Мисс Моул

Глава 38

Ханне повезло, что Роберт Кордер узнал ее историю от мистера Пилгрима. Расскажи ее кто‐то другой, преподобный насторожился бы, но, выслушав ее в изложении мистера Пилгрима, которого не любил, который испортил вечеринку у миссис Спенсер-Смит, переманил Этель в свою церковь и постоянно создавал проблемы, чего Роберт Кордер опасался больше всего на свете (вдобавок проблемы эти, как подсказывала интуиция, были попросту неприличны), он отнесся к ней с куда бо́льшим недоверием. Мистер Кордер был не из тех, кто позволил бы мистеру Пилгриму думать, будто тот способен предоставить сведения, неизвестные ведущему нонконформистскому священнику Рэдстоу, и воспринял бы появление неожиданного гостя как оскорбление своей семьи и собственной проницательности, если бы тщеславие не заверило преподобного, что у мистера Пилгрима есть мирские и личные, даже сентиментального свойства, причины для исполнения того, что гость назвал «неприятным долгом», хотя его визит мог в равной степени служить лишь средством установить дружеские отношения с отцом Этель. Роберт Кордер никогда до конца не доверял мисс Моул и, с грозным видом слушая мистера Пилгрима, припоминал все свои сомнения и подозрения на ее счет, о которых в последнее время позабыл, привыкнув полагаться на экономку. Однако в настоящий момент главным побуждением преподобного было желание как можно сильнее отличаться от мистера Пилгрима, и он прочитал гостю небольшую лекцию о терпимости, великодушии, милосердии по отношению к женщинам и христианском долге принимать раскаявшихся грешников, которая ни в чем не уступала его лучшим проповедям. Преподобный не стал связывать себя верой в невиновность мисс Моул: для этого он был слишком хитер и к тому же предпочитал преподносить себя как человека, у которого теория не расходится с практикой. Но если бы у мистера Пилгрима имелся хвост, гость уходил бы поджав его между ног, вот потому‐то Этель и плакала в одиночестве.

– И что теперь случилось? – воскликнула Рут. – Вечно одно и то же! Словно в нашей семье не может произойти ничего хорошего, чтобы следом не случилась какая‐нибудь гадость. Это из-за того, что мы с Моули гуляли вдвоем?

– Меня не волнует, чем вы занимаетесь с мисс Моул! – еще громче зарыдала Этель. – Лучше бы она вообще здесь не появлялась!

– Ах ты гадина! – злобно процедила Рут. – Да если бы не она, я бы здесь вообще не осталась, представь себе! Я бы упросила дядю Джима забрать меня к себе, и он бы согласился! Но вы ведь нас не бросите, мисс Моул? Не слушайте сестрицу! Она так не думает. И скоро опять пожалеет о том, что совершенно не умеет владеть собой.

– Тихо! – рявкнула Ханна. – Ну почему, ради всего святого, вы не можете быть добрее друг к другу? Говорю вам, и постарайтесь запомнить, что отсутствие доброты – худший из грехов. Да, – подчеркнул она, глядя на Этель, – худший из всех.

– Я не обижаю Рут, – угрюмо проворчала та.

– Зато ты нагрубила мисс Моул и вынудила меня к ответной грубости. Что тебе сделала Моули?

– Это знание не для детских ушей, – буркнула Этель.

– Тогда я не верю, что ты сама что‐то знаешь!

– Во всяком случае, я знаю больше… – Испугавшись, девушка закусила губу, но дерзость и расстройство заставили ее, безрассудно отмахнувшись от последствий, все же произнести сдавленным голосом: – Я знаю больше, чем мистер Бленкинсоп. – И она покосилась на экономку, втянув голову в плечи, будто опасалась удара.

Но Ханна лишь хлопнула по столу, привлекая внимание к себе (как будто оно и так не принадлежало ей), к своему бледному лицу и потемневшим глазам, и бормотание Рут, негромко переспросившей: «Мистер Бленкинсоп?», прозвучало в ушах у всех как окончательная наглость. Под глазами у мисс Моул уже несколько дней не сходили темные круги, а сейчас на побледневшем лице они и вовсе казались синяками, и сестры, уставившись на экономку как на фурию, ожидали гневного всплеска и обличительной проповеди, но вместо этого услышали слова, произнесенные тихим, усталым и ласковым голосом:

– Вы обе дурно воспитаны, у вас совершенно отсутствуют манеры. Что с вами будет? Нельзя прожить жизнь, вечно кусаясь и царапаясь. – Потом печаль исчезла, и мисс Моул продолжила своим обычным тоном: – Я не льщу себе мыслью, что мои манеры безупречны, хотя должны бы, потому что, когда я училась в школе в… в общем, когда я училась в школе, я смотрела на девиз на стене и думала: «Какая глупость!», однако запомнила его наизусть. И это лишь показывает, что в школе, да и где бы то ни было, есть люди, которые знают больше вас. В этой комнате такой человек я, поэтому процитирую вам девиз: «Манеры – не пустяк, а плод благородной души и честного ума» [18]. Да, – решительно повторила она, – благородной души и честного ума. Что касается вас двоих, вы больше всего напоминаете мне пару обезьян в клетке.

