Моя жизнь среди бельгийцев

Письмо первое. ПРИЕЗД В БЕЛЬГИЮ.

Дорогой декан!

Когда я прибыл в Бельгию, я испугался. Очень испугался. Виновата здесь грампластинка с фламандскими песнями, которая таинственным образом попала в нашу дискотеку.

Готовясь к путешествию в Католическое королевство на Северном море, я часто прослушивал эту пластинку у себя дома. И всякий раз, когда я слышал песенки о «зеленых лугах, что раскинулись вдоль сребристых потоков и рек», мысленному взору моему представлялся идиллический вертоград, блаженный край, где трава, вода и деревья приносят людям счастье, маленький эдем, где природа и цивилизация живут в полном согласии. Короче, я думал о сельских просторах нашей родной Фламии, в которой после многовековой борьбы крестьяне и монахи одержали победу над пустыней и жизнь восторжествовала на хлебных полях, в огородах и фруктовых садах. Я возрадовался тому, что между нашей страной и далекой, но все-таки родственной нам Бельгией есть что-то общее. Я подумал, что объединяющая нас любовь к Земйой Красоте будет хорошей основой для близкого знакомства.

Как тебе известно, дорогой брат, времени на сборы у меня было совсем немного. Советники довольно неожиданно приняли решение направить человека в Католическое королевство. А уж если Советники вобьют себе что-нибудь в голову, спасу не жди, ты это хорошо знаешь. Они ведь настоящие фламцы, упрямые и напористые. Времени терять не любят. Едва лишь узнали, что есть на свете страна Бельгия и что ее населяют люди, с которыми у нас общая родословная, а значит, найдутся и другие точки соприкосновения, как тотчас послали меня. Я не успел даже Собрать серьезное досье, чтобы основательней подготовиться к этой миссии.

Пойми меня правильно: порученное мне дело я, само собой разумеется, буду выполнять с любовью и старанием. Я даже рад, что послали именно меня. Наконец-то и мне представилась возможность поехать за границу. Кроме того, моя миссия может иметь историческое значение. Я считаю оправданным на сто процентов решение Советников составить через своего наблюдателя какое-то представление о бельгийцах, прежде чем искать путей к сближению и завязывать дипломатические или иные отношения. Как мне было предложено, я под видом туриста стану изучать нравы и обычаи Католического королевства на Северном море, наблюдать повседневную жизнь бельгийцев и обо всем, что узнаю и увижу, регулярно буду посылать отчеты. Дело обещает быть интересным. Мне нравится изучать людей. Общаясь с людьми, я чувствую себя в родной стихии. Это не мешает мне сожалеть, что я не успел как следует подготовиться к поездке.

Дорогой брат, я очень испугался, когда попал в Бельгию!

Не в аэропорту, нет. Аэропорт здесь такой же, как во всех богатых странах мира. Большие здания из стекла и бетона, множество людей, снующих во все стороны, телеэкраны, на которых показывают одну и ту же программу — часы прилета и отлета, пассажиры, покупающие виски и сигары в специальном беспошлинном магазине. Единственная особенность этого аэропорта, его некосмополитический признак в том, что расположен он в общине Завентем, которая относится к фламандской части Бельгии, называется же аэропорт «Брюс-сель-Национальный».

— Почему? — спросил я у одной из пикантных стюардесс. — Как называется ваша столица?

— Ну как, — улыбнулась она, — Брюссель.

— Просто Брюссель? — спросил я.

— Просто Брюссель, — сказала она.

— О, — сказал я. — А Брюссель, значит, не национальный?

Стюардесса продолжала улыбаться. Чего только она не навидалась на своих международных линиях!

Первые дни по прибытии в Католическое королевство на Северном море я провел в столице. С самого начала мне все здесь показалось странным и, наверное, не мне одному. Портье в моем отеле рассказывал, что хоть он и коренной брюсселец, но каждые три месяца вынужден заново осваивать дорогу в свой отель — столько в этом городе сносят, копают, строят и перестраивают.

Брюссель на карте имеет форму сердца, но когда его увидишь воочию, можно побожиться, что это сердце беспрерывно трансплантируют.

Люди и фирмы воздвигают все новые дома и небоскребы, которые блестят в лучах финансового престижа. Министры повелевают сносить старые здания и прокладывать новые широкие улицы, по которым они будут ездить взад и вперед в сверкающих лимузинах. Над площадями и дорогами парят стройные мосты и виадуки. И повсюду грохочут и свистят машины, загоняющие в землю сваи, на которых поднимутся административные центры и вокзалы, страховые конторы и американские банки. И каждое утро спешат туда автомашины и поезда, автобусы и мотороллеры, которые выгружают у подъездов директоров и секретарш, каменщиков и машинисток, а затем уезжают прочь, быстро-быстро, потому что вечером им надо вернуться, чтобы загрузить себя работодателями и работниками, рассыльными и конторщиками — всеми, кто спешит теперь на воздух, за город, на природу, в свой деревенский дом или на свою виллу. И весь город кряхтит и стонет. И трамваи, словно потерянные, бегают во всех направлениях и трезвонят, взывая о помощи.

