Мисс Моул

Глава 26

В праздничное утро вместе со свечами на подносе Дорис принесла мисс Моул раннюю чашку чая и украшенную орнаментом коробку с печеньем от себя и своего молодого человека.

– Мой друг сказал, это самое малое, что мы можем сделать, – выпалила Дорис, когда Ханна изобразила подобающие случаю восклицания. – Он считает вас очень приятной леди.

– Правда? – Экономка в ночной рубашке села в постели, перекинув длинную темную косу на грудь. – А я думаю, что он славный молодой человек, и сейчас я отведаю вашего печенья, а когда оно закончится, поставлю коробку на туалетный столик и буду складывать туда всякие мелочи. А тебе спасибо за чай, Дорис. Это была добрая мысль, и твой поступок мог бы послужить прецедентом на будущее, если ты знаешь смысл этого слова.

Дорис не знала и не стремилась узнать. Она привыкла к странной манере речи мисс Моул, и в настоящий момент ее тяготила лишь необходимость сказать правду.

– Это мне мистер Уилфрид посоветовал перед отъездом, – призналась она, – а я передала своему другу, и мы сошлись на печенье. Я должна заварить вам чашку вкусного чая, сказал мистер Уилфрид, и по-тихому вручить подарок. Думаю, он не хотел, чтобы остальные увидели. А мне он подарил десять шиллингов. – Дорис вздохнула. Она была более чем довольна своим молодым человеком с его строгой и приличной матушкой, но молодой господин оставался для служанки идеалом мужской красоты и обаяния. Она считала честью хранить передачку от мистера Уилфрида, оставленную для мисс Моул, но как же трудно было сейчас уйти и оставить экономку, чтобы та открыла подарок в одиночестве! Дорис могла поклясться, что в таком случае никогда не узнает, что было внутри и что она носила в кармане последние три дня.

Сверток был маленьким, что наводило на мысль о чем‐то редком и драгоценном. Прежде чем развернуть подарок, Ханна покрутила и потрясла его, притворяясь, что внутри находится кольцо с рубином или жемчужное ожерелье; точно так же тридцать с лишним лет назад она ощупывала чулок и воображала, что в нем лежат чудесные игрушки, которых там не было и быть не могло. Когда наконец, наклонившись к свече, мисс Моул достала из маленькой коробочки брошь, на глаза навернулись слезы, и она ничего не смогла толком разглядеть. На ощупь брошь была гладкая и овальная, с узким витым краем, и, вытерев глаза простыней, Ханна хорошенько рассмотрела ее и снова заплакала. Уилфрид, если бы не спал в этот момент в доме матушки, подумал бы, что Мона Лиза смеется, и она действительно смеялась сквозь слезы, потому что мальчик тактично выбрал старую брошь, содержавшую юмористическую отсылку к его общеизвестному восхищению, которая извиняла природу подарка. Витая золотая оправа обрамляла стеклышко с гравюрой под ним: слепой купидон, натягивающий лук; несомненно, подношение какого‐то ранневикторианского влюбленного своей даме.

Держа брошь и по-детски несдержанно рыдая от наслаждения этим милым даром, Ханна гадала, сколько времени потратил Уилфрид, прежде чем нашел украшение, прекрасное само по себе и причудливо выражающее его симпатию, которое при этом удачно выглядело так, будто принадлежало родной бабушке мисс Моул. Она сразу решила надеть брошку на вечеринку у Спенсер-Смитов вместе с кружевом мистера Самсона, раз уж не выйдет нарядиться в китайский шелк, который так и лежит в рулоне, завернутом в восхитительную заграничную бумагу. Однако слезы мгновенно высохли, когда Ханна сказала себе, что три очаровательных подарка за три дня непременно выльются в какие‐нибудь неприятности, чтобы уравновесить щедрость фортуны. Но к этому мисс Моул была готова, а с брошью Уилфрида, которую она приколола к ночной рубашке, пока допивала чай с печеньем, даже экипирована лучше прежнего. Приязнь Уилфрида стоила ее слез, и смехотворный приступ рыданий пошел Ханне на пользу. Годы минули с тех пор, как она плакала в последний раз, и понадобятся еще долгие годы, прежде чем она снова заплачет, поэтому остаток дня Ханна решила провести в веселье, конечно, если семья позволит и Этель не надуется из-за очередной надуманной обиды, а Говард продолжит держать язык за зубами.

