Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Святая святых

Еще в половине десятого вечера 6 ноября Красная площадь оставалась без праздничного наряда и была пуста. Но под стеклянной крышей промерзшего ГУМа, исклеванной осколками зенитных снарядов, работали декораторы и художники, сколачивали рамы к портретам, транспарантам и лозунгам.

Для борьбы с вражескими диверсантами, лазутчиками, снабженными ракетницами, с возможными воздушными десантами и для выполнения особых заданий в тылу противника в Москве была сформирована отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН). В первом батальоне — чекисты и работники милиции, во втором — бойцы-интернационалисты, закаленные в боях с фашистами в Испании. В третий и четвертый батальоны зачисляли студентов и преподавателей Центрального института физкультуры. В середине октября ОМСБОН перевели из Мытищ в Москву и расквартировали в здании ГУМа.

В предпраздничную ночь здесь можно было встретить знаменитых спортсменов, мы их неоднократно видели на стадионах. В бригаду вошли наши чемпионы: легкоатлеты братья Серафим и Георгий Знаменские, гребец Александр Долгушин, дискобол Леонид Митропольский, лыжница Любовь Кулакова, боксеры Николай Королев и Сергей Щербаков, штангисты Владимир Крылов и Николай Шагов, конькобежцы Анатолии Капчинский и Константин Кудрявцев, борец Григории Пыльнов и другие.

В Ветошном переулке дежурили пожарные машины. С позднего вечера 21 июля они тушили пожары после бомбардировок. И вот впервые за месяцы воины пожарные выполняли праздничное поручение — они приставили высоченные лестницы к фасадам зданий, смотрящим на площадь, чтобы помочь ее украшению.

На крыши Исторического музея и ГУМа забрались саперы. Только электрикам нечего было делать в ту засекреченную ночь. Площадь оставалась по-прежнему темной. Не развешивать же гирлянды синих лампочек!

Перед утром все заиндевело от тумана; сырой, морозной тяжестью стлался он над землей. Колокольня Ивана Великого и его звонницы не посвечивали золотом. Купола всех соборов также покрыты зеленой краской. Стены Успенского, Благовещенского, Архангельского соборов замазаны черными и зелеными, косыми и изломанными полосами. Окна в храме Василия Блаженного походили на бойницы: в минуты опасности там появятся пулеметы и противотанковые ружья.

Брусчатку площади запорошило снегом, и намалеванный на брусчатке «озелененный» поселок исчез.

Аэростаты заграждения после ночного дежурства в московском небе не опустили, как делали обычно, не отвели на дневной покой, на заправку газом.

Воздушный парад, к которому тоже подготовились, отменен. А на случай нападения врага во время парада на аэродромах Москвы, Подмосковья и в более отдаленных пунктах находилось в состоянии «готовность номер один» несколько сот самолетов.

Да, погода не обманула ожиданий: ее следовало признать как нельзя более подходящей. Именно о такой погоде мечтали устроители и участники парада.

Во все райкомы партии, их было 25, умчались «газики» с нарочными, они развозили пригласительные билеты.

Получив пропуск, я успел прогуляться по Манежной площади, прошел Охотный ряд, дошагал до телеграфа и повернул обратно.

За неделю до парада возле Центрального телеграфа разорвалась тяжелая бомба. У магазина «Диета» тогда стояла длинная очередь, были жертвы. Много стекол вылетело в домах, начинающих улицу, много рам выбито. Ветер трепал в здании телеграфа обрывки маскировочных штор и клочья черной бумаги в оконных проемах. Но в предпраздничные дни успели «офанеровать» зияющие оконные пустоты; листы фанеры были, как желтые бельма. В гостинице «Националь» и в корпусе «А» на четной стороне улицы Горького вставили стекла.