– Ой, Моули, где ваши манеры! – шутливо упрекнула ее Рут, готовая рассмеяться от облегчения, что удалось избежать чего‐то худшего, но безропотно повиновалась, когда экономка указала ей глазами на дверь.

Этель тем временем жалобно простонала в свое оправдание:

– Я так несчастна!

Ханна сдержала нетерпеливый жест. Она знала, что девичьи любовные страдания могут быть такими же мучительными, как страдания женщины, а то и горше, но для девушки двери все еще открыты, и у нее остается время побродить вокруг и найти то, чего она хочет, в то время как для женщины двери захлопнулись намертво и что‐то найти она могла только внутри, причем чаще всего не то, чего хотела, а что могла получить.

– Почему ты несчастна? – мягко спросила Ханна, и Этель воскликнула:

– О, мисс Моул, приходил мистер Пилгрим, и отец разъярился на него – из-за вас!

– Откуда ты знаешь, что из-за меня?

– Потому что… я после этого видела мистера Пилгрима, и он мне сам рассказал.

– Что ж, очень любезно с твоей стороны сообщить мне новости, – произнесла экономка и вышла из столовой под протестующие вопли Этель, что гнев отца не изменит ее поведения.

В прихожей Ханна энергично потерла щеки и поморгала, чтобы избавиться от ощущения жжения под веками. Ее болезненный, воспаленный гнев, которого не облегчили бы никакие возмущенные речи, сменился живой и почти веселой злостью. Мисс Моул постучала в кабинет и явила свое лицо мистеру Кордеру, который тут же решил, что оно совершенно не подходит для его экономки.

Преподобный кипел благородным презрением к мистеру Пилгриму, но был настроен уловить любые подозрительные признаки в поведении мисс Моул, а сознание того, что он владеет сведениями, которые могут ей повредить и которые он намеревался пока утаить от нее, придавало ему ощущение власти над противницей, выразившееся в холодной вкрадчивости манер.

– Я могу что‐то для вас сделать? – спросил он. Виноватой экономка не выглядела, но преступники часто бывают бесстыдны.

– Да, можете, – кивнула Ханна. – Я хочу знать, что вам рассказал мистер Пилгрим.

Наглость мисс Моул разозлила мистера Кордера. Он всегда старался уклониться от прямого нападения, и его ощущение власти заметно уменьшилось.

– Это была конфиденциальная беседа, мисс Моул.

– Часть которой в подробностях известна Этель.

– Я не несу за это ответственности. – Преподобному совсем не хотелось повторять слова мистера Пилгрима. Он боялся, что эта женщина, не похожая ни на одну из знакомых мистера Кордера, подтвердит их и принудит его к какому‐нибудь действию, о котором не удастся посоветоваться ни с одним комитетом. Поэтому Роберт Кордер укрылся на высоте своего положения, с которой адресовался и к мистеру Пилгриму. – Думаю, я могу гарантировать, что больше он никому ничего не расскажет. Я считаю его поведение недостойным мужчины, мисс Моул, и даже если бы я не сомневался в правдивости его заявлений, я бы все равно должен был их проигнорировать. Мы все хоть раз так или иначе согрешили.

– О, ну не все, конечно, – вставила Ханна и попыталась изобразить восхищенный взгляд.

– В той или иной степени, – исправился преподобный. – Лично я, например, готов оставить прошлое в прошлом. Я сужу о вас по тому, что знаю сам, мисс Моул. Я не задаю вам вопросов и ничего не хочу от вас слышать.

Пожелай мистер Кордер услышать признания экономки, этот способ был бы самый правильный. Еще немного, и снисходительность хозяина превысила бы меру того, что Ханна могла вынести. Антипатия, которую она к нему испытывала, вернулась с удвоенной силой. Ханна задавалась вопросом, какое влияние на его снисхождение оказало наличие у нее «небольшой собственности», а его нежелание ничего слышать так и подталкивало поступить наперекор. О, она бы дорого дала, чтобы увидеть, как Роберт Кордер барахтается в море смущения от признаний экономки, а ее текущее душевное состояние отчаянно требовало удовлетворения. Мисс Моул подозревала, что бо́льшая часть ее боли просто растворится, если она расскажет преподобному всю правду и при этом уверит, что ей плевать, а кому не нравится, тот может катиться к черту. Да, если бы в разговоре с проповедником она могла употребить это выражение, ей определенно полегчало бы!

Прекрасно, но что дальше? Идти ей некуда, у нее почти не осталось денег, и даже дом миссис Гибсон для нее теперь закрыт. Да и куда бы она ни пошла, придется бросить Рут.

Напряжение немного спало, и Ханна молитвенно сложила руки перед собой.

