Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Вмятины на броне

Ночь такая, что не видно дальше вытянутой руки, не видно снега под ногами.

Впереди, нащупывая дорогу, шагал Гудзь. Тяжелый танк послушно следовал за поводырем. Полз медленно: когда мотор работал на малых оборотах, огонь из выхлопных патрубков не был виден.

Танк должен использовать затеянную нами канонаду и незаметно подойти к деревне — за батарейным громом не слышно мотора, гусениц.

Еще в сумерки Гудзь присмотрел густые ветлы у речушки, петляющей за околицей. А то, что ветлы низкорослые, Гудзя не смущало — лишь бы укрыли танковую башню. Механик-водитель Кирин ввел танк в рощицу, как в гараж, и заглушил мотор.

По ту сторону речушки темнело Нефедьево. В конце ноября в этой самой деревне шел бой за каждую избу, здесь прокатился вал рукопашной схватки.

Днем Гудзь снова вглядывался в Нефедьево. В бинокль виднелись немецкие танки, вымазанные белилами. Он прикинул: его позиция метрах в семидесяти пяти от крайних изб.

Гудзь приказал стрелку-радисту Татарчуку вылезти из танка и подать сигнал артиллеристам. Две ракеты одна за другой загорелись ядовитым светом. Именно этих ракет — одна вдогонку другой — ждали наблюдатели на батарее. Сигнал принят, пушки замолчали.

Татарчук вернулся, закрыл люк, но в машине не стало от этого теплее. Каждый прикорнул на своем месте в ожидании близкого боя.

Мыслями Гудзь обращался к членам экипажа. Знать каждого из четырех в лицо и запомнить фамилии нетрудно. А вот как загодя узнать — стоящий ли танкист, каков в бою? Четыре загадки… Фронтовая судьба свела его с экипажем накануне. Он чувствовал себя не совсем уверенно и понимал, что еще меньше оснований для уверенности у экипажа — идти в бой с незнакомым командиром!

Каждый из членов экипажа, наверное, тоже терялся в догадках: не стушуется ли в бою? Хватит ли умения?

Лейтенант очень молод, на вид года двадцать два. Но командир батальона обмолвился, что он воюет с первых дней.

— Когда немец только берется за снаряд, — напомнил лейтенант, — мы уже должны выстрелить по нему. Необходимо опережать, ошеломлять врага в бою, полностью использовать огневую мощь КВ…

Декабрьский рассвет неторопкий. Туман рассеивался медленно. Гудзь вылез на башню. Стоял, упершись ногами в края люка.

При скоротечном свете дальней ракеты удалось разглядеть крайнюю избу. Стал виден весь деревенский порядок. Где-то там немецкие танки, днем он насчитал их восемнадцать и все средине — T-III и T-IV.

Гудзь долго всматривался в деревню, закрыл глаза, так легче обдумать план боя.

— Начнем, друзья.

Внешне Гудзь был спокоен, но голос его дрогнул.

Все пятеро сняли с себя снаряжение, наганы переложили в карманы комбинезонов. Танкистам неудобно во время боя в ремнях: в танке очень тесно, ремни (особенно кобура, будь она неладна!) все время цепляются за рукоятки, рычаги, ручки.

Гудзь решил ударить по головному танку. Необязательно именно там находится старший офицер. Однако разумнее ударить по этому танку, чтобы в стоящих сзади поубавилось прыти.

Прогремел выстрел, командир орудия Старых был точен, передний танк засветился в дрожащем пламени, затем вспыхнул, как куча хвороста, облитого бензином. А второй танк зачадил дымным столбом без огня.

Татарчук поводил стволом пулемета, готовясь встретить немцев-погорельцев. Но из горящих машин никто не выскочил, люки не открылись.

Зарево вставало над деревней, отодвигая тусклый рассвет. Небо почернело, будто время повернуло вспять и на смену рассвету снова шла декабрьская ночь.

Пороховые газы, пламя выстрелов снесли или опалили верхушки ветел. КВ стоял теперь "на самом на юру". Пока его выручало зарево в деревне, ослеплявшее немцев.

