, — ещё хуже. Наполеон… да, нет ничего худшего, чем рассказывать об этом…

— Ну?

— Вы знаете, он так много шумел на этой свадьбе…

— Да?

— Да, теперь он… покинул сей мир.

Как будто тень пронеслась по комнате.

— Нет, с ума сойти! Наполеон?

— Да. Он умер скоропостижной смертью. Сегодня в полодиннадцатого.

— О Господи Иисусе! Что ты говоришь! Окстись!

Скованные и безмолвные, сидели обитатели дома за столом с побледневшими лицами и испуганными глазами; стало так тяжело, что почти невозможно было дышать.

— Нет, но это на самом деле так? Как такое могло произойти?

— Да, к сожалению; это, увы, так. Я не знаю доподлинно, почему так случилось, но я, как и вы, думаю, что Наполеон… слишком мало пожил, чтобы умереть прямо сейчас. Ни одно известие до сих пор не потрясло меня больше, чем это.

— Но как об этом узнали?

— Ну, всё случилось очень быстро. Мне сообщил Ларс, мой батрак, как только вернулся оттуда; он должен был отдать Наполеону несколько яблок, которые я одолжил у него весной, а как только Ларс пришёл туда, там уже возились с трупом.

За окном начинало темнеть. Ветер протяжно шумел, сочился сквозь каменную стену и хлопал дверями; сидевшие за столом испугались и сдвинулись потеснее.

— Господи, научи нас считать дни наши, дабы обрели мы мудрость в сердцах, — пробормотал Энок; лицо его посерело.

— Что же с ним случилось, — спросил Ханс, — он ударился или?..

— Нет, вовсе нет. Всё произошло само собой, и так внезапно. Он стал каким-то капризным после этой свадьбы; а сегодня надумал поехать в город. То ли он чувствовал себя неважно и хотел съездить к доктору, то ли нет, но было так: он позвал батрака и хотел подковать лошадь. Но когда они стояли около ворот конюшни и возились с подковами… к тому же кобыла не хотела стоять спокойно… и он не издал ни слова, только упал навзничь. И тотчас же, видимо, лишился жизни. Слышали только, как внутри его что-то хрипело и булькало; но больше он не пошевелился; и когда люди поняли, что случилось, — уже ничего не могли поделать.

— О Господи Иисусе!

— Как ужасно быстро!

— О нет, о нет!

Вновь в комнате воцарилось молчание. Маленький Гуннар цеплялся за отца и хныкал; он боялся. Серина спряталась в объятьях матери.

— Боже, избавь нас от внезапной, неотвратимой и скорой смерти! — взмолился Энок. — Господи, не накажи нас во гневе Твоём и не покарай нас в поспешности Твоей!

В ответ послышались вздохи.

Пер сидел, согнувшись, опустив локти на колени и сложив руки.

— Пожалуй, есть лишь одно существо, кто видит смысл в этом, — сказал он. — Всё-таки это ужасное событие!

— Мы знаем, какой в этом смысл, — отвечал Энок. — «Он посылает то страдания, то благодеяния, то ставит нам в пример других, тем самым заставляя нас одуматься…» Мы должны серьёзно отнестись к этому зову свыше. Мы не знаем, когда придёт наш час.

— Это, пожалуй, верно, — послышалось в ответ бормотание в холодно-серой вечерней комнате.

Ветер за окном свистел и кружил, выл в печных трубах, пытался сорвать двери с петель. Сумерки прибывали; мир как будто скрылся. Смерть подстерегала в каждом углу; никто не знал, кого она заберёт следующим; возможно, здесь, в доме, скоро будет покойник…

— Я боюсь, папа! — захныкал Гуннар.

— Сегодня вечером я не пойду в хлев одна, хоть убейте! — дрожа, заявила Марта.