Войска готовы к параду. На улице Горького вдоль тротуара стояли вереницей тяжелые танки КВ. У входа в Театр Ермоловой танкист в кожанке попросил огонька, разговорились. Все пятеро членов его экипажа в Москве впервые. Командир танка молоденький, черноволосый лейтенант Павел Гудзь с Западной Украины, это слышалось в его говоре. Воюет с первых дней, от самой государственной границы. Случай привел его к родному дому, когда бой шел в двух километрах от села Стувченцы. Гудзь показался мне смуглолицым, а может быть, лицо его задымлено. Мы неторопливо беседовали; я не спешил назад в ГУМ, где разгуливал ледяной сквозняк, и уверял лейтенанта, что на улице теплее. Гудзь кивнул — да, в танке тоже морознее…

Не только танкисты экипажа лейтенанта Гудзя, многие участники парада видели сегодня Москву впервые. А многие не увидят Москвы — ни завтра, ни послезавтра, никогда, — не увидят Москвы потому, что умрут за нее, ради того, чтобы по-прежнему во всех уголках земли трудящиеся с верой не только в наше, но и в свое собственное будущее на всех языках мира произносили слово «Москва».

«Рано утром 7 ноября, — рассказывал сержант И. В. Орлов, — по пути на Красную площадь нас приветствовали тысячи работниц и рабочих. Нигде не объявлено было, но люди ждали парада, как чуда. И оно происходило у всех на глазах. На нас смотрели с гордостью и надеждой. Нас бросались обнимать, целовать. Многие плакали… Полк прибыл на площадь к зданию ГУМа в 7.25. Другие части прибывали в 7.35, 7.45 — точно по расписанию. Гостевые трибуны были заполнены».

Среди гостей был секретарь парткома завода «Серп и молот», старший мастер прокатного стана Иван Ильич Туртанов. «Люди, находившиеся на трибунах, — вспоминал обработали по 12 часов в сутки, посылали фронту теплые вещи, давали раненым кровь и готовы были жизнь отдать за родную Москву».

Московский автозавод представляла небольшая делегация. Сегодня завод напряженно работал. В предпраздничную ночь директор завода Иван Алексеевич Лихачев получил сверхсрочное задание — освоить производство пистолетов-пулеметов системы Шпагина; каждый автомат ППШ был в те дни на вес золота…

Есть в жизни Красной площади минуты, полные грозного пафоса, они предваряют начало парада. Торжественная тишина, сдержанное волнение овладевают площадью. Тишина ожидания, когда каждая минута ощущается во всем ее объеме. Тишина, которая позволяет различать могучую поступь времени.

Литыми квадратами стоят на заснеженной площади войска, готовые к параду. Движение еще не наполнило ветром знамена. Безмолвен оркестр — не раздались голоса повелительной меди, мелодии не согреты дыханием трубачей.

Но в этой сосредоточенной тишине, в покое замершей площади слышится праздник, все ближе величественная и гордая минута — вот-вот начнется парад.

И сколько бы раз ты ни стоял в такую минуту на Красной площади, нетерпеливо поглядывая на стрелки часов Спасской башни, все равно ты, как и все вокруг, волнуешься. Нужно ли объяснять, почему в 24-ю годовщину Октября эти минуты особенно волновали?

В ожидании парада охватываешь памятью прошлое. У степ Кремля отчетливее, чем где-либо, ощущается веление эпохи, богатырский пульс народа — созидателя и воина…

Здесь Ленин прощался взглядом, жестом, словом с бойцами всевобуча, с рабочими, уходившими на защиту революции, биться с Дениным и Колчаком. На булыжном просторе площади учились маршировать первые красноармейцы и будущие красные командиры.

Больше полусотни военных парадов видела за годы Советской власти Красная площадь, еще больше числит в своей памяти демонстраций и других торжеств.

