Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Под Малоярославцем

Александр Бараев вернулся из разведки в шинели без хлястика, вырванного осколком, с прорехой на плече, с опаленной полой.

Как обычно, он взял в разведку шесть гранат, запасные диски к автомату, а вернулся налегке и долго чистил закопченное оружие.

За плечами Бараева пятьдесят шесть вылазок в тыл противника — десятки стычек, исход которых решали граната, приклад, пуля, рукоятка пистолета или просто сильные руки.

В этом коренастом человеке с массивными плечами угадывалась большая физическая сила и ловкость. Он умел бесшумно подкрасться к часовому, подмять его под себя, обезоружить, притащить на спине связанного "языка".

За Бараевым ходила слава безоглядного смельчака. В пылу боя он часто забывал об осторожности и, по выражению санитарного инструктора Бутузова, "сгоряча шел на отчаянность".

Однажды Бараев, пытаясь выяснить местонахождение огневых точек противника, подполз к вражеским окопам с гармошкой. Притаился за небольшим взгорком и заиграл "барыню". Гитлеровцы обстреляли из минометов взгорок и лощинку за ним. Этого Бараев и добивался. Он отложил гармошку и засек адрес минометной батареи…

Давно ли учитель истории Александр Илларионович Бараев рассказывал школьникам родного села Нижний Шкафт Лунинского района Пензенской области о походе Наполеона, о битвах в Тарутине, в Малоярославце. Здесь французов согнали с Калужской дороги и заставили свернуть на старую Смоленскую, выжженную, опустошенную, там с каждым днем все смелее хозяйничали партизаны.

А теперь Бараев сам ведет бой за Тарутино, у дороги, где на заснеженном холме стоит памятник героям Отечественной войны 1812 года. Гранитный обелиск в отметинах от пуль и осколков. Бараеву пришлось пройти мимо несколько раз, запомнил надпись: "На сем месте российское воинство, предводительствуемое фельдмаршалом Кутузовым, укрепись, спасло Россию и Европу".

Бараев подумал: а ведь и сейчас в Подмосковье решается судьба не только России, но и всей Европы! Радостно сознавать, что он — участник таких исторических событий! И он горд, что ему, командиру роты, недавно доверили батальон.

Командуя ротой, он, в сущности, оставался тем же лихим разведчиком, каким был в начале войны. Но теперь понял, что на подмогу храбрости командир должен призвать осмотрительность и трезвый расчет, понял, что даже в разгар горячего боя нельзя терять хладнокровия. Но понять — еще не значит следовать этому.

Рядом с комбатом шагал адъютант Григорий Мурашкин. Их знакомство состоялось, когда Бараев еще командовал ротой. Бараев дополз до берега Нары, обессиленный длительным поединком с четырьмя фашистскими автоматчиками. Он расшвырял все гранаты, расстрелял из пистолета все патроны, кроме единственного. Мурашкин сбегал к Наре, зачерпнул в каску воды; после нескольких глотков к Бараеву вернулись силы.

В бою за деревню Кузовлево Мурашкин снова выручил своего комбата. Мина разорвалась совсем близко, Бараева сшибло взрывной волной, кинуло плашмя на снег, и прежде чем он встал, лес, по его выражению, "три раза перевернулся в глазах". Показалось, что в рощице тишина. Он хотел подать команду, но голос не подчинился — сиплый шепот.

— Слушайте комбата! — кричал Мурашкин и повторял команды.

Когда опасно шуршала мина на излете или рядом щелкали разрывные пули, Мурашкин хлопал оглохшего комбата по плечу. Тот послушно падал на снег, затем снова вскакивал и шел вперед, превозмогая боль в ушах, головокружение, острое желание полежать на снегу.

"Пусть все три роты сосредоточатся для атаки на опушке, — рассудил Бараев. — Сперва обнаружим пулеметы противника. Тем более сумерки на подходе. Найдем пулеметы по отблескам. Отобьем еще одну русскую деревеньку, через которую лежит дорога в Европу…"

В ранних сумерках засекли станковый пулемет, строчивший с фланга зеленым свинцом.

Трассирующие пули подсказали — немецкий пулемет возле сарая с соломенной крышей. Бараева так и подмывало желание подобрать группу смельчаков, самому подкрасться к пулемету. Но перед атакой комбату нужно побывать во всех трех ротах, проверить, подсказать. Он разрешил старшему сержанту Киселеву с добровольцами подползти к пулемету. Они забросали расчет гранатами.

Комбат по бежал очертя голову, не отрывался от телефониста с катушкой и от ротных связных, не упускал всю панораму боя. Мурашкин не отставал и транслировал шепот комбата во всеуслышание.

