Мисс Моул

Глава 12

Дверь в комнату Рут была открыта, когда Ханна поднималась к себе, но свет не горел. Неужели мистер Кордер задул ночник в качестве воспитательной меры? Мисс Моул была готова сбежать вниз и отругать его, как вдруг ее остановил свистящий шепот:

– Я уже легла в кровать. – Рут помедлила. – Но не нашла на столе спичек и не смогла зажечь ночник, и тогда подумала, что подожду, пока вы пойдете наверх.

– Если ты вставала с кровати, чтобы открыть дверь, почему заодно не взяла спички?

– А дверь была не закрыта, – сообщила Рут.

– Ясно, – сказала Ханна. Ее восхитила стратегия девочки и ее ловкие объяснения, поэтому, зажигая лампу, экономка еле сумела скрыть подергивание губ, норовивших растянуться в довольную улыбку. – Но на будущее, – строго предупредила она, – я сама буду зажигать ночник, когда ты ложишься спать.

– Лучше на десять минут позже. Тогда вы могли бы и газ заодно привернуть. Я не люблю его выключать. Приходится вставать и проверять, все ли я правильно сделала. Несколько раз. А у вас было так же?

– У нас в доме не было газа. Внизу лампы, наверху свечи. А в лунные ночи я и свечу не зажигала. В деревне не закрывают окно спальни шторами, и госпожа Луна может заглянуть в комнату, если захочет. Мне нравилось следить, как она влачит свои юбки над верхушками деревьев. И когда она проплывала мимо, вслед ей ухали совы. – Ханна поправила одеяло на худеньком тельце затихшей Рут. – Спи. Спокойной ночи.

– Пожалуйста, мисс Моул, закройте на минутку дверь! – торопливо попросила девочка.

Ханна повиновалась и, вернувшись к кровати, вознесла благодарность за ночи своего детства, проведенные в голой спальне с покатой крышей и открытым окном, безо всех этих кружевных занавесочек и венецианских штор. Ей даже стало жалко Рут, которая медленно проговорила:

– А я вот никогда не слышала, как кричит сова.

– Боюсь, на Бересфорд-роуд совы не живут.

– Да, их здесь нет. – Девочка помялась, глядя на Ханну, будто хотела о чем‐то спросить, но заговорила совсем о другом: – А вы ездите к себе домой на праздники?

– Это больше не мой дом. Ферму продали, когда умерли отец с матерью, двадцать лет назад.

– Двадцать лет! Но тогда, – малышка закрыла глаза и наморщила лобик, – вы, наверное, давно с этим свыклись.

Ханна поняла, что Рут думает о смерти и о своей маме. Вот и ответ на вопрос, который экономка не могла задать Роберту Кордеру. Горло болезненно сжалось, и она позавидовала любви Рут, явно ничем не омраченной. Память о такой любви следовало лелеять, но Ханне Моул было отказано в этом.

Она глубоко вздохнула.

– Не думаю, что привыкнуть к чему‐то – лучший способ справиться с потерей. – И продолжила, не столько для Рут, сколько для себя самой: – Ведь так мы обесцениваем чувства и память. А ими нужно пользоваться как можно чаще. – И повеселевшим голосом добавила: – К тому же я потеряла не всё: у меня остался крошечный кусочек фермы, небольшой коттедж с фруктовым садом. Я была не в силах расстаться с домом окончательно, однако после того, как все долги были выплачены, на большее средств не хватило.

– Тогда в отпуске вы сможете поехать туда и снова послушать сов!

– Нет, увы, не могу, – покачала головой Ханна.

– Почему?

– Коттедж сдается.

– О, ясно. Жаль. Но зато вы получаете деньги.

– Да, такова была идея.

Рут жалостно вздохнула:

– Как бы я хотела послушать уханье сов, мисс Моул… – И запнулась, но Ханна уже выучила: если Рут внезапно умолкает, за этим непременно что‐то последует. – Вы любите попугаев? Я их ненавижу.

– В тебе слишком много ненависти, дитя. Чем тебе не угодили попугаи? Их тоже создал Бог, как и всех остальных.

– Бог создал и мистера Самсона. Когда вы жили в деревне, у вас ведь не было соседей, правда?

– Коровы, овцы, лошади, свиньи, совы…

– Но не попугай и не мистер Самсон! Лучше бы кто‐нибудь другой жил по соседству. Мистер Самсон, едва меня увидев, всегда пытается со мной заговорить через изгородь в садике позади дома. Один раз звал зайти к нему: мол, у него есть для меня котенок. Так что пришлось сказать, что я не люблю котят, хотя, по правде, мисс Моул, я их обожаю! Но сосед меня пугает, иногда даже снится ночью. А раньше я считала… в общем, если обсудить с кем‐то неприятности, они меньше тревожат.