– Вы так великодушны! – пролепетала она, но часть удовольствия от актерской игры пропала из-за трусливой мысли, что это может оказаться правдой. Впрочем, бояться не стоило: великодушие мистера Кордера испарится в ту же секунду, как ее историю узнают другие люди. – У всех есть семейная гордость, и несправедливо наказывать меня из-за бедной кузины Хильды. Я как дружила с ней, так и буду дружить. Я не боюсь заразиться от нее безнравственностью, как мистер Пилгрим, но увы, я не он, и реформаторский дух во мне полностью отсутствует. Я очень люблю кузину. Наверное, существует причина, по которой беспутные люди часто намного лучше добропорядочных, и Хильда именно такая: непослушная, но хорошая. Ну, или просто я отношусь к ней предвзято, – добавила она с улыбкой.

– Боюсь, я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, – нахмурился мистер Кордер.

Брови Ханны поползли на лоб от удивления.

– То есть как не понимаете? А что же тогда поведал вам мистер Пилгрим? Скажите, мистер Кордер. Я должна знать.

Мистер Кордер покраснел до корней волос.

– Мистер Пилгрим говорил о вас, – неохотно признался он.

– Обо мне? Обо мне?! Ага, теперь ясно, – протянула она. – Да, мы с Хильдой очень похожи. Бедный мистер Пилгрим! Какое разочарование для него.

– Почему это должно его разочаровать? – спросил Роберт Кордер с неожиданной проницательностью, заставшей Ханну врасплох.

– Такой уж он человек, не так ли? А вы еще более великодушны, чем я думала.

– Боюсь, даже слишком великодушен, – проворчал преподобный, так как не был уверен, что поступает мудро, разделяя с мисс Моул ее взгляд на ситуацию, и не смог удержаться, чтобы не выразить свои сомнения и беспокойство, добавив: – Сходство, должно быть, поразительное.

– Так и есть, – подтвердила Ханна и с этими словами повернулась, чтобы уйти, но хозяин, как обычно, – дурной знак! – окликнул ее в спину:

– Просто чтобы прояснить ситуацию, мисс Моул…

– А я думала, вы ничего не хотите слышать!

Мистер Кордер снова нахмурился: он не привык, чтобы его же слова использовали против него.

– Ради вашего спокойствия, – сказал он, и загадочная улыбка экономки снова разожгла в нем гнев. – Похоже, ваша кузина жила в частном доме в той части страны, которая хорошо знакома мистеру Пилгриму. Странное совпадение, что у вас обеих есть небольшой загородный дом.

– Никакого совпадения. Она жила в моем коттедже. – Недавнее желание Ханны просветить мистера Кордера как рукой сняло. Это был жестокий спорт, и правила игры требовали рискнуть, но спасти свою жизнь. Мисс Моул получала изысканное удовольствие, наблюдая за финтами противника, и у нее в мозгу, хранящем разрозненные обрывки знаний, мелькали все фехтовальные термины, которые она когда‐либо слышала, эти яркие, хлесткие словечки, оглушающие звоном стали и топотом. У нее перед мистером Кордером было преимущество: она знала, что́ собирается делать; знала, что у противника нет никакого плана действий, и держала преподобного на острие шпаги, но за временным возбуждением ее неизбежно ждал момент, когда придется признаться себе, что, несмотря на внешние приличия, интрига была жалкой и грязной.

Роберт Кордер положил конец ее терзаниям, кивнув с неубежденным видом.

– Спасибо, мисс Моул. Вряд ли мистер Пилгрим еще раз создаст вам проблемы, – добавил он, и Ханна наткнулась на прямой взгляд миссис Кордер. Одобряла ли та ее уловки, Ханна не знала. Спасая младшую из дочерей, мисс Моул поставила старшую в неловкое положение, но будет ли миссис Кордер благосклонна к мистеру Пилгриму в качестве претендента на брак с ее дочерью? И намерен ли сам мистер Пилгрим просить о чести стать мужем Этель? С этой девушкой никогда ничего толком не знаешь. Хватало одного доброго слова, чтобы ее сердечко забилось быстрее; она, вероятно, строила свои надежды на хлипком фундаменте комплиментов, которые так легко срывались с губ мистера Пилгрима, но Ханна утешалась тем, что, если эти двое действительно дороги друг другу, противодействие Роберта Кордера не сможет их разлучить.

Перед сном мисс Моул зашла к Рут, они опять обсудили любимую тему, а именно – куда они поедут, когда у них появятся деньги и возможность путешествовать, и в процессе разговора Ханна почувствовала, что в целом поступила правильно. Каждый имеет право позаботиться в первую очередь о своей душе, и если бы она попыталась помочь сразу обеим хозяйским дочерям, то не помогла бы ни одной. Кроме того, Ханне была дорога странная, эгоистичная привязанность к ней Рут: ради этого стоило солгать. Пусть когда‐нибудь, а то и в ближайшее время Рут услышит об этой лжи, все равно Ханна не могла не воспользоваться шансом, и ей вспомнились слова старухи, которую она знала в детстве: та говорила, что в трудные времена мудрость заключается в том, чтобы жить одним днем. Хотя Ханне сейчас казалось, что даже один день – это больше, чем она в силах вынести.