Огонь становился плотнее, это Киселев развернул трофейный пулемет МГ-34 и "подметал" деревенскую улицу из конца в конец; скосил десятка полтора беглецов.

Бараев снял с убитого офицера полевую сумку, сегодня — четвертую, и отдал Мурашкину. Тому все труднее шагать по снегу; он увешан трофейными сумками и трофейным оружием. Но комбат Бараев понимал, что планшет офицера может оказаться разговорчивее самого словоохотливого "языка".

Кто-то доложил комбату о трофеях. Но есть еще один победный итог боя: старший лейтенант Бараев получил боевое крещение как комбат. Да, командовать батальоном потруднее, нежели совершить набег на вражеский штабной блиндаж…

Впрочем, бывали обстоятельства, когда о нем вспоминали как о дерзком смельчаке. Таким был стремительный бросок Бараева через глухие леса к Боровскому шоссе, чтобы перерезать немцам путь отхода из Малоярославца. Вечером 31 декабря Бараев захватил на этом шоссе шесть немецких грузовиков, один из них — с новогодними подарками. Нашлось чем согреться и чем закусить его бойцам в новогоднюю ночь. Помнится, в офицерских посылках был французский коньяк, не боявшийся русского мороза, португальские сардины и голландский шоколад.

Днем 2 января я поздравил Бараева с Новым годом. Он выкроил время и прогулялся по Малоярославцу, миновал "березовую рощу" — немецкое кладбище в центре города с надетыми на кресты касками.

Батальон Бараева расположился на короткий отдых в домах неподалеку от монастыря. На каменной стене укреплена памятная табличка с надписью: "Язвы 12/24 октября 1812 года". Бараев всмотрелся внимательно — в монастырской стене, рядом с табличкой, глубокие пробоины от ядер. И тут же следы от свежих осколков.

Он остановился возле монастырских ворот и прочел на мемориальной доске гордое напоминание:

"Малоярославец — предел нападения, начало бегства и гибели врага. Кутузов".

Учитель истории Бараев вспомнил, что Малоярославец в той, первой Отечественной войне переходил из рук в руки восемь раз. Такова была мера упорства россиян!

"Где нам удастся сейчас поставить врагу этот предел?" — задумался Бараев, командир батальона 475-го полка 53-й стрелковой дивизии 43-й армии.

8 декабря 1941 года младший лейтенант Александр Илларионович Бараев был награжден орденом Ленина. 14 февраля 1942 года старшин лейтенант Бараев получил второй орден Ленина.

Вот что рассказал старшина четвертой роты Николай Зайцев:

— Вы, конечно, знаете, что наш батальон воевал на левом фланге, у самого вокзала. Но пути на тот фланг кухне не было: по улицам шлялись фашисты, искали дом потеплее, никак не могли согреться, шинелишки-то худые.

Ну что же, коней мы завернули по двор и оставили кухню в затишке. Повар Хмурович сварил макароны с мясом; тревожился, чтобы они не перестояли. Поэтому топку пришлось потушить — помощник повара Изотов забил ее снегом. На коней набросили попоны, а точнее выразиться, трофейные плащ-палатки, пятнистые такие, не по зимнему сезону, даже в глазах рябит. Была у нас на вооружении и торба с трофейным овсом. Повар Хмурович со своим помощником остался лично охранять макароны, а мы, двое старшин, — Халюков и аз грешный, подались в четвертую роту кружным путем, через центр города.

Где же четвертая рота, которая состоит у нас на довольствии?

Адреса нам никто не оставил, да и если бы сказал кто из своих, на какой улице воюем, — разве найдешь в чужом городе? А тут еще фашисты сменили таблички с названиями улиц: Интернациональную перекрестили в Соединительную, а вместо улицы Парижской коммуны — Зеленая улица. Может, когда-то она и бывала Зеленая, но сейчас мы чуть не утонули в сугробах.

Только прошли базарную площадь и свернули в узкий закоулок — навстречу бежит мальчонка лет четырнадцати, щуплый такой, треух на нем с оторванным ухом.

— Дяденьки, — говорит, — у нас фашисты сидят на чердаке.

Полезли со старшиной Халюковым на чердак, гранаты, само собой, на боевом взводе. Подали команду: "Хенде хох!" Но фашисты нашего распоряжения не выполнили, пришлось истратить гранаты по назначению. Лично аннулировали четырех укромников вместе с их замерзшим пулеметом.

А мальчонка в треухе — по-нашему, по-старшински выразиться, бывшем в употреблении — заново докладывает:

— Дяденька, во втором доме от угла фашисты в подвале прячутся.