Вспомнился исторический день — Первое мая 1918 года. Летит самолет в просвете между двумя шпилями Исторического музея. То была первая ласточка красной авиации, предвестница будущих эскадрилий, стерегущих тревожное небо Москвы…

А 1 Мая 1919 года по Красной площади впервые прогромыхал трофейный танк, добытый в бою с белогвардейцами, интервентами. Праздничная толпа запрудила площадь, а красноармейцы демонстрировали танк на ходу, поворачивая его во все стороны, как игрушку. Рабочие с большим интересом следили за невиданной диковиной. Тогда казалось — танк идет быстро. На самом же деле неуклюжая бронированная колымага тряслась по булыжнику трехкилометровым ходом. Далекий предок современных сухопутных броненосцев!

Морозный туман был на руку воинам противовоздушной обороны, но музыкантов плохая погода не радовала.

Немало забот и хлопот принес устроителям парада сводный оркестр. Его расформировали, часть музыкантов оказалась в воинских частях гарнизона, остальные уехали на фронт.

И вдруг 2 ноября капельмейстеру В. И. Агапкину объявили, что он назначен главным дирижером, приказали собрать сводный оркестр из разрозненных групп музыкантов, в помощь москвичам вызвали оркестр из Горького. Было затруднение и с репетициями — духового оркестра на площади пока никто не должен слышать; марши, барабанный бой, фанфары могли насторожить. Репетиции оркестра шли в Хамовниках, в манеже, где в мирное время устраивали конные состязания.

Унылое зрелище явил собой 4 ноября сводный оркестр: музыканты пришли с винтовками за плечами, с противогазами, в походной амуниции, построились по ранжиру и недружно ответили маршалу Буденному на его приветствие. Трудно представить себе, что через сутки, в шесть утра 5 ноября, маршал нашел сводный оркестр в хорошем строю, отлично звучащий, с начищенными до блеска инструментами…

Известный военный дирижер, автор знаменитого марша «Прощание славянки», Василий Иванович Агапкин вспоминал:

«…Все эти дни были умеренно холодными. В ночь на 7 ноября, на рассвете, погода вдруг резко изменилась. Разыгралась суровая пурга. Прибывшие оркестранты заявили мне, что клапаны (педали) у инструментов замерзают, пальцы коченеют (некоторые были без перчаток). Как играть?

Положение действительно тяжелое, но нужно собрать все силы. Инструменты необходимо сохранить от замерзания. Ведь парад-то исторический — мы должны играть. Мелкие инструменты, как наиболее необходимые, держать под шинелями, крупные — прикрывать обшлагами шинели. Играть марши, чередуясь между собой: одни играют, другие отогревают инструменты.

…Я управлял оркестром, стоя на возвышенной подставке. Снег шел не переставая, мороз крепчал. Незаметно для других я мимикой напомнил музыкантам следить за замерзающими инструментами — начинался самый ответственный момент — раздалась команда: Смирно!

Капельмейстер стоял на возвышенной подставке, его кирзовые сапоги занесло снегом. Стрелковые полки прошли, вот-вот покажется конница, оркестр пора отвести к ГУМу. Агапкин хотел сойти вниз и попытался сделать шаг, но сапоги примерзли, подставка пошатнулась.

„Ну, думаю, беда, сейчас я упаду… Как быть? Что делать? Прохождение уже заканчивается. Задержу кавалерию, получится заминка, а я не могу даже слова выговорить, губы мои замерзли, не шевелятся. Жестом никого не подзовешь: любой мой взмах на виду у всех может быть истолкован как дирижерский приказ. Спасибо капельмейстеру Стейскалу. Он догадался и быстро подбежал ко мне. Я нагнулся, оперся рукой на его плечо, отодрал сапоги, спустился по ступенькам вниз и подал знак оркестр отвести к ГУМу…“

В тот год В. И. Агапкину уже было под шестьдесят. Тридцать лет оркестры играли его марш „Прощание славянки“, впервые исполненный в Тамбовском кавалерийском полку. Но еще никогда марш не звучал так проникновенно и тревожно, как на этом параде…