– И давно тебя беспокоит мистер Самсон?

– О, с тех самых пор, как он предлагал котенка… года два, наверное.

– Бедный старый джентльмен, – заметила Ханна.

– Я считаю, что он старое чудовище!

– Ну вот, опять! Что‐то еще было, кроме случая с котятами?

– Много чего, – буркнула девочка.

– Что ж, как‐нибудь расскажешь, послушаю для разнообразия. Но смею заметить, что мистер Самсон тоже одинок.

– Тоже? – задохнулась Рут.

– Да. Как я, – отрезала Ханна. – Спокойной ночи.

Ответ явно поразил малолетнюю эгоистку, да и уход со сцены вышел удачным, удовлетворенно подумала Ханна. Рут не повредит узнать, что другие люди, даже взрослые и старики, которые со стороны кажутся такими уверенными в себе, могут страдать не меньше юнцов; Ханна в принципе сомневалась, что к настоящему моменту хоть кто‐то из домочадцев разок подумал о самой мисс Моул вне связи с собственной персоной. Ее личные комфорт и счастье, за которые семья вроде как несла ответственность, либо предполагались по умолчанию, либо игнорировались. Было нетрудно убедиться, что Роберт Кордер почитает любого обитателя своего дома счастливцем, но даже для Уилфрида, такого же чужака, как и она, мисс Моул оставалась лишь зеркалом, в котором тот рассматривал свое отражение, а растущее любопытство Рут объяснялось детской любовью к интересным рассказам. Подобное отсутствие внимания не слишком льстило Ханне, но, как и все прочее, имело свои преимущества, утешала себя она, входя в темную спальню и направляясь к незашторенному окну.

Мисс Моул опустилась на колени, положила локти на подоконник и уперла подбородок в руки. Крыши зданий напротив влажно блестели от ливня, который низкие облака, гонимые бурей, сбросили на город, как балласт с кораблей, удирающих от погони, и напористый ветер щекотал желающие обмануться ноздри Ханны влажными запахами яблок и мха. Далеко на фоне темного неба, выше взбирающихся от доков Рэдстоу полей, она видела – или воображала, что видит, – возвышенность, за которой скрывались родные края. За этой преградой уютно расположилась родина с ее маленькими фермами и фруктовыми садами, с равнинами, прорезанными оврагами с зарослями ивняка по краям, и холмами, окружающими равнины. Родные места удовлетворяли две стороны натуры Ханны. Она любила домашний уют ферм и деревенских коттеджей, выкрашенных в белый и розовый, с большими садами и маленькими палисадниками, где валялись среди высокой травы пятнистые свиньи, словно вросшие в землю; но не меньше она любила изборожденные выступающими ребрами известняка холмы с плоскими, как вересковые пустоши, вершинами, где издалека вереск кажется почти черным; именно в смешении знакомого и неизведанного Ханна находила особое наслаждение. Два этих мира казались отдельными, но были одним целым: фермерские дворы и поля представляли собой лишь плоть на костях земли, и одно сердце билось и под серыми скалами, и под яблоневыми деревьями. Так и в груди Ханны билось сердце женщины, мечтающей о домашнем очаге, – и вольной искательницы приключений; той, что жаждала любви и связанных с ней обязательств, – и той, что боялась связать себя хоть чем‐то, даже отдаленно напоминающим договор.

Ее домашний очаг был там, за горой, но если когда‐нибудь Ханне доведется вновь сидеть у своего огня, она будет одна или в компании кошки или собаки. Десять лет прошло с тех пор, как она заходила в коттедж, да и снаружи после этого видела его только раз, когда прокралась, чтобы посмотреть на него украдкой сквозь ветки яблонь и убедиться, что дом существует не только в ее снах. Мисс Моул позаботилась о том, чтобы ничем не потревожить нанимателя (не дай бог, он подумал бы, что она явилась за арендной платой, которую он ни разу не платил), но убедилась, что ее владение стоит на прежнем месте: все тот же маленький коттедж с гладким фасадом, остро нуждающимся в свежем слое розовой краски, со шлейфом ярко-синего дыма на фоне холодного серого неба. Это было пять лет назад, и с тех пор могло случиться что угодно. Ханну терзало, что о доме никто не заботится, что он, возможно, давно пустует. Жестоко было игнорировать проблему и абсурдно владеть собственностью, о которой гордость запрещает навести справки, но мисс Моул вела себя безрассудно по отношению к будущему, в котором может понадобиться собственное жилье, зато искренне считала себя дурой и полагала, что должна расплатиться за собственную дурость сполна.