Экипаж неотрывно наблюдал за деревенской улицей. Гудзь смотрел в перископ, Старых — в оптический прицел, механик-водитель Кирин — в триплекс, радист Татарчук — в диоптр пулемета. И только заряжающий Саблин оставался в полном неведении.

Немцы выбегали из домов, иные, полуодетые, выпрыгивали из окон.

Заговорил пулемет Татарчука, теперь КВ полностью себя демаскировал.

Не прошло и минуты, как танк содрогнулся со страшным грохотом. Ощущение у Гудзя было такое, будто по шлему ударили молотом и наступил конец света.

Снаряд попал в лобовую броню, но КВ устоял. Благословенны руки сталевара, который сварил эту сталь!

Гудзя отшвырнуло от прицела, он больно ударился плечом, но тут же закричал:

— Огонь! Опережайте их! Еще быстрее! Огонь!..

Старых ничего не слышал, но понял командира. Гудзь показывал большой палец, и Саблин доставал осколочный снаряд; показывал указательный палец — орудие било бронебойным.

Заряжающий едва успевал подавать снаряды: бронебойные с донным взрывателем — для танков, осколочные с головным взрывателем — для пехоты, высыпавшей из домов.

Гильзоулавливатель вскоре был набит до отказа. Саблин швырял пустые гильзы себе под ноги, складывал за спинку сиденья водителя, на десантный люк.

После трех десятков выстрелов дышать совсем нечем. Пороховые газы вытеснили воздух из танка, и, хотя вентилятор включен, все кашляли, задыхались.

Мучительно хотелось пить. Фляги с водой не оказалось, оба бачка в башне пусты: зимой вода в них замерзает, и бачки не наполняются.

А тут еще Кирин включил мотор, его пора прогреть, проверить — не пострадал ли?

На минуту Саблин прислонился к стенке и закрыл глаза. Тошнотный ком подступил к горлу, ноги подкашивались. Гудзь сам подавал снаряды, пока заряжающий не справился с внезапной слабостью.

Еще несколько раз свирепые удары сотрясали танк, но броня успешно противостояла снарядам.

Шлем стал тяжелым и сжимал голову, как тиски; Гудзь сорвал его.

Он отлично использовал преимущество в огневой мощи и толщину брони. Одна за другой запылали еще три машины, которые не успели укрыться за домами. Восемь чадящих костров, восемь зловещих факелов!

И в эту минуту Гудзь услышал: кто-то стучит прикладом о броню.

— Горят, еще три горят!!! — послышался приглушенный крик. — Не давайте им роздыха! Не жалейте на фашистов боевого питания! От бойцов третьей роты — ура-а-а!!!

Кто-то из наших пехотинцев подбежал к танку — выразить свой восторг и сообщить новость, которую экипаж уже знал.

Немецкие танки высвечивали деревенскую улицу.

Откуда-то издалека донеслось нестройное "ура". Наша пехота поднялась в атаку.

Танк двинулся, набирая скорость. Гудзь опасливо посматривал по сторонам. КВ оставил укромную позицию, где борта его были защищены. Теперь он поневоле подставлял их противнику.

Татарчук бил из пулемета, его очереди отзывались снаружи странным эхом, звучащим невпопад.

Не сразу Гудзь понял, в чем дело. Оказывается, какой-то пехотинец вскарабкался на броню с ручным пулеметом и, так сказать в порядке пехотной самодеятельности, сопровождал экипаж.

Головастый парень взгромоздился к ним на танк, бил трассирующими пулями. Зеленым пунктиром указывал цели. Гудзь же не имел такого обзора, как пассажир за башней!

КВ миновал мостик, ворвался в деревню. Немецкие танки бросились наутек. Гудзь достиг западной околицы и остановился за избой. Открыл люк — где же пассажир?

Наверное, спрыгнул с танка во время одной из коротких остановок. Может, кончились патроны? А может, пострадал на броне?

Саблин выбросил гильзы, которыми завалил пол. Кирин возился с мотором. Все жадно глотали чистый морозный воздух.