Пришлось второй раз отложить поиски четвертой роты и завернуть к тому подвалу. Подобрались, конечно, втихомолку. Лично подал команду: "Вылезай!" — но фашисты меня, наверно, недопоняли. Пришлось истратить еще одну гранату ручного действия и аннулировать двух подвальных крыс.

Идем дальше по городу Малоярославцу, юго-западнее базара улицу перебегают три фашиста, и все трое замотали головы тряпьем, видимость у них слабая, по сторонам не глядят. Вскинул карабин, прикончил одного мерзляка, а двое, более прыткие, подались в переулок.

Мы со старшиной Халюковым кинулись наперерез. Перемахнули через забор, миновали палисадник, двор и заняли позицию: Халюков за одним углом, я за другим. А фашисты бегут по тому переулку, нас не видят. Бегут, а про то забыли, что в спину целиться легче. Оба там и преставились между сугробами.

Наш батальон, оказывается, сильно вперед продвинулся. Комбата Миронова я нашел в двухэтажном каменном доме у самого вокзала.

— Разрешите доложить, — говорю комбату, — кухня прибыла, ждет в затишке.

— Хорошо, очень хорошо, Зайцев, — лично похвалил комбат. — Кормите людей, да посытнее, да поскорее!

Разузнали точный адрес четвертой роты и отправились мы, двое старший, восвояси, за походной кухней, а по дороге внимательно вели наблюдение за местностью, чтобы в случае чего предупредить самих себя.

Решили больше не отвлекаться посторонними делами. Время двигалось к семнадцати ноль-ноль, шибко смеркалось.

Кухню мы нашли в полном порядке. Помощник повара Изотов быстро разжег топку. Обед разогревали на ходу. Из трубы шел дымок, но дверцы топки закрыли, и когда мы ехали по улицам, огня не было видно. Чтобы макароны с мясом не пригорели, добавили жиру.

А все-таки по пути от штаба батальона в роту пришлось обстрелять одну машину. Фашист выскочил из кабины, через овраг и — под мост, но старшина Халюков лично догнал его пулей. Это был девятый фашист, отправленный нами за тот день в недра русской земли. Одного дня не дожили эти девять фашистов до нового, сорок второго года, не получили они от Гитлера своих новогодних подарков.

А между прочим, бойцы похвалили обед, который подоспел к ужину.

Малоярославец

2 января 1942

После артиллерийских дуэлей, после стрельбы прямой наводкой с открытых позиций, после танковой атаки противника дивизион понес большие потери. Лишь на батарее старшего лейтенанта Рысьева уцелело одно орудие.

Шли жестокие бои под Малоярославцем, а новые орудия все не прибывали. Формально батарея продолжала существовать, не было приказа о ее расформировании. С нетерпением ждали материальную часть — куда же они запропастились, новехонькие пушки? Однако же не сидеть сложа руки в ожидании! И орудийные расчеты Чухнина, Капитонова стали "активными штыками" в потрепанной третьей роте, наводчик Никишин и замковый Суханов ушли в саперную роту, Гарцев и Панков сделались связистами, подносчики снарядов Крючков и Усачев — санитарами, а несколько ездовых, в том числе сын дагестанских гор, обидчивый, горячий в спорах Мехтиханов, ушли в повозочные.

Было время, командир первой упряжки первого орудия Мехтиханов с гордостью называл себя "командиром тяги". Его определили в ездовые еще летом, когда батарея колесила по пыльным, дымным дорогам Смоленщины, когда лошади на батарее еще были подобраны в масть, когда на дышлах упряжек еще болтались попарно чудовищные лошадиные противогазы. А после гибели батареи Мехтиханова перевели на какую-то инвалидную повозку, от которой все время норовило оторваться заднее колесо. Как "командир тяги" ни смазывал ходовую часть, скрип от повозки стоял такой, что шарахались нервные пехотинцы.

Невезучие батарейцы сменили карабины на винтовки со штыками, но черных петлиц на гимнастерках, на шинелях не спарывали — авось дождемся новых орудии, авось будем греть руки о ствол, разгоряченный боем!

Уличный бой в Малоярославце свел артиллеристов вместе. Они безотчетно, по давней привычке, держались в минуты боя ближе друг к другу, будто вновь хлопотали в соседних расчетах.

Первым увидел беспризорные немецкие гаубицы подносчик Усачев, от восторга он длинно и витиевато выругался. Гаубицы стояли в самом конце Колодезной улицы, на огороде, позади дома с голубыми наличниками.

Бывший командир батареи, временно начштаба батальона Рысьев, лихо перемахнул через высокий плетень и побежал к брошенным гаубицам.