Даже в той безумной истории была своя прелесть, и Ханна помнила и драгоценные минуты нежности, и глупое безрассудство в их неразрывном единстве, без малейшего чувства несовместимости. Всю жизнь – да и любую человеческую личность – можно было уподобить тому эпизоду, ведь самые горькие сожаления всегда проистекают из невозможности принять несовершенство, даже зная, что любая история, жизнь или человек – это всегда сплав, который в силу некой духовной алхимии мы отчего‐то принимаем за чистое, беспримесное золото.

– Как обручальное кольцо, – иронически скривила губы Ханна.

Брызнувший дождь пресек ее воспоминания. Она перевела взгляд с размытой линии горизонта на огни Рэдстоу, мерцающие далеко внизу по левую руку, и подумала, что они напоминают походные огни бесчисленных разведчиков в чужой и опасной стране. Каждый старательно поддерживает свой костер, но если одного, как Ханну Моул, за границей светового круга ждет полное надежд приключение, то другого, например Рут, – лишь кромешная тьма, полная сбывшихся страхов.

Многообещающее приключение, даже здесь, в доме преподобного Кордера! Ханна была благодарна фортуне, которая, сделав ее прислугой, не забыла одарить способностью находить свободу и счастье в себе самой. А ведь мисс Моул могла быть кроткой, послушной и скучной как внешне, так и внутренне, или вечно недовольной и грубой! Ей повезло, думала она, стоя на коленях лицом к коттеджу, который между тем, возможно, превращался в руины, и спиной к узкой комнатке, в которой уместилось прочее ее имущество: чудесно, что главным ее достоянием является сила воображения, позволяющая видеть в городских огнях бивачные костры, а в себе – искательницу приключений. Ханна сомневалась, что сказала правду, жалуясь Рут на одиночество. Да, временами она чувствовала себя одинокой и усталой, иногда ее бросало в дрожь при мысли о бедной неприкаянной старости, но настроения приходят и уходят, а внутри ее худого тела по-прежнему обретается множество персонажей, всегда готовых составить компанию хозяйке. Да и богатый старый джентльмен все ближе!

Мысль о нем напомнила о мистере Самсоне, который предложил Рут взять котенка, но утаил эту информацию от Роберта Кордера. Похоже, у соседа вошло в привычку говорить с людьми поверх изгороди; ладно, дам ему еще один шанс, решила Ханна и, занятая своими фантазиями, быстро разделась. Возможно, он дурной старик, а возможно, богатый чудак, и если он так щедро раздает котят маленьким девочкам, сказала она себе в той вульгарной манере, которая всегда заставляла Лилию морщиться, то, возможно, с той же щедростью раздает деньги девочкам постарше.

– Даю честное слово, – произнесла она вслух, – что выйду замуж за первого, кто сделает мне предложение, кроме Роберта Кордера! – Она хихикнула, забираясь в постель, а потом еще больше развеселилась, вспомнив, что лежит на матрасе Уилфрида.

Да, прием бесчестный, но он не помешает ей крепко спать. Не первый трюк, который мисс Моул провернула в своей карьере, и не последний. Каждую неделю она брала три пенса из денег на хозяйство, чтобы положить их в блюдо для подаяний по воскресеньям, а еще так и осталась должна миссис Виддоуз ровно полтора пенни – цену катушки шелковых ниток. Но сколько задолжала Ханне сама миссис Виддоуз, если говорить о добром отношении? Да и с чего бы экономке платить за проповедь, если она может послушать преподобного Роберта Кордера бесплатно в любой день недели? Жесткие правила поведения прописаны для тех, кто не узна�ет моральных норм, даже если столкнется с ними нос к носу. Безнравственно заставлять того, кто трудится тяжелее всех в доме, спать на самом жестком матрасе; негоже экономке мистера Кордера позволять пронести мимо блюдо для пожертвований и не вложить свою лепту, но еще хуже ограбить на эту лепту бедняка, пусть и в своем лице. Ее вполне устраивало еженедельное пожертвование в три пенса, и она чувствовала себя в безопасности, потому что, стоит отдать должное Роберту Кордеру, в расходы он не вмешивался и проверять каждый счет не лез, поэтому и сегодняшний упрек хозяина Ханна списала на обычную вспыльчивость, а вот с Этель еще предстояло разбираться по поводу матраса.

Странно, что в мире, где боль представляется неизбежной, кто‐то еще беспокоится о матрасе! Да, боль неизбежна – не для Ханны, конечно, ведь она давно научилась себя защищать, но для всех остальных, или почти для всех: и для юной миссис Риддинг с загадочным выражением лица, и для Этель, обуреваемой подозрениями, и для Рут с ее страхами, и даже для мистера Бленкинсопа с его отчаянным желанием спокойной жизни.

Засыпая, она думала о мистере Бленкинсопе, держащем под мышками мешки золота.