Брюссель стал городом контор» с жилыми комнатами в зеленой зоне и венком из пригородных общин и городов-спутников вокруг шаровидной головы.

Однажды вечером, сидя в ресторане, я оказался по соседству с группой столичных жителей. Один из них рассказывал: «Я живу на четырнадцатом этаже, там, на Сотом холме. Дома я часто смотрю в бинокль через весь город на лес. Просто удивительно, сколько людей в высотных домах обзаводятся биноклями, чтобы наблюдать друг за другом. Я помню...»

Он говорил, а перед моими глазами вставали дома-башни, будто гигантские телеустановки со множеством ркон-экранов, где люди разыгрывают сценки из своей жизни, останавливаясь лишь затем, чтобы вооруженным взглядом поискать контакта с братьями-стати-стами на Других экранах. Там и сям изредка попадаются отдельные поэтические натуры, которые блуждают среди этих бетонных телевизоров в поисках зеленого уголка.

Я вспоминал наш родной, драгоценный Бург, где исторические здания — хвала господу — еще не попали на задворки к небоскребам, а старинные цеховые дома не низведены еще банками до уровня музеев, в которых людям невозможно жить. Да, я с нежностью с первых же дней вспоминал нашу милую Фламию, наше маленькое отечество, где города еще не порывают с природой. Но я утешал себя, перспективой поездки в Западную Фландрию, по «зеленым лугам, что раскинулись вдоль сребристых потоков и рек». Сидя в гостинице над письмами к нужным мне людям или спеша в такси на деловое свидание, я не раз ловил себя на том, что тихонько напеваю идиллическую песенку родного края.

Дорогой декан, свое знакомство с Бельгией я, собственно говоря, намеревался начать с Западной Фландрии. Как тебе известно, из этих краев вышли наши предки, основавшие Фламию много веков тому назад. Здесь до сих пор говорят на языке, похожем на наш фламский.

В приподнятом настроении покинул я Брюссель на прокатном автомобиле. Но, проезжая по кишащей народом улице одного из пригородов, я попал в объезд и через два часа, к своему величайшему удивлению, очутился в Антверпене, большом портовом городе на севере страны. Когда я рассказал прохожему о своем приключении и попросил помочь, он сочувственно покачал головой: «Ах, Брюссель, Брюссель...» Потом объяснил мне, с невероятным количествам деталей, дорогу к новейшей автостраде, которая через туннель под Шельдой вывела меня к обетованной земле.

Ах, дорогой декан, брат мой!..

На своем пути через Фландрию я заметил, что все дома, фабрики и памятники стоят вдоль дороги. Они встречали меня двумя рядами серых и пестрых фронтонов, печных труб и запыленных окон. Все, что было сделано из бетона, металла или камня, выстраивалось почетным караулом перед процессией автомашин, влившись в которую я был теперь обречен двигаться не сворачивая, только вперед. Временами стена разрывалась, и тогда я с радостью замечал, что природа в Бельгии еще не совсем исчезла. Я видел лоскуток зеленого поля, обрывок голубой ленты реки, лужок с сотней-другой лютиков. Но кавалькада неумолимо мчалась дальше, и стены опять сжимали меня с обеих сторон.

Покуда я пересекал страну с севера на юг, меня не покидало впечатление, что я еду по длинной-предлинной улице. Бельгия словно хочет срастись воедино. Ее деревни простирают одна к другой каменные руки. Они вытягиваются вдоль дорог и хватают друг дружку за что придется. Города наступают на поля, хотят разлечься на лугах и полянах, перескакивают через дамбы и границы.

Бельгийцы, с которыми я по вечерам выпивал глоток чего-нибудь бодрящего в гостиничном баре, добродушно хлопали меня по спине и уверяли, что в некоторых местах королевства сохранились еще зеленые пространства, когда можно ехать минут десять — пятнадцать и не встретить ни одной деревни, ни одного дома, ни одного человека. Может быть, мне удастся это проверить. Когда я приду в себя, то, возможно, рискну съездить туда, например в Арденны, где, говорят, есть холмы и леса. Но сейчас, когда я пишу эти строки, я вижу из окна средневековую ярмарку автомобилей. Над островерхими крышами всюду торчат железные мачты, которые своими тощими пальцами ловят в воздухе картинки. Неужели природа не есть нечто большее чем натура для телевизионного фильма?

Сегодня во время завтрака я развернул утреннюю газету и прочитал заголовок, написанный аршинными буквами на языке, который так похож на наш старый фламский:

«БЕЛЬГИЯ В 2000 ГОДУ: ОЖЕРЕЛЬЕ ГОРОДОВ с 35 МЛН. ЖИТЕЛЕЙ, КОТОРОЕ ПРОТЯНЕТСЯ ОТ АМСТЕРДАМА ДО ЛИЛЛЯ».

Тут я оторвался от газеты и выглянул в окно. С улицы доносился колокольный звон, и я подумал, что наконец-то услышу одну из старых народных песенок, хотя бы в исполнении на карийоне[1].

Но это был колокол суповара, созывавшего своих клиентов[2].