Одна, две, а чуть поодаль и третья, калибр 105 мм, замки невредимы. А возле сарая — ящики со снарядами.

Вчетвером артиллеристы быстро, благо площадка оледенела, развернули пушку на сто восемьдесят градусов. Рысьев связался с артиллерийским наблюдателем, который дежурил в штабе. Рысьев торопливо "привязал цели", сделал необходимые вычисления и со счастливым нетерпением, накопленным за дни вынужденного молчания батареи, подал громогласную, раскатистую команду "ого-о-онь!" и рот закрыл не сразу. Трофейные пушки — посерьезнев наших полковых, и черт их знает, какой гром ударит сейчас в уши.

Не далее как вчера возле железнодорожного моста через реку Лужа Рысьев видел вражеский орудийный расчет, перебитый до последнего номера. На снегу лежало шесть мертвецов, все с предохранительными наушниками. Рысьев подумал: "Уши свои сберегли по всем правилам немецкого устава. Да только к чему теперь барабанные перепонки этим аккуратистам, если сами они вмерзли в лед…"

Пришло время сниматься с позиций на огороде, сопровождать нашу пехоту "огнем и колесами". Особенно много хлопот ожидало в те дни Мехтиханова. Нужно было срочно разыскать в обозах батарейных коней, да не каких-нибудь слабосильных "вольнонаемных", а кадровых, дюжих. Савраски, отобранные Мехтихановым, в прилежном согласии тянули лямки, но на косогорах или через овраги немецкие тяжеловесные гаубицы всем расчетом тащили "врукопашную" — кто подставлял плечо под орудийный щит, кто упирался в лафет, кто хватался руками за спицы колеса…

И после взятия Малоярославца 105-мм гаубицы прилежно били по своим бывшим владельцам. Каждое орудие сделало по четыреста выстрелов. В снарядах недостатка не ощущалось, начальник боепитания лейтенант Гачуа доставлял на трофейную батарею снаряды со всей округи. Нашли снаряды в совхозе Кудиново, два орудийных нередка, груженных снарядами, отбили на восточном берегу речки Выпрейки, солидный штабель ящиков обнаружили в березовом лесу на 146-м километре Варшавского шоссе.

Там же, на опушке, искалеченной снарядами, фашисты оставили батарейных лошадей, привязав их к самодельным коновязям или к стволам берез. Лошади давно сжевали овес, засыпанный в торбы, и стояли недвижимо — ни звяканья уздечек, ни ржанья, — стояли из последних сил. Лишь бы не подкосились ноги, лишь бы коняги не упали на снег, упадут — уже не встанут…

Торбы заморского покроя, кожаная сбруя на медных бляшках, блестящая, вожжи не веревочные — из всамделишной кожи. Лошади привязаны попарно, как привыкли ходить в своих упряжках. Командир батареи пояснил — бельгийские брабансоны. Поначалу с конями трудно было совладать, русских команд они не понимали, но при кормежке обходились и без них. На самое грозное "стой", "вперед" или "прими" брабансоны не реагировали, слушались только команды "тпру". У подносчика Усачева не хватило терпения. Он быстро израсходовал свой запас ругательств, ударил строптивого жеребца кулаком в морду и выругал его: "У-у-у фашистская тварь!"

— Животное самыми черными словами ругаешь, — бушевал Мехтиханов. — Зачем дерешься? Может, жеребец по-немецки тоже не понимает, только по-бельгийски. Жеребец ухода, ласки ждет. Тогда тебе кунак будет…

Он назвал бельгийского жеребца Эльбрусом, смазал копыта пушечным салом, расчесал гнедую гриву, потрепал по холке, накрыл трофейной плащ-палаткой. И норовистый жеребец доверчиво потянулся к новому хозяину, ткнулся шершавыми губами в его щеку, заросшую иссиня-черной щетиной.

За несколько дней артиллеристы успели дать клички всем двенадцати брабансонам; Тиран, Манька, Бородавка, Градусник, Эльбрус, Утюг, Раиса, Золотистый, Охламон, Гильза, Катюша и Фриц.

Вороного мерина Мехтиханов обозвал Фрицем — именно не назвал, а обозвал — за то, что он самый зябкий и нерадивый в орудийной упряжке. Серую кобылу в передних белых чулках окрестили Катюшей в честь вороной Катюши, убитой под деревней Шемякино. Все остальные клички — плод фантазии артиллеристов. Неисповедимы и таинственны пути, по которым следует воображение ездовых.

Но дело не в кличках. Важно, что есть работящие бельгийские брабансоны. Они таскают немецкие пушки. Пушки стреляют по своим.

Январь, 1942

Кудиново