Танк двинулся. Немцы попытались преградить ему дорогу. Но Старых с ходу подбил ближний танк, а вторым снарядом поджег еще один.

Радист Татарчук догнал очередями немецких танкистов, которые выскочили из подбитых, подожженных машин. Трупы валялись на примятом окровавленном снегу, и уже хватало света, чтобы увидеть розовую окантовку на их черных куртках.

Восемь уцелевших машин поспешно отходили на запад. А Гудзь вел танк все дальше, настигая противника огнем, вминая в снег орудия с их расчетами.

Саблин стоял в тряской темноте. Он думал, в простоте душевной, что Кирин ведет танк по лютому бездорожью, по колдобинам и буеракам — вот безбожно трясет! Машина выделывала какие-то немыслимые выкрутасы и акробатические номера: на что-то карабкалась, обо что-то спотыкалась, куда-то проваливалась.

Время от времени раздавались радостные крики четырех танкистов — это когда танк подминал под себя и превращал в лепешку очередное орудие.

Саблин, незрячий с начала боя, изнывал от неутоленного любопытства.

— Ну что там? Что?

Но вот он подал последний, сто двадцать пятый снаряд. Татарчук расстрелял последний, пятидесятый по счету диск, а в каждом диске по шестьдесят три патрона…

Остыл замок орудия, остыл на морозном ветру и раскаленный ствол пулемета. В тапке совсем не осталось боеприпасов, если не считать патронов в барабанах пяти наганов.

К этому времени танк получил несколько ранений. Снарядами вмята боковая броня, разбит каток. И танк медленно, боясь потерять гусеницу, двинулся через Нефедьево, уже занятое нашими, мимо горящих немецких машин, через мостик, мимо сожженных, вырубленных осколками ветел.

Когда танк вернулся на исходную позицию, его трудно было узнать. Снаружи смело все: крылья, бачки, инструментальные ящики, запасные траки. Броня во вмятинах, царапинах, застругах, окалине. Пять часов назад танк радовал глаз белой краской. Это Кирин перекрасил его "для незаметности в пейзаже". А вернулся обугленный, закопченный…

Затих чихающий мотор. Но люк не открывался.

Командир батальона Хорин взобрался на танк и прислушался. Тихо. Он постучал кулаком. Тихо.

— Что же вы, товарищи? — окликнул Хорин срывающимся голосом.

И тогда наконец крышка люка приподнялась и показался Татарчук: лицо его было под цвет черного шлема. Он ухватился за края люка, но опереться руками не смог. Хорин подхватил его под мышки.

За Татарчуком показался Гудзь. Затем вылезли Старых, Саблин и Кирин, изможденный до такой степени, что не мог самостоятельно встать с сиденья водителя, и ему помогли.

Их повели под руки. На морозном воздухе сильнее головокружение, ноги подкашивались.

Назавтра Павел Гудзь вместе с комбатом и корреспондентом фронтовой газеты насчитали на черной покореженной броне двадцать девять вмятин. И каждая вмятина была подобна шраму на теле.

Нефедьево

8 декабря 1941

Из выступления руководителя советской профсоюзной делегации товарища Шверника на массовом митинге в Лондоне

"На одном из участков Западного фронта танк лейтенанта Гудзя спешил на поддержку атаки пехоты. Завязался горячий бой одного советского танка с 18 фашистскими. Один против 18. Советский танк методически выводил из строя один танк за другим. Вскоре на поле боя уже насчитывалось 10 сожженных и подбитых немецких машин. (Аплодисменты.) Тем временем наши славные пехотинцы наседали на врага, который не выдержал натиска и побежал. Танк преследовал отступающих, давил их гусеницами и расстреливал из пулемета. На поле боя осталось до 400 гитлеровских бандитов, которые никогда не увидят не только Москвы, но и Берлина. (Смех, аплодисменты.) Несмотря на полученные танком 29 вмятин, героический экипаж машины оставался до конца боя, блестяще поддерживая пехоту"[11].

Правда, 4 февраля 1942 г.