День начался тихо. Обмен подарками в доме преподобного дозволялся только после утренней службы и обеденной трапезы, и Роберт Кордер, яркое влияние личности которого невозможно было отрицать, создал за завтраком атмосферу мира и благодарения. Великий день наступил, и глава семьи ходил по дому почти на цыпочках, будто опасаясь разбудить спящее святое дитя, и хотя улыбался он с готовностью, но приглушенно и не в полную силу, а его добрые пожелания звучали как благословения. Но в час дня, когда Ханна поливала горячим жиром индейку (один из ежегодных подарков миссис Спенсер-Смит) и, несмотря на пылающие щеки, была благодарна, что кухонные хлопоты освободили ее от посещения церковной службы, раздался громкий, как фанфары, голос, возвещающий начало веселья.

По этому сигналу Ханна и Дорис нагрузили поднос индейкой, зеленью, картофелем, подливкой и соусом, а дядя Джим, тихо появившийся из ниоткуда, подхватил ношу. Помощь шурина не пришлась по вкусу Роберту Кордеру, поскольку ее можно было интерпретировать как упрек в адрес хозяина дома, но он отпустил шутку о мастере на все руки, а капитан вполголоса пробормотал, что поднос слишком тяжел для женщины.

– На всё нужны сноровка и ловкость, – назидательно заметил Роберт Кордер. – Обученные медсестры – до чего же замечательные женщины! – могут без усилий поднять тяжелого пациента.

– Но вы ведь не медсестра по профессии, нет? – спросил мистер Эрли.

Ханна хотела ответить, что нет, к сожалению, к замечательным женщинам она не имеет отношения, но вспомнила, что сегодня Рождество, и молча покачала головой. Она планировала прикинуться слабой и скромной, предметом раздора между двумя сильными мужчинами, но затем, будучи не в силах удержаться от самоутверждения, провалила собственный уникальный эксперимент, заметив, что привыкла обращаться разве что с индейками, живыми или мертвыми.

– Живыми? – тихо удивился Роберт Кордер, давая экономке шанс исправиться, пока ее не уличили в обмане.

– Да, живыми. Я родилась и выросла на ферме.

– Правда? – обрадовался дядя Джим. – Тогда вы сможете помочь мне советом. Я тоже подумываю завести небольшую ферму.

– Прошу к столу, садитесь же, занимайте ваши места, – перебил его Роберт Кордер. – А вас, мисс Моул, я попрошу разрезать индейку, раз уж вы так хорошо в них разбираетесь.

Взглянув на преподобного поверх остро заточенного ножа, Ханна подумала, что Господь дал ему настоящий талант подпускать в голос нотки пренебрежения.

– Но где же Этель? – спохватился мистер Кордер. – Нельзя начать рождественский обед без нее.

– Она будет через минуту, – быстро сказал Говард.

– Но где она?

– Не знаю.

– Тогда как ты можешь утверждать, что она придет через минуту?

– Она ведь захочет пообедать.

– Твои слова ввели нас в заблуждение. Ты сделал заявление, которое являлось не чем иным, как предположением. Если вас в Оксфорде учат подобным софизмам…

– О, я там многому научился, не только этому, – начал Говард, и два человека за столом ненадолго затаили дыхание, а потом дядя Джим добродушно сказал:

– Ну-ну, давайте снова нагрузим поднос и уберем индейку в духовку. Небо не упадет на землю, если Этель опоздает к столу на несколько минут.

– Я просто думаю о том, сколько хлопот мисс Моул доставило приготовление обеда.

– Об этом не беспокойтесь, – заявила Ханна, и ей захотелось переглянуться с Уилфридом. Заботливость в ее адрес всегда проявлялась у мистера Кордера в те моменты, когда он злился на кого‐то другого.

– Полагаю, она была на рождественской службе? – продолжил глава семейства.

– О да, она была на службе! – воскликнули Рут и Говард в страстном единодушии.

– Но не на нашей скамье.

– Нет, – начала первой Рут, и Говард уступил ей право рассказа. – Если Этель встречает кого‐то из клуба, она всегда садится с ними. Наверное, девушкам это нравится, – поразмыслив, добавила девочка, и отец бросил острый взгляд на ее невинно-задумчивое лицо.

– Что крайне неосмотрительно, – заметил он. – Теперь Этель придется есть остывшую еду. Начнем. Проси благословения, Рут.

Младшая повиновалась, невольно бормоча себе под нос: она не любила обращаться к Богу в семейном кругу, как не любила и слушать обращения отца с кафедры, но момент был неподходящим, чтобы множить проблемы. Даже такое формальное и опосредованное общение с высшей силой, осуществленное дочерью, как будто умерило раздражение преподобного, и Роберт Кордер не стал упрекать Этель, которая, раскрасневшись и запыхавшись, проскользнула на свое место в тот самый момент, когда Ханна, держа в руке разделочный нож, примеривалась, куда его вонзить.

– Тебе понравилось нынешнее исполнение рождественских гимнов, Этель?

– Очень! – снова хором ответили Рут и Говард.

– Я спрашивал не вас.

Этель ни физически, ни умственно не была приспособлена ко лжи; она не умела лгать не краснея, но сейчас, в порыве вдохновения, вызванном желанием защитить себя, инстинктивно выбрала единственный правильный ответ, способный пресечь дальнейшие расспросы по поводу пения, которого, как догадалась Ханна, преподобный и сам не слышал.

– Посредственно, – заявила Этель, закатив глаза.

– Полностью с тобой согласен, – поддакнул отец и многозначительно посмотрел на Говарда. – Могу только предположить, что вы не слушали. Но лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Пение было ужасным. Половина хора отсутствовала.

– Готовили родным рождественский обед, как мисс Моул для нас, – предположил Джим Эрли. – Да уж, вы изжарили индейку до хрустящей корочки. Как думаете, держать индюков – выгодное дело?

– Они сложны в уходе и содержании, – признала Ханна.

– Тогда, может, свиней?

– Разброс цен очень велик. Стоит завести много свиней, как вы обнаружите, что они есть буквально у всех. Мы держали свиней ради собственного бекона, только и всего.

– Тогда с чего бы вы начали?

– С многолетнего опыта фермерства.

– Ну Моули… то есть мисс Моул, не пытайтесь его отговорить! – взмолилась Рут. – Вот было бы здорово, если бы дядя завел ферму недалеко от Рэдстоу: мы бы ездили к нему погостить. Пусть начнет с маленького хозяйства, чтобы не потерять много денег. Жалко, что нельзя обосноваться на вашей ферме. Может, сдадите ее дяде Джиму?

– Она уже сдается, а когда освободится, я стану жить там сама, – возразила Ханна и, заметив, что Роберт Кордер внезапно начал прислушиваться к разговору, который до этого демонстративно игнорировал, величественно добавила: – Люди, владеющие землей, должны жить на ней.

За несколько мгновений преподобному пришлось пересмотреть все свои представления о мисс Моул. Он видел ее бедной, бездомной женщиной, которая наверняка рада приюту в его обители, а теперь узнал, что у нее есть собственное недвижимое имущество. Раньше мистер Кордер дивился независимости ее духа, а теперь все объяснилось: и раздражающе культурная манера речи, едва ли не лучше, чем у него самого, и свидетельства широкой, опять‐таки не меньшей, чем у проповедника, начитанности мисс Моул, и очаровательный тембр голоса, в чем он признался себе впервые за все время. Преподобный искал способ избавиться от нее, но внезапно обнаружил, что экономка может уйти в любое время, когда пожелает, и почувствовал себя обманутым. Припомнив все случаи, когда он пытался оскорбить ее, мистер Кордер понадеялся, что она действительно их не замечала, а не просто делала вид, а еще он подумал, что миссис Спенсер-Смит поступила несправедливо, не предупредив его о настоящем положении мисс Моул в свете.

– Речь о ферме, на которой вы выросли? – спросил он.

– Нет, ту ферму я продала, но сохранила небольшой участок в поместье, – пояснила экономка и начала нарезать вторую порцию индейки для тех, кто захочет добавки.

– И где находится ваше маленькое имущество? – добродушно поинтересовался мистер Кордер.

– За рекой, – ответила Ханна, мотнув головой.

– В Сомерсете?

– Да, в Сомерсете.

– И мистер Пилгрим тоже оттуда, – сказала Рут, поглядев на Этель.

– Графство большое, – пожала плечами мисс Моул.

– И очаровательное, – добавил преподобный, как будто в том была заслуга мисс Моул, а когда принесли пудинг, машинально съел свою порцию. Он совершенно забыл о бренди: нужно было о многом подумать.

При первой же возможности Ханна улизнула на кухню.

– Иди, – предложила она Дорис, – я сама помою посуду. Можешь погулять, но в половине одиннадцатого, и ни минутой позже, чтобы была дома. И не забудь поблагодарить своего молодого человека за печенье.

Экономка аккуратно составила в стопку тарелки, собрала объедки для кошек мистера Самсона и первым делом вымыла и вытерла серебро, пока оно не пошло разводами. Методично, но механически перетирая ножи и вилки, Ханна думала о том, какая же она дура: дура, что приехала в Рэдстоу, потому что любила этот город, и еще бо́льшая дура, что рассказала о своем коттедже. И хотя она знала, что владение недвижимостью произвело впечатление на работодателя, знала мисс Моул также и то, что его любопытство ни за что не удовлетворится ее скупыми сведениями.

– Дура, дура, дура, – приговаривала она, заталкивая тарелки в сушилку. Она не могла уехать в коттедж, а если бы и могла, у нее не было денег на еду и отопление. Она злилась на себя и за то, что ничего не знала о заговоре, в который вступили за обедом Рут и Говард. Понятно, что они защищали Этель, но от чего? Да еще оба так увлеклись, что чуть не возбудили подозрения у отца. Что ж, Ханна обязательно узнает, в чем дело. Она умела выведать все, что хотела знать, пусть свои секреты ей трудно было хранить. Мало заботясь о деньгах, мисс Моул знала их освобождающую ценность для духа и сейчас искренне пожелала, чтобы фарфор у нее в руках превратился в золото.

Тут она услышала, как Рут зовет ее, но не откликнулась.

– Если я ей так нужна, пусть придет и пригласит лично, – пробормотала она. – Ни на минуту не может оторваться от своего благословенного дядюшки.

Но Рут, вынужденная делить чувства между разными людьми, была верным ребенком.

– Вы здесь, мисс Моул, дорогая? – спросила она, вбегая в кухню.

– Да, и дорогая мисс Моул очень занята.

– Но мы ждем вас, чтобы открыть подарки! Дядя Джим спрашивал, почему вас нет, и Говард приготовил кое-что, вам обязательно понравится!

– Нет-нет, это семейное дело. Я приду позже.

– Но, Моули, с вами я чувствую себя счастливее, и мне намного спокойнее! А Этель такая дура, того и гляди разревется. Полагаю, ей не представился случай переговорить с мистером Пилгримом или проповедник был нелюбезен. А может, так сестрица выражает восторг. За обедом мы чудом не попались, правда? Не представляю, что сказал бы отец, узнай он, что Этель была на службе в приходе мистера Пилгрима, да еще в Рождество!

Ханна тоже не представляла, но ее больше интересовало мнение мистера Пилгрима о внимании Этель, а еще огорчала ясность, с которой Рут видела